— Очень.

— Я прочитал о таком способе в одной книге. Ты первая, на ком я его попробовал. Вообще в той книге очень много полезных вещей. Хочешь, дам почитать?

— Хочу.

— Сексу нужно учиться. Тогда это будет очень приятно. В Индии даже существуют специальные школы.

— Тоже скажешь! — Она хихикнула. — И чем они там занимаются на уроках?

— Не знаю. Я никогда не был в Индии. Наверное, любовью.

Она потянулась к нему и поцеловала в губы. Это был ужасно неуклюжий поцелуй, она это мгновенно поняла.

— Блин. Ну и дура же я.

Она рассмеялась.

— Ничего. Еще научишься. У нас впереди много времени. Слушай, а спеть тебе все-таки придется. Ну-ка надевай эту плащ-палатку…


— Эй, Кривцова, открывай! Да ты что, заснула? Я тебе еще от ворот сигналил.

Галя вскочила, повернула в двери ключ. Прибыла бригада «Скорой» с вызова.

— Смотри, она буйная, — сказал дюжий санитар, внося запеленутую в грязную смирительную рубашку женщину. О том, что это была женщина, а не мужчина, говорили длинные спутанные волосы. — Вкати ей что-нибудь покрепче. Эта стерва укусила меня за ухо.

Он положил женщину на пол и грубо пнул ногой. Она упала ничком и затихла.

— Домашний адрес, — тусклым, ничего не выражающим голосом спросила Галина, раскрыв регистрационный журнал.

— Степная, двадцать восемь. Академгородок. Девчонке всего шестнадцать. Видела бы ты, во что она превратила дом. Стервозина.

— Вы свободны, — сказала Галина санитарам. — Я сама с ней справлюсь.

— Да брось ты. Она тебя на куски разорвет. Это она только притворяется тихоней.

В этот момент завыла сирена внутренней сигнализации, и оба санитара кинулись в коридор. Их шаги больно отдавались в висках Галины.

Она приблизилась к Мусе, лежавшей посередине комнаты лицом вниз, и сказала:

— Девочка моя хорошая, это я, Галина Кривцова. Что же они с тобой сделали?

Она присела на корточки, осторожно приподняла голову Муси. Губы девушки распухли и кровоточили, под левым глазом был большой синяк. Она смотрела на Галину невидящими глазами.

— Ты вся дрожишь. Я сделаю тебе реланиум.

— Нет! — громко вскрикнула Муся. — Вы все только и хотите, чтоб я забыла его, выкинула из головы. Все, все! Даже он! Но у вас ничего не получится, слышите? — Она вырвалась из рук Галины и больно стукнулась затылком о каменный пол. — Я его не забуду. Никогда!

— Я не хочу, чтобы ты забыла человека, которого любишь. Да это и невозможно, Марусенька. Я никогда не смогу забыть Андрея.

Она развязала рукава смирительной рубашки, заставила Мусю сесть, а потом и встать. Рубашка была из плотного, почти не пропускающего воздух материала, и Муся вспотела как мышь. Она была в джинсовых шортах и маечке, загорелая, как негритянка, Галя помогла ей сесть на кушетку.

— Что случилось? Только, пожалуйста, не возбуждайся. Хочешь, накапаю валокордина?

Муся молча кивнула. Галя вылила в стаканчик почти полпузырька, плеснула воды из-под крана. Она слышала, как стучат о край стакана Мусины зубы.

— Не могу проглотить, — сказала она и подняла на Галину полные слез глаза. — Там… там словно застряло что-то. — Муся несколько раз ударила себя кулаком по груди.

— Это у тебя спазм. Сейчас сделаю но-шпу.

— Я боюсь уколов. Я… ты обманешь меня. Ты сделаешь что-нибудь такое, от чего я его забуду. Я не имею права забыть его.

— Милая моя, если бы было такое лекарство, я бы давно… — Галина вдруг громко всхлипнула. — Да что там говорить. Нету такого лекарства, моя девочка.

— Правда? Но почему же тогда многие, да почти все, со временем забывают, как они любили? Почему?

— Кто тебе это сказал? Это неправда.

— Но ведь обычно люди женятся и выходят замуж за тех, кого не любят, рожают от них детей.

— Они делают это не потому, что забыли тех, кого когда-то любили.

Галя вздохнула, ловко срезала верхушку у ампулы с но-шпой, набрала лекарство в шприц.

— Дело в том, что мы все хотим выжить. В человеке заложен инстинкт самосохранения. Вот только я не знаю, зачем нам это.

— Я тоже хочу выжить. Очень хочу. Потому что тогда повторится все то, что было у нас, — быстро, давясь словами, заговорила Муся. — Я хочу, чтобы так было всегда. Нам было удивительно хорошо. Мы любили друг друга каждый миг. Я не смогу без него. И он без меня не сможет. Но он сказал, что не будет мне писать. Мама запретила. Она поклялась сообщить командиру полка, если Вадим напишет мне хотя бы одно письмо. Он испугался. Он на самом деле не будет мне писать. Что мне делать?

Ее снова начала бить дрожь, и Галина вскрыла еще одну ампулу — с реланиумом.

— Сейчас я уложу тебя в постель, и ты расскажешь мне все по порядку, — сказала Галина, прокалывая тупой иглой, использованной не раз и даже не два, бархатисто-шоколадную кожу Муси. — Сейчас рассосется твой комок и ты успокоишься. Пошли, моя милая.

Муся безропотно подчинилась. Она опиралась на плечо Галины. Та заметила, что девушка хромает на левую ногу. — Что с ногой? — поинтересовалась она.

— Не помню. Кажется, кто-то толкнул меня, и я упала.

— Господи, да ведь она у тебя распухла! Больно?

— Совсем нет. Просто она плохо слушается. Меня привезли в психушку?

— Да. То есть нет. Это недоразумение. Утром придет Борис Львович, и тебя отпустят домой.

— Я не хочу домой, — решительно заявила Муся, опускаясь на узкую жесткую койку од-номестной палаты, которую обычно держали свободной на случай, если свихнется кто-нибудь из городских шишек. — Я лучше останусь здесь.

— Ты сошла с ума!

— Да, я сошла с ума. — Муся жалко улыбнулась. — Помнишь слова Пушкина: «Не дай мне Бог сойти с ума». А мне Бог послал это испытание. Только я все равно не забуду его.

Муся зевнула. Начал действовать реланиум.

— Ты не знаешь, кто позвонил в психушку? — с любопытством спросила Галина.

— Не знаю. Думаю, что мама. А может, и Нинка. Хотя Нинки, кажется, не было дома.

— Но почему ты вдруг разбушевалась?

— Я хотела… хотела уехать с ним. А он сказал, что пока не может взять меня. Его мама так научила. Он испугался. Я сказала, что он трус. Я хотела выскочить из комнаты, но мама загородила дверь. Тогда я швырнула в окно табуретку. Мама ударила меня по лицу… — Муся зевнула, закрыла глаза. Ее голос был лишен каких бы то ни было эмоций. — Я все-таки выбежала в коридор, потом очутилась в столовой. Буфет смеялся надо мной так нахально, и я швырнула ему в пасть вазу. Я ему все зубы повыбивала. Ненавижу, когда надо мной смеются. Потом я побежала к бабушке. Я лежала рядом с ней в кровати, и мне было так тепло и уютно, а они вытащили меня оттуда силой. Бабушка кричала, а они волокли меня по полу. Они…

— Где был в этом время Вадим?

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я его не…

Муся горестно вздохнула и погрузилась в сон.

Галя накрыла ее простыней и вышла, заперла дверь в палату на ключ — таковы были правила в лечебнице для душевнобольных, и она обязана была их соблюдать.


— Вы Вадим, — сказала она утвердительно, когда увидела мужчину, стоявшего возле стола в ее кабинете. — Как вам удалось сюда попасть?

Он усмехнулся.

— Не имеет значения, девушка. Вы ее лечащий врач?

— Я всего лишь медсестра, и то без диплома. Но я давно знаю Марусю и могу сказать вам в глаза: вы поступили подло. Мерзко, отвратительно, подло.

Он сел на кушетку и нервно закурил.

— Что с ней будет?

— Многое теперь зависит от тебя, — сказала Галя, вдруг перейдя на «ты». — Такие сволочи, как ты, появляются неизвестно откуда и навсегда ломают женщине жизнь.

— Да, я сволочь, ты права. Но я на самом деле ее люблю. Я готов отдать за нее жизнь.

— Слова… Да пошел бы ты со своими словами… — Ей ужасно хотелось выругаться, но она вдруг вспомнила, что Вадим был другом Андрея. — Ей не нужна твоя жизнь. Ей нужен ты. Неужели не понятно?

— Мария-Елена тоже мне нужна, — сказал Вадим едва слышно. Он упорно не поднимал глаза от пола. — Я даже представить себе не мог, как дорога мне эта девочка.

— Так спаси ее! — вырвалось у Галины. — Увези туда, где вас не знает ни одна живая душа. Люби. Оберегай.

— Это невозможно. Так бывает только в кино.

— Ну и дурак. Я бы даже сказала, мудак. Ты такой же, как все. Маруся выдумала тебя с головы до пят. А вот Андрюша был совсем другим.

Вадим поднял глаза и посмотрел на Галину внимательно и с сожалением.

— Так это ты та самая роковая женщина, про которую Андрюшка написал в дневнике: «От этой Кармен мне никуда не деться. Очевидно, я умру в ее объятиях. Думаю, это будет сладкая смерть».

Галина смутилась. В то же самое время в ней словно что-то распрямилось, устремилось к свету. Ей показалось на короткое мгновение, что Андрей жив. Но она вспомнила эту страшную телеграмму, и ее плечи обвисли.

— Да, — прошептала она. — Если бы можно было вернуть прошлое.

— Я тоже так думаю. Я жалею, что встретил Марию-Елену. Очень жалею.

— Жалеешь? Но разве о таком можно жалеть?

— Да, — решительно сказал он и загасил сигарету в стаканчике, из которого десять минут назад Муся пила валокордин. — Потому что наша земля — неподходящее место для такой любви. Нас скрутят в бараний рог. Вытрут об нас ноги. Заставят пожалеть о том, что мы родились на этот свет.

— Андрюша придерживался другой точки зрения.

— Почему же он в таком случае не женился на тебе?

— Я оказалась недостойной его. Эвелина Владимировна была права.

— Да брось ты. Вокруг Андрюшки всегда вились красивые бабенки. Ему это очень нравилось, и он даже не пытался изображать из себя монаха. Ты что, разве еще не прочитала его дневник?

— Нет, — Галина покачала головой. — Я боюсь. Мне кажется, там есть такое, о чем мне не положено знать.

— С тобой все понятно. Не надо поворачивать к себе луну темной стороной — так любит говорить наш полковник. Это твое дело. А вот я должен поставить все точки над «i». У меня такое правило. Я сказал Марии-Елене все как есть. Я ничего от нее не утаил.

— Бедная девочка, — вырвалось у Галины.

— Я с самого начала не хотел, чтобы она питала несбыточные надежды. В настоящий момент я никак не могу уйти от семьи. Потом, когда подрастет сын… — Он шумно вздохнул. — На меня словно затмение нашло, когда я увидел Марию-Елену.

— Кому же из вас пришло в голову позвонить в психушку? — спросила Галя, в упор глядя на Вадима.

— Ее матери. Я не стал ее отговаривать. Я тоже испугался, что Мария-Елена может что-нибудь с собой сделать. Она крушила все подряд.

— Эх ты! — вырвалось у Галины.

— Но ведь я хочу ей добра. Мне показалось, у нее началась горячка. У нас в полку один парень вот так же начал все вокруг крушить, а потом взял и выстрелил себе в рот. Мы даже не успели отнять у него револьвер.

— Ее не так-то просто будет вызволить отсюда. Ты это понимаешь?

— Но здесь ей, по крайней мере, подлечат нервы. Последнее время Мария-Елена была ужасно нервной.

— Здесь нервы не лечат. Здесь разрушают психику. Навсегда. Разве ты этого не знал?

— Но у нее есть мать. Она может завтра же забрать ее отсюда.

Галина медленно покачала головой.

— Мария Лукьяновна Берестова, да будет тебе известно, палец о палец не ударит для то-го, чтобы вызволить дочку из психушки.

— Но я же не знал… — Вадим встал. — Я хочу ее видеть.

— Она спит. Я сделала ей укол реланиума.

— Но я хочу с ней попрощаться. Где она?

— Идем. Но только без глупостей. Слышишь?

Муся спала на боку лицом к стене. Ее длинные спутанные волосы свесились до самого пола. Она стонала во сне, чмокала губами, шептала что-то неразборчивое.

— Я хочу остаться с ней наедине, — сказал Вадим и шагнул к кровати. — Я не сделаю ей ничего плохого.

Поколебавшись секунды две, Галина вышла в коридор и плотно прикрыла за собой дверь. Но на ключ запирать не стала.

— Что там стряслось? — спросил медбрат, обходивший коридоры. — Привезли нового беднягу? А почему положили в «люкс»?

— О, это очень важная шишка. Дочка директора какого-то торга, — глазом не моргнув, соврала Галина. — Перед ней все на цырлах будут стоять.

— У нее там кто-то есть?

— Отец. Он души в ней не чает.

— Да ты что, спятила? А если Левыч узнает?

— Они с Левычем какие-то родственники. Он при мне ему звонил, и тот разрешил. Так что мы ничего не видели и ничего не знаем. Ясно?

— Да уж, куда ясней. А что с девицей? — полюбопытствовал медбрат.

— Думаю, самая обыкновенная истерика. Избалованная цаца, сам понимаешь.