Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом

– Я уезжаю, – объяснила она, выуживая из вороха одежды платья попроще.

Мохан понимающе кивнул.

– Должно быть, у вас есть на это причины. – Он прошел в комнату и прикрыл за собой дверь. – И куда, позвольте спросить?

– В Дарджилинг, – ответила Хелена. – Найду себе там квартиру на первое время.

– А Джейсон?

Хелена замерла. Это был удар ниже пояса. Но она не обязана здесь оставаться, даже ради Джейсона.

– Заберу завтра из школы. – Она гордо выпятила подбородок.

Мохан снова кивнул.

– Я не собираюсь вас отговаривать, коль скоро вы так решительно настроены, – вздохнул он. – Но хочу попросить вас об одном одолжении.

– Каком? – резко спросила Хелена и тут же застыдилась своей грубости.

Однако Мохан, похоже, не обиделся.

– Уделите мне пару часов, – улыбнулся он. – Я хочу рассказать вам одну историю.

– Историю? – Хелена с недоумением уставилась на индуса.

Тот кивнул.

– Если уж вы решили уйти, то все равно это сделаете. И я думаю, ничего не изменится от того, что это произойдет часом или двумя позже. Нет, нет, – замахал он руками, встретив ее скептический взгляд. – Всего лишь историю… И, если вас не затруднит, выпить со мной чашечку чая.

Некоторое время Хелена колебалась, однако доверие к Мохану быстро взяло верх над подозрительностью.

– Согласна, – кивнула она.

Мохан опустился на разложенные вокруг низенького столика шелковые подушки, жестом пригласив Хелену занять место рядом, и начал рассказывать, прежде чем Ясмина успела подать чай.

Раджпутана, май 1844 года

Солнце палило нещадно. Все раскаленное небо, казалось, так и дышало зноем, а выгоревшая почти добела почва на глазах покрывалась трещинами и исходила пылью. Кое-где между обломками скал торчали пучки сухой травы и мертвые колючки кустарников. Редко когда между камнями мелькала юркая ящерица. Силуэты двух всадников размывались в дрожащем от жары воздухе. Их уставшие кони спотыкались и еле переставляли копыта, хотя находились в пути всего лишь несколько часов.

– Ох-ох… – завздыхал тот, что был старше. – Далеко ли нам еще, Уинстон-сахиб?

Молодой англичанин утер пот с обветренного, загорелого лица. Его некогда белая рубашка промокла насквозь и пропылилась до такой степени, что покрылась трещинами.

– Я не знаю, Бабу Саид, – отвечал он. – По нашим расчетам, мы давно должны быть на месте… Проклятая пустыня…

Англичанин громко выругался и дернул поводья, заставив своего гнедого жеребца описать полукруг. Эта часть Раджпутаны с расстилавшимися у горизонта столовыми горами была картографирована совсем недавно, тем не менее молодой офицер и мысли не мог допустить, что в расчеты его начальства закралась ошибка. Несколько дней назад он и его спутник покинули пределы Британской Индии и вступили в границы княжества, до сих пор оказывающего пассивное сопротивление англичанам.

– Что будем делать, сахиб?

Бабу Саид остановил своего серого от пыли мерина и выжидательно уставился на своего господина. На фоне смуглого лица его седые усы казались белоснежными, погасшие черные глаза зияли, как два отверстия.

Конь Уинстона, опустив голову, устало перебирал копытами, в то время как его хозяин молча вглядывался вдаль.

Его нельзя было назвать красавцем. При необыкновенно большом росте и могучем телосложении он имел бледную красноватую кожу и медного цвета волосы – наследство норманнских пращуров. Светло-голубые с серым отливом глаза могли показаться наивными, почти детскими и в то же время излучали острый ум. Его не по моде гладко выбритое лицо представляло собой курьезное смешение мягких и острых волевых черт, благодаря которому он выглядел моложе своих двадцати семи лет. На того, кто не видел его в движении, он мог произвести впечатление увальня, хотя каждый мускул его натренированного тела излучал звериную энергию, свидетельствующую о недюжинной физической силе.

Бабу Саид хорошо знал это сосредоточенное выражение на лице своего господина. Оно означало напряженную работу мысли, которую не следовало прерывать неуместными вопросами.

– Вперед, – наконец выдавил сквозь зубы Уинстон и с такой силой дернул поводья, что его жеребец испуганно вздыбился. – Мы должны найти этот чертов дворец, даже если для этого нам придется заглянуть под каждый камень в пустыне.

С этими словами он поскакал так быстро, что старику стоило заметных усилий поспевать за ним.

От недолгой скачки лицо Уинстона раскраснелось еще больше, а пот потоками заструился по спине и рукам. У Уинстона закружилась голова, и на мгновение ему почудилось, будто его лица коснулось что-то прохладное и неизъяснимо приятное, как щека Эдвины. Она пахла майскими колокольчиками, как и поцелуи, которые он срывал тайком в саду Грейсонов. А когда Эдвина, смущенно хихикая, убегала в дом, Уинстон чувствовал, что изнемогает от жажды, совсем как сейчас. У Эдвины, единственной дочери полковника Грейсона, была нежная сливочная кожа, глаза оттенка лаванды, каштановые локоны и такая тонкая талия, что, казалось, он мог обхватить ее двумя пальцами. Смешливая, капризная и подвижная, как ртуть, она очаровала его звонким, как колокольчик, голоском и озорными искорками в глазах. Полковник и его супруга отнеслись к их роману благосклонно. Им понравился амбициозный молодой офицер. Он производил впечатление надежного человека и, будучи сыном небогатых помещиков из Йоркшира, мог проследить свою родословную вплоть до войны Алой и Белой Розы.

– Сахиб!

Голос Бабу Саида вернул Уинстона к действительности, и он механически дернул поводья.

Земля перед ними обрывалась, и посреди глубокой котловины, словно вызванные из небытия силой волшебства, поднимались стены дворца. Отраженный песком солнечный свет слепил глаза, отчего зубцы башен казались окруженными пылающим ореолом.

Два года назад состоялась их с Эдвиной тайная помолвка. Полковник обещал дать согласие на брак, как только Уинстон поднимется на следующую ступеньку карьерной лестницы. Дипломатическая миссия, с которой он был сюда послан, без сомнения, означала повышение. Тем не менее Уинстон колебался.

Его жеребец, чувствуя нерешительность хозяина, беспокойно гарцевал на месте, переминаясь с ноги на ногу. Бабу Саид смотрел выжидающе. Уинстон сглотнул. Горло его пересохло, но он знал, что причина тому не многочасовая скачка по раскаленному песку и камням. Что-то подсказывало ему, что поворотить коня было бы сейчас разумнее всего, и в то же время Уинстон ясно осознавал неизбежность того, что ждало его в этой котловине.

А потому он дал своему жеребцу шпоры и поскакал вниз по крутому склону, не отрывая взгляда от стен Сурья-Махала.

Через несколько минут перед величественными дворцовыми воротами стояли двое усталых всадников в потных, пропыленных одеждах: молодой рослый англичанин и маленький, тщедушный сипай[11]. Роскошные мундиры Ост-Индской компании до поры лежали в притороченных к седлам вещмешках. Привратники-раджпуты встретили оборванцев презрительными усмешками и пропустили с большой неохотой, предварительно отобрав оружие. С какой тоской в глазах отдавал им Бабу Саид свой мушкет «браун-бесс»!

Тем не менее, путники в полной мере почувствовали легендарное гостеприимство раджпутов. В покоях дворца им отвели просторные и богато убранные комнаты, а расторопные слуги предупреждали любое их желание. Побрившись и приняв ванну, Уинстон облачился в парадную форму и стал просить немедленной аудиенции у раджи. Он прождал сутки, потом еще одни и еще, а ответа от хозяина дворца все не приходило.

Ни один из слуг, включая дворецкого, не мог сказать, сколько еще пройдет времени, прежде чем раджа захочет видеть своего гостя. Индусы лишь пожимали плечами, повторяя одни и те же витиевато-вежливые фразы. Уинстон терял терпение. Днями напролет, скрестив руки на широкой груди, мерил он шагами свою комнату и прилегающий к ней внутренний двор. Приятный ветерок шелестел шелковыми занавесками, но он не мог охладить гнева, разгоравшегося в душе обиженного британского посланника. Бабу Саид часами дремал на ковре, скрестив по-турецки ноги и с прямой, как свеча, спиной.

Однажды Уинстон остановился на пороге внутреннего двора и, сдвинув белесые брови, уставился куда-то вдаль. Замысловатая резьба колонн и изящные зубцы стен занимали его так же мало, как и сине-белые вазоны с экзотическими цветами или павлины, вышагивающие по блестящим мраморным плитам. Даже они, встретив взгляд сахиба, презрительно отворачивали головы.

Вот уже шесть лет как Уинстон, завербовавшись в армию, ступил на индийскую землю. Служба в Ост-Индской компании приносила хорошие деньги, лучшие, чем в обыкновенных армейских частях, а при его уме, честолюбии и обаянии обещала соблазнительные перспективы. В казарме он вдоволь наслушался сказок о простых солдатах, получивших доступ к несметным сокровищам полуострова и выбившихся в набобы. А Уинстон был человеком гордым. Всю жизнь он стыдился своей бедности, вдвойне унизительной для потомка столь славного рода.

Однажды он вернется в Англию разодетым в пух и прах и станет сорить деньгами, наслаждаясь завистливыми взглядами бывших соучеников. Тех самых, что насмехались над ним, голодранцем, учившимся на стипендию, которую руководство школы выплачивало особо одаренным выскочкам. Он, никчемный младший сын, будет гордостью своей семьи. Он уверен, что такое ему под силу. А женитьба на Эдвине свяжет его со старейшей в стране офицерской династией и откроет новые перспективы продвижения по службе. Поэтому здесь, в Сурья-Махале, Уинстон должен добиться своего. Все его будущее зависит от этой миссии. Он не может позволить себе ни малейшей ошибки.

Энергичный стук в дверь заставил его обернуться. На пороге стоял дворецкий в фиолетовом камзоле, белых джодхпурах и изумрудного цвета тюрбане.

– Ваше превосходительство, Его Высочество раджа просит вас к себе.

Сердце Уинстона будто подскочило к самому горлу. Через минуту он уже шагал по коридору, подавляя в себе желание подтолкнуть в спину медлительного дворецкого. За ним торопливой тенью скользил Бабу Саид. Путь до тронного зала, располагавшегося в центральных покоях дворца, показался бесконечно длинным. В глазах пестрело от фресок, статуй, замысловатой резьбы, золота, драгоценных камней и узорчатых ковров. Уинстон мотал головой, пытаясь сосредоточиться на предстоящем разговоре с правителем.

Единого плана по завоеванию Индии никогда не существовало. Область за областью, город за городом, словно бы между делом, падала древняя страна под ноги Британской империи вследствие бесчисленных стычек и незначительных локальных войн. Поводы для очередного вторжения находились всегда: то какой-нибудь упрямый раджа, избегающий выполнения договорных обязательств, то угрожавшее соседу вассальное княжество, то нападение на английскую территорию или бряцание оружием у ее границ. Победоносной кампании не было конца, колония прирастала новыми территориями, а казна пополнялась доходами. Идеологической подоплекой всему была вера в божественное провидение, предназначавшее Англию к мировому господству; непоколебимая убежденность в превосходстве человека белой расы над темнокожими туземцами, упорно держащимися варварских обычаев и примитивных общественных форм; и, конечно, пресловутое «бремя белых» – добровольно взятая на себя миссия поделиться с индусами достижениями европейской цивилизации, дать им нормы морали и нравственности и истинное религиозное учение, открыть им последние достижения техники, науки и культуры.

Помимо всего прочего, Британия несла Индии мир. Многонациональная страна – калейдоскоп языков, религий, обычаев – могла прийти к какому-никакому политическому равновесию не иначе как благодаря чужеземной власти. А единственным условием ее стабильности было объединение всех государств полуострова в пределах Pax Britanica – «Британской вселенной». Любое непокорное княжество угрожало стать очагом новой войны и подрывало могущество империи.

Поэтому Уинстон и был послан из Калькутты в далекую Раджпутану, чтобы уговорить одного из самых могущественных независимых князей привести свою обширную территорию под защиту короны. Деликатная миссия, если учесть, что до сих пор правитель Сурья-Махала оставался одинаково глух и к угрозам, и к лести со стороны сахибов или же отмалчивался, всеми правдами и неправдами оттягивая окончательное решение. Уинстон не сразу в полной мере осознал всю сложность возложенной на него задачи.

Два раджпута с длинными саблями и пистолетами за поясом распахнули обе створки обитой золотом двери, и глазам Уинстона открылся зал с выложенными мраморной плиткой стенами и полом. За порогом начиналась красная ковровая дорожка, на которую по знаку дворецкого и ступил англичанин. Бабу Саиду, который хотел последовать за своим хозяином, был дан приказ подождать снаружи. «Что ж, – подумал Уинстон, – выходит, в логово льва я вступлю в одиночку». Он ободряюще кивнул слуге, и тяжелая дверь захлопнулась на замок.