— Да нет, я уже в порядке. — Она села на переднее сиденье старенького «жигуленка» Волоколамовых, только сейчас разглядев, как постарел и весь словно обветшал Петр Данилович. — Вера Афанасьевна не болеет?

— Ни в коем случае. В наше время это очень разорительное удовольствие. Так что держимся, слава Богу, оба.

«Я не выдержу здесь и недели, — думала Муся, глядя на укутанные снегом, словно спящие дома справа. — И что же мне делать? Ну почему я не разрешила ему выйти в N?..»

— Ты извини меня, Манечка, но я пригласила на обед Костю Казенина. Он мне телефон оборвал — когда приедешь и так далее. По-моему, вы с ним в прошлом году славно проводили время.

«Какая я была идиотка в прошлом году, — подумала Муся. — Ну да, и неделю назад тоже. Еще вчера я была пустоголовой кретинкой. Зато было так легко жить. А теперь…»

— Он не женился? — вслух спросила она.

— Упаси Боже, Манечка. Он тут играл нам фортепьянный цикл, который посвятил тебе. Очень талантливый молодой человек, поверь мне.

— Ну и что? — вырвалось у Муси.

Анна Герасимовна глянула на нее недоуменно.

— Талант в наше трагическое время большая редкость. Костю звали делать рекламные ролики на телевидении, но он наотрез отказался. А ведь там шальные деньги. И правильно сделал, что отказался. Ну да я считаю, талант в любом случае пробьет себе дорогу.

Муся поймала себя на том, что ее слегка раздражает наивная старомодная логика Анны Герасимовны. А ведь совсем недавно она ею почти восхищалась. Что же произошло за это время?..

«Ничего особенного, — сказала она себе. — Через три минуты я увижу Ваньку…»


— Отца забрали в госпиталь. Врачи подозревают… самое страшное. Я даже боюсь выговорить это слово вслух. Ты так осунулся, Алеша. В чем дело?

Он швырнул ушанку под вешалку, стащил пальто и по привычке отдал его матери.

— Пойду спать. Устал как зверь.

— Может, сперва перекусишь? Я приготовила салат, запекла свиную ножку. Мальчик мой, я так по тебе соскучилась.

— Я тоже, мама. — Он наклонился, поцеловал Ирину Николаевну в щеку, потом в другую. — Я передохну часика два, а потом мы с тобой поболтаем. Идет?

— Я хочу проведать отца.

— Передай ему от меня привет. Скажи, я тоже как-нибудь выберусь. Может, даже сегодня.

— Это было бы чудесно. — Она жалко улыбнулась. — Выпей хотя бы морковного сока. Пожалуйста.

— Уговорила. — Алеша проглотил залпом стакан, который дала ему мать, и не почувствовал вкуса. — Напоминает мочу бешеной верблюдицы. Именно то, что мне сейчас нужно. — Он по привычке подмигнул ей. — Чао, мамма миа. Гутен найт.

Он разделся догола и залез с головой под одеяло. Скоро к запаху чистого постельного белья примешался другой — нежный, но очень сильный и стойкий. Это был аромат тела Марыняши, смешанный с запахом ее духов. Алеша вбирал его в себя жадно, торопливо, ненасытно. Когда он понял, что этот запах исходит от его тела, он стал целовать свои руки, плечи, колени. Она прикасалась к ним своей нежной кожей, гладила ладонями его грудь, целовала ее… Он знал, что это смешно и по-детски глупо, и тем не менее решил, что не будет какое-то время купаться. Пока не выдохнется этот удивительный аромат.

Потом он заснул и, как ему показалось, сразу проснулся. Это было обманчивое ощущение. На улице уже стемнело. Он встал и распахнул настежь окно. Оно выходило на север. Оттуда дул ветер, швыряя в него колючие мелкие снежинки. Он наслаждался их прикосновением — город N был в той стороне, откуда они прилетели. Возможно, там шел сейчас точно такой снег…

— Не спишь? — Ирина Николаевна бесшумно открыла дверь и вошла в комнату. — Смотри, простудишься. — Она подошла к сыну, обхватила его за пояс, прижалась к его сильному гибкому телу. Он отстранился от нее почти грубо, а ведь раньше так любил эти чистые материнские ласки.

— В чем дело, Алеша?

— От тебя как-то странно пахнет.

— Плохо?

— Я не знаю.

— Я только что приняла душ. Извини.

— Все в порядке, мама. Ты была у отца?

— Да. — Она опустилась на стул, спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. — У него что-то творится с психикой. Он не подпускает к себе врачей, не хочет, чтобы брали анализы.

— Я поговорю с ним, мама.

— Мальчик мой… — Ирина Николаевна протянула к сыну обе руки, но он не ответил на ее призыв, как это случалось тысячу раз раньше. — Он… Ты должен его простить. Жизнь очень непростая штука.

— Я давно простил его. Ты же знаешь.

— Врачи уверены, что он долго не протянет, — сказала Ирина Николаевна каким-то чужим спокойным голосом. — Тогда я останусь совсем одна.

— Я с тобой, — сказал он не совсем уверенно и тут же добавил: — Я тебя не брошу, мама.

— Спасибо, мой мальчик. Знаешь, я не собиралась тебе говорить, но ты у меня уже совсем большой, правда?

— Говори все как есть, мама.

— Психиатр, который наблюдает твоего отца, утверждает, что с ним это случилось еще до Афгана.

— Что, мама?

— Закрой окно, прошу тебя. Хочешь, я встану на колени?

— Не надо. — Он прикрыл раму, взял с кресла приготовленный матерью чистый махровый халат, не спеша в него завернулся. — Что случилось с отцом до Афгана?

— Он потерял интерес к жизни. Я замечала это, но надеялась, что все образуется. Отец относился ко мне ровно и заботливо, но это все шло от разума, а не от сердца. Я пыталась об этом не думать. Я почти уверена, твой отец кого-то всерьез полюбил.

— Глупости. Он не способен на настоящее чувство.

— Ошибаешься, мой мальчик. Каждый человек способен на настоящее большое чувство, только мы, к сожалению, не сразу можем отличить настоящее от ненастоящего. Потом бывает слишком поздно. Я была неправа, пытаясь удержать его возле себя. Нужно было отпустить его на все четыре стороны.

— Мама, все равно я всегда буду любить тебя больше, чем отца. Возможно, я смогу понять его в будущем, но, как ты выразилась, только разумом.

— Любовь выбирает нас, а не мы ее.

— Ты насмотрелась мыльных опер. — Он подошел и положил руки на ее хрупкие плечи. — Ладно, уговорила: пообедаем, и я к нему схожу. Все-таки сегодня первый день нового года.


…Отец лежал в отдельной палате. На столике возле кровати стояли гвоздики — белые с красными крапинками. Такие же, как он подарил Марыняше. Алеша знал: их принесла отцу мать.

— С Новым годом, папа, — сказал он, пожимая ему руку. — Ты выглядишь лучше, чем летом. Что, донимают эскулапы? Такова уж их профессия.

— Ты к нам надолго? — поинтересовался отец, улыбаясь сыну одними глазами.

— Деньков на десять. Правда, я еще хочу навестить дружка в N.

— От нас это сто пятьдесят километров. Мама сделала тебе доверенность на машину. Правда, сейчас очень скользко.

— Ну, это обыкновенные мелочи жизни. — Алеша присел на край кровати. — Послушай, отец, я не хочу, чтобы ты умер. Слышишь?

— Да. Но это зависит не от меня.

— Ладно вешать мне лапшу на уши. У тебя сильная воля. Ты должен приказать себе: я хочу жить.

— У меня совсем нет воли. Если бы она у меня была…

Он закрыл глаза и отвернулся к стенке.

— Если бы она у тебя была, ты бы бросил нас с мамой и ушел к другой женщине. Ты это хочешь сказать?

— Да, — не сразу ответил отец.

— Вы бы с ней уже давным-давно друг другу надоели.

— Почему ты так думаешь?

— Я имел удовольствие видеть кое-кого из твоих… женщин. Одна извилина, и та прямая. Зато в трусах сплошной интеллект и сиськи с гонором, как выражается Васька Ковешников.

— Ее ты не видел.

— Может, и не видел, но я знаю одно: мать тебя никогда не бросит. Ты ей нужен и здоровый и больной, а та…

— Я очень благодарен твоей матери. Ты это знаешь.

Алеша заметил, как в густых ресницах отца блеснула слезинка.

— Прости, папа. Я совсем не собираюсь тебя упрекать. Просто и я и мама… словом, мы очень хотим, чтобы ты жил. Понял?

— Мне тяжко ощущать, что я стал вам обузой. Твоя мать еще молодая красивая женщина.

— Да что ты несешь, отец? Мать тут вконец тебя распустила. Вот я сейчас возьму и причешу тебе кудри частым гребешком.

Он слабо улыбнулся.

— В наше время это называлось «посыпать мозги черным перцем». Как тебе служится, сынок?

— Нормально, отец.

— Ну, а как обстоит дело с остальными делами? Этот друг, который живет в N, он тебе очень нравится? То есть, я хочу сказать, у вас с ним полное взаимопонимание?

— Да, но… Дело в том, что мы познакомились буквально на днях.

— Всем остальным предпочитаю дружбу с первого взгляда. Как и любовь тоже. Я думаю, наша интуиция древнее и мудрее разума.

— Я согласен с тобой, отец.

— Садись в машину и поезжай к своему другу. Наверное, он очень по тебе скучает.

— Но я собирался побыть какое-то время с тобой и с мамой.

— Еще успеешь.

— Отец, — Алеша взял его за руку и встал, — я не верю в то, что у тебя рак. И никогда не поверю. Хочешь, мы с мамой заберем тебя домой? Хоть сегодня.

— Ты сделаешь это после того, как навестишь своего друга. Мне нужно побыть одному и кое-что обдумать на досуге. Пожалуйста, передай маме, что я приказываю купить ей новые сапоги. Послезавтра мне обещали выдать лечебные за три месяца.

— Я привез деньги.

— Они пригодятся для твоего друга. Дружба укрепляется щедростью.

— Спасибо за добрый совет, папа. — Алеша наклонился и поцеловал отца в лоб. — Прости, что я был к тебе несправедлив.

— Ты был искренен, сын. Это дороже любой справедливости. Прежде чем ехать, проверь тормозные колодки и не забудь заправиться. А то мама однажды побиралась на трассе. Счастливого пути, мой мальчик.


— Я бы на твоем месте давно нашла себе крутого. В Москве они на каждом шагу разъезжают. Спрашивается: для кого ты себя в трауре содержишь?

— Откуда ты взяла, что содержу? — Муся невольно улыбнулась наивному простосердечию Настены. — У крутых свои дороги. Моя тропинка немножко в стороне от них.

— А все потому, что ты заживо вянешь в своем садике-огородике. С твоими талантами и красотой водить хороводы с сопливыми детками? Сплошной мрак.

Подруги сумеречничали на кухне за кофе и сигаретами. Дети под руководством Анны Герасимовны развлекались в столовой возле елки. Муж Настены ушел на дежурство — он работал в ГАИ.

— Ты тоже крутому предпочла любимого, — осторожно напомнила Настене Муся. — И, мне кажется, не жалеешь.

— Ну, я совсем другое дело. Сама понимаешь — дочь бывшего партработника. Как говорится, поднялась на марксистско-ленинских дрожжах. — Настена облизнула свои ярко накрашенные губы. — К тому же, по молодости лет кто из нас не оступался? Мой Митька по крайней мере не алкаш и дочку любит не только на словах. А вот я не оправдала надежд, которые сама на себя возлагала. Тоска и лень заели. Провинция, представь себе, накладывает на человека зловещий отпечаток. А ты общаешься хоть изредка с мужским полом?

— Общаюсь. И довольно часто. Чаще, чем ты думаешь.

— Так я тебе и поверила. Небось, как и раньше, читаешь ночами серьезные книжки и слушаешь такую же заупокойную музыку.

— Это все в прошлом, Настек. — Муся вздохнула. — В нашем с тобой далеком невозвратном прошлом. И лорд Байрон, и молодой Вертер, и эти поиски абсолюта, возвышенной любви, чистой, готовой на любые жертвы дружбы. В реальной жизни все куда проще, грубее, я бы даже сказала, примитивней. — Она прикурила новую сигарету, отвернулась к окну, за которым медленно кружились крупные хлопья снега. — Хотя, если признаться честно, я и сейчас не утратила глупых девичьих надежд на какое-то чудо.

— Ну ты даешь. А я давным-давно поняла, что в нас, в первую очередь, в мужчинах, слишком сильны низменные инстинкты, которые рано или поздно одерживают верх над всем остальным. Романтическим порывам и исканиям мы предпочитаем спокойный комфортабельный угол со всеми удобствами и хотя бы туманными перспективами благосостояния. Правда, иной раз я спрашиваю себя: а для чего все это?

— Что? — машинально переспросила погруженная в свои мысли Муся.

— Да вся наша жизнь. Существование бренной плоти в определенном отрезке времени. Окисление клеток, в итоге приводящее к смерти и тлению. То же самое ждет и наших детей, в которых мы сейчас пытаемся видеть оправдание и даже смысл нашего существования. И их детей тоже. И так далее. Моя мать растолстела, как бегемотиха, и живет только телесериалами и пирогами с тортами, отец помешался на политике. А жизнь себе течет и течет. Как вода в нашей речке. Мимо нашего города. Мимо десятка других точно таких же населенных пунктов, где живут сытые и голодные, праведные и грешные.