Наталья Калинина - Не жди моих слез

— Лиденция, послушай, я серьезно — никто никого не убивал. Скажи на милость: какой мне резон убивать Валерку, с которым мы частенько выпивали и… Словом, были настоящими друзьями.

— Да, у вас даже были общие любовницы. Ведь я тоже была его любовницей.

Я вдруг представила ощущения, которые могла бы испытать, но не испытала, когда была его любовницей.

— А, это все ерунда. Мало ли кто с кем переспит. Тем более у Валерки к женщинам было весьма определенное отношение. Он мог даже с мужиками. — Саша смотрел на меня озадаченно и заинтригованно. Так смотрел на меня ты, когда я могла испытывать то, чего не испытывала. — Его наверняка мог шлепнуть кто-то из его гомиков.

— Ты, например.

Я смотрела на Сашу не мигая.

— Да я не был у него в тот вечер. Я сидел дома и смотрел футбол. Помню еще этот Балтача…

— А Дашка уверена, что вы с ней виделись когда-то на институтской вечеринке и даже целовались.

Саша крутанулся вместе со стулом, но тут же нагнулся ко мне. У него изо рта, клянусь своим непомраченным несмотря ни на что, рассудком, несло губной помадой «пупа».

— Плевать я хотел, что считает какая-то там Дашка. Вы все дуры и выдумщицы. Ты пойми: у следователя уже готово на меня дело. Меня видела вахтерша внизу, хотя меня там не было, слышишь? Она слепая тетеря. А с тебя теперь и вовсе взятки гладки.

Саша обвел взглядом мою обитель и воздел руки к потолку.

— Я ничего не понимаю. Если меня там не было, как я могла…

— Да ты была там, была. Но он тебя вытолкнул за дверь, а ты вернулась…

— Ну да, я нафантазировала себе Бог знает что. Дашка считает, что вы с ней целовались…

Саша досадливо ударил по своим ляжкам руками и отвернулся.

— Лидок, какой тебе толк, если меня упекут ни за что, ни про что. Тебе даже яблок будет некому принести. А так я обязуюсь каждый день… Лиденция, будь хорошей девочкой. Тем более что, когда все это кончится и тебя отпустят домой, мы начнем новую жизнь без всяких дашек и валерок. Лады?

— Неужели у тебя есть охота ложиться в постель с вареной макарониной, тем более что ты проиграл на ней бутылку? Ты теперь ее мне поставишь, верно? По выходе из этого заведения…

Когда вошла медсестра, Саша попросил у нее сердечных капель и вышел, не глянув в мою сторону.

Я закрываю глаза и чувствую с наслаждением, как в мою руку больно впивается игла шприца. Я даже слышу, как трещит под ней кожа, — чем тупее игла и чем грубее сестра, тем больше наслаждения испытываю я. Иной раз меня охватывает экстаз боли, возбуждающий другое желание. Но только вряд ли мне когда-нибудь захочется лечь в постель с мужчиной. Когда-то хотелось — из-за избытка глупой романтики при полном отсутствии физиологического желания. Теперь же, когда плюс поменялся местами с минусом, жизнь кажется простой и донельзя неинтересной. Скучно жить на этом свете, дорогие соземляне.

И тут приходит, вернее, с шумом вкатывается твоя младшая сестра. ПОтом от нее несет за метры. Она садится мне на ноги, она выкладывает мне на грудь гору помидоров, огурцов и лимонов.

— Ваш брат, — говорю я ей, — кажется, умер. Мне хотят пришить дело об его убийстве, списав все на мои свихнувшиеся мозги. Они у меня на самом деле свихнулись, но только не в ту сторону, в какую все вы думаете. Кстати, с вашим братом мы расстались вполне мирно. Точнее, мы с ним вовсе не расставались: просто я попала в психушку, а он на тот свет. Почему, скажите, людям нельзя взять и отправиться туда, куда хочется?

— Солнышко ты мое, ну а мне и вовсе его смерти не нужно было. Я ведь его как брата родного любила, как брата.

Твоя сестра всхлипнула очень ненатурально. Впрочем, это так и должно было быть, раз она оказалась тебе не сестра.

— Благодаря мне он московскую прописку получил. Мы с ним до последнего дня друзьями были. Я ему квартиру убирала, когда он в отъезде был. У него в ней кого только не перебывало — я сумками пустые бутылки сдавала. Я говорила Валерке: повесь замок, не то тебя укокают твои подружки или дружки. А он: «В борделе замка не полагается». Во дурак!

И снова всхлип, еще ненатуральней первого.

— А что вы делали… десятого сентября?

Вдруг в памяти высветилось электронное табло с этой датой на каком-то здании, когда я шла с туфлями в руках посередке Садового кольца в окружении двух бесшумных противоположных потоков машин. Я спросила об этом только потому, что на секунду вообразила себя завтрашним следователем.

— Солнышко мое, да он же сказал, что его вечером не будет. А когда его нету дома, я могу заходить с кем угодно и когда угодно. Я же, как и ты, женщина, мне нужно, чтоб любили меня, а не только, чтоб я сумки из магазинов таскала. Солнышко мое, я, когда увидела все, так и поняла: это его бабы укокошили. За дело, за дело, да все равно жалко, очень жалко. Я там все как есть оставила, меня эта проклятая Лизка, лифтерша, видела. Я ей полсотни сунула и бутылку коньяка купила, — может, сука, не продаст. А то ж всякое можно будет пришить, тем более что я нигде не работаю и в разводе состою.

— А мне вы сколько дадите за то, что я на самом деле считала вас его сестрой? Тысячу? И ящик коньяка поставите?

Твоя сестра округлила глаза и снова всхлипнула, теперь гораздо натуральней.

— Солнышко мое, да я тебе свое бриллиантовое кольцо на палец надену, когда все кончится. Ты же не хотела, чтоб он упал, ты просто так его толкнула, но пол был скользкий — там была лужа. Бедняжка, ты даже рассудка лишилась, когда увидела, что наделала. Я видела, ты выскочила из подъезда и помчалась к метро. Эта Лизка тоже тебя видела.

Я подумала о том, что общими стараниями они вполне в состоянии засадить меня на остаток жизни в тюрьму или в психушку. Совсем недавно, до того, как плюс поменялся с минусом, у меня бы по этому поводу душа ушла в пятки. Но сейчас, когда жизнь кажется мне донельзя простой и неинтересной, единственная отдушина — мои несвихнувшиеся мозги.

— Вот беда — не помню, в каком платье я была. Они здесь говорят: амнезия сознания на почве сильного потрясения. Наверное, вы или Лизка вспомните…

— Ну конечно, солнышко. Ты была в бирюзовом свитере и бежевой юбке с разрезом. Как тогда, когда мы с тобой познакомились. Тебе очень идет этот свитер. Импортный небось?

Я расхохоталась — не нарочно, на самом деле. Твоя сестра стала затравленно озираться по сторонам. Я прибавила звук и замахала у нее перед носом руками. Она отскочила к двери, чуть не сбив с ног настоящую сестру.

— Адью, — сказала я. — Встретимся на скамье подсудимых. Великолепное трио. Или, может, наберется квартет?

Вполне вероятно, что завтрашний следователь с Петровки вместо меня увидит окоченевший труп под белой (бэу, разумеется) простыней. Но может, подобное слишком большая честь для меня? Ничего — все у меня впереди.

Кузина явилась рано утром, еще до обхода. Она теребила свой длинный, завязанный на груди бесформенным бантом черный муаровый шарф.

— Ну, как ты здесь? Господи, как же ты нас всех напугала. Когда Сашка сказал, что ты в психушке, я испугалась еще больше, чем если бы ты попала в кутузку. А у тебя тут ничего. Ты случайно не буйная? Тогда почему такие строгости при входе — хорошо я догадалась разменять по пути четвертной. Валерку мы похоронили по-царски… Квартиру его опечатали и навесили замок. А мне так хотелось навести там порядок… Слушай, ты не обратила внимания, там в прихожей не стояли мои комнатные туфли? Такие клетчатые с синим помпоном? Еще я забыла свой халат, — ну, купалась как-то у него, когда в нашем стояке отключили горячую воду… Понимаешь, мало ли что теперь могут подумать? Халат такой — длинный с отложным воротником и в талию. Темно-зеленый. Шифоновый. Если что возникнет, скажи, что твой — тебе все равно терять нечего. А то еще моему Сергею какая-нибудь хреновина в голову придет… Тебе принести что-нибудь? Ну, там бульона или гранатового сока? Жалко Валерку, правда? Не верю, что его могли кокнуть, — думаю, Петровка для порядка шорох наводит. Тем более что дом у нас с дурной репутацией: то наркоманов на чердаке застукают, то притон малолеток в соседнем подъезде. Грязь какая, правда? Темно-зеленый шифоновый халат до пола, в талию, с отложным воротником — я его в нашем театре купила у этой Галкиной. Ну да, я могу сказать, что подарила его тебе. Ура! И как это мне раньше в голову не пришло? Ведь мы с тобой одного размера и даже одними духами пользуемся. Кстати, тебе принести духи, мыло, зеркало? Ах да, меня предупредили при входе, что никаких таких предметов, чтоб можно было нанести увечье. Я еще приду к тебе.

Кузина наклонилась поцеловать меня в лоб — от нее тоже разило этой проклятой «пупой». Я схватила ее за шарф и крепко к себе притянула.

— Не бойся, — сказала я. — Душить я тебя не собираюсь. Если со мной что-то и было, то не с мозгами, как вы все надеетесь. Признайся, только честно: ты тоже с ним спала? Нет-нет, не увертывайся — да или нет? — Она кивнула. — Голый спорт? — Она снова кивнула. — Спасибо за халат. А туфли в клеточку и с синим помпоном я тоже могу забрать себе?

И тут я снова расхохоталась. От того, что представила себя лежащей на узкой жесткой койке, застланной застиранными простынями, и держащей в руках (уже не привязанных к крюкам бинтами, а когда были привязаны, все равно каким-то образом ухитрялась это делать) нитки, за которые могу дернуть Сашу, твою сестру, свою кузину, и они будут изображать то, что я пожелаю. Может, и к тебе эти нитки тянутся? Я научусь ходить на руках, чтобы в конце концов все видеть так, как оно есть на самом деле.

Очень хочу выпить с Сашей ту бутылку, которую он проиграл тебе, но так и не сумел поставить.

Думаю иной раз: стоит ли ворошить прошлое? Не лучше ли посыпать его нафталином, закрыть плотной бумагой, придавить тяжелой сундучной крышкой — и спи спокойно? Помилуйте, да было ли все это? Не почудилось ли? Не пригрезилось?

В сундуке моей старой тетушки какие только диковинки не хранились: корсеты с настоящим китовым усом, полотенца из небеленого полотна с вытканными по углам православными крестами, подвязки в виде черного банта, хотя, согласно семейному преданию, тетушка почила в девушках. «Так говорил Заратустра», сборник одесских анекдотов. Она однажды открыла свой сундук — это я ее упросила, — и я с упоением погрузила в него руки по самые плечи, но так и не достала до дна. Там, на дне, наверняка всякие сокровища хранились: письма ее возлюбленного, расстрелянного на кронштадском льду, свидетельство о браке с Муссолини, членский билет масонской ложи, бессрочный пропуск в рай с печатью Всевышнего… Тетушка оттащила меня от сундука за шиворот и, чтоб отвлечь внимание, разложила перед моим девчоночьим взором все эти корсеты, подвязки, потускневшие от времени проповеди и анекдоты.

Совсем недавно старый дом перестроили до самых стропил. Сундук вынесли во двор, его инкрустированная металлическими бляхами крышка блестела в радужных каплях вешнего дождя. Я подняла ее дрожащими от нетерпения руками и увидела голое дно в съеденных временем нафталиновых горошинках.

… Я сидела на свадьбе у сестры по правую руку от жениха. Свадьба была балаганная. Поясняю для тех, кто не понял: «молодожены» давно, как говорится, вели совместное хозяйство и тэ дэ и тэ пэ, но Герман, то есть жених, не разводился с прежней женой, чтобы получить квартиру по месту прописки. Итак, я сижу на свадьбе у старшей сестры по правую руку от деверя. Это моя первая в жизни свадьба, и сегодня мы с сестрой похожи, как близнецы, несмотря на разницу в возрасте. Мы обе в сиреневом — это вышло случайно. Герман вертит головой, как щенок, которому надели неудобный ошейник, — у него даже шея покраснела, честное слово! Сестра глядит на него уж очень деловито — сплошная проза. Потом, поймав мой взгляд, пытается дать мне понять, чтоб я меньше пила. Ну да, мне ведь еще играть на рояле для всех, желающих поесть, поплясать, разбить тарелку или рюмку, поставить жирное пятно на штаны или платье — и все это непременно под музыку. Наталья Ивановна — мать, свекровь, мне Не-Знаю-Кто, кругленькая, с серым хохолком на затылке, в вечном серо-голубом — я прозвала ее «Гжельская наседка», — любит нас с сестрой, как родных дочерей. Хотя, если честно, меня больше. Ведь я невинная, неискушенная, не запятнанная ничьим прикосновением, то есть идеальная пара для единственного сына любой матери. А уж тем более заботливой Гжельской наседки.

Что касается меня, я ничуть не завидую сестре, которая уже провела у меня на глазах генеральную репетицию будущей семейной жизни. Думаю, не стоит пересказывать ее драматические эффекты, как и в театре, рассчитанные сугубо на публику.

— Теперь очередь за тобой, Светочка, — шепчет мне на ухо Наталья Ивановна. — Иришке повезло с моим Маничкой. Ах ты, Господи, был бы жив Леличка, вы бы друг дружке подошли. Еще как бы подошли. Леличка всего годик пожил. Славный был мальчик, очень славный…