Жюльетта Бенцони - Недостойные знатные дамы

Долина, окруженная гигантскими черными елями, выглядела зловещей, дом был мрачен, от него даже издали тянуло сыростью, всюду царило небрежение, чтобы не сказать нищета. Мари повернулась к супругу:

– Куда вы меня привезли? Что это за место?

Шарль пожал плечами и отвел глаза – ему явно было не по себе.

– А вы как думаете, что это? Это наш дом, замок Гландье.

– Замок?!

Едва первое изумление прошло, Мари охватила неописуемая ярость. Ее обманул, одурачил, обвел вокруг пальца продувной деревенщина, крестьянин, сыгравший с ней с чьей-то неведомой помощью отвратительную шутку. Неужели ее дядя и тетя настолько обрадовались предоставившейся возможности сбыть ее с рук, что не позаботились даже собрать подробные сведения о женихе? Как бы то ни было, не следовало ей во всем идти у них на поводу…

Но Мари была слишком горда, чтобы выказать свое разочарование, которым, возможно, собирался насладиться этот толстяк.

– Интересно, когда была сделана акварель, присланная вами моей тетушке? – ледяным тоном спросила она. – В период религиозных войн? А может быть, во времена Столетней войны? Разумеется, если только вы не прислали нам рисунок какого-то другого дома.

– Я показал вам Гландье, именно Гландье! – визгливо крикнул Шарль, покраснев до самых ушей.

– Значит, мы с вами говорим о разных домах. Очевидно, где-то здесь есть еще один замок Гландье, более похожий на жилище, чем это сооружение.

– А что вам в нем не нравится? Это прекрасный дом, прочный, просторный… Таких уже больше не строят!

– К счастью, действительно не строят!

Дискуссия грозила затянуться, но карета наконец остановилась перед позеленевшим крыльцом «замка». На пороге стояли три женщины: старая крестьянка, уродливая и грязная; крупная блондинка, больше походившая на корнеплод, чем на существо, привыкшее к свежему воздуху, и длинная девица, такая тощая, что, казалось, вся она состояла исключительно из острых углов и колючек.

Не обратив внимания на поданную супругом руку, Мари вышла из кареты. Словно во сне она слышала, как ее представили старой крестьянке, которая оказалась ее свекровью, а затем крупной блондинке, которую Шарль назвал своей сестрой Аменой Бюфьер. Что же касается колючей девицы, то она оказалась кузиной Шарля, и ее звали Эмма Понтье.

Процедура знакомства не затянулась. Но Мари было уже все равно: щемящее чувство обиды и страшного разочарования достигло высшей точки. Она не смела взглянуть на Клементину, которая бурчала себе под нос: «Ну и ладно, ну и ладно!..» – что весьма красноречиво свидетельствовало о ходе ее мыслей.

Между тем Мари с изумлением заметила, что не одна она не в восторге от встречи: в лагере противника ее прибытие также не вызвало энтузиазма. Три женщины внимательнейшим образом изучали ее элегантный парижский наряд, и их двусмысленные улыбки лучше всяких слов говорили об испытываемых ими чувствах. У Мари не осталось никаких иллюзий: вся троица была настроена к ней явно враждебно, а это определенно не сулило ей безоблачную семейную жизнь…

Несмотря на решение во что бы то ни стало сохранять спокойствие, новоиспеченная мадам Лафарж чуть не взвыла в голос, очутившись в отведенной ей комнате – огромном помещении с голыми стенами, единственным украшением которых являлись пятна плесени от сырости. Мебель была крайне убогой: грубо сколоченная крестьянская кровать, колченогий стол и два стула. Разумеется, никакого ковра, чтобы защитить ноги от холода, который исходил от пола, криво выложенного красной плиткой. В окнах часть стекол отсутствовала, и вместо них была натянута промасленная бумага.

– Это самая красивая комната в доме, – услышала Мари у себя за спиной самодовольный голос свекрови.

Старая мадам Лафарж, очевидно, ожидала благодарности и восхищенных возгласов, но Мари лишь спустя некоторое время убедилась в правдивости ее слов. Между тем это действительно была самая красивая комната. Старуха, к примеру, делила свою спальню с индюками, которых она выращивала, и с козьим сыром, вызревавшим в плетеных лотках.

Молодая женщина не смогла даже солгать во спасение: ей слишком хотелось плакать. После хорошенькой уютной спаленки в доме тетушки эта берлога казалась настоящим издевательством. Нет, поистине для одного дня неприятностей было слишком много…

– Я устала, – пробормотала она, постаравшись улыбнуться. – Прошу меня простить, но сегодня вечером я не составлю вам компанию: мне хочется отдохнуть и как следует выспаться. Если можно, принесите мне, пожалуйста, письменный прибор.

– Письменный прибор? Но зачем?

– Я хочу написать тете, баронессе Гара. Она просила меня послать ей письмо, как только я прибуду на место.

Ее золовка Амена и мадам Лафарж переглянулись, явно не понимая, что это за странная блажь. Со двора раздавались крики Шарля: он приказывал распрягать лошадей, отдавал распоряжения. Амена пожала плечами:

– Я дам все необходимое вашей служанке. Пусть она пойдет со мной.

Спустя некоторое время Клементина с видимым отвращением принесла горшочек из-под варенья, наполненный какой-то черной жидкостью, отдаленно напоминающей чернила, и перо.

– Вот ваш письменный прибор, мадам! – насмешливо произнесла она, поставив все это перед хозяйкой. – Неужели вы и впрямь собираетесь провести всю свою жизнь в этом стойле?!

Мари села к столу и взяла перо.

– О нет, я здесь не останусь, – произнесла она сквозь зубы. – Сейчас я напишу мужу.

– Вашему мужу? Но ведь вы можете поговорить с ним.

– Будет лучше, если он обо всем узнает из письма.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она принялась лихорадочно строчить пером по бумаге, в результате чего на свет явилось бредовое послание, которое впоследствии стало тяжкой уликой против нее. Да и неудивительно: надо было знать страсть этой женщины к выдуманным историям, чтобы понять истинные причины, побудившие ее написать подобное письмо. Она попыталась с помощью фантазий бороться с постигшим ее жестоким разочарованием.

«Шарль, – писала Мари Лафарж, – я хочу просить вас простить меня. Разница в привычках и в воспитании воздвигла между нами непреодолимую преграду. Я вас не люблю. Я люблю другого, которого, как и вас, зовут Шарль. Он следовал за мной до Юзерша, где сейчас и скрывается. Спасите меня от себя самого, а заодно и от него! Дайте мне двух лошадей. Я хочу доехать до Бордо и сесть там на корабль, который отвезет меня в Смирну. Я оставлю вам свое состояние, но терпеть ваши ласки я не смогу. Если же вы станете меня принуждать, я приму мышьяк. Он у меня есть. И тогда все будет кончено…»

Завершив это безумное письмо, Мари запечатала его и протянула Клементине, приказав отнести его Шарлю. Это было не самое приятное поручение: служанка не сомневалась, что адресат, получив письмо, придет в ярость. Так и произошло. Шарль в гневе устремился в комнату жены, а так как дверь оказалась запертой, он высадил ее плечом. Дверь распахнулась, раздался отчаянный крик, и Лафарж увидел бледную как полотно жену, стоявшую возле открытого окна.

– Если вы посмеете приблизиться ко мне, я брошусь в окно! – воскликнула она. – Лучше смерть, чем близость с вами!

Для влюбленного мужа это было чересчур. У Шарля, толстого и сильного Шарля, сделался нервный припадок – совсем как у юной девушки. Пришлось уложить его, и пока Мари с горем пополам пыталась запереться, мать, сестра и кузина устроили у постели больного совещание.

– Ох уж эта парижанка! – ворчала мадам Лафарж. – Я же говорила, что она принесет нам несчастье! Эта жеманница ненавидит нас, нам нужно подумать, как спасти от нее бедного Шарля.

Естественно, обе женщины поддержали ее, и, устроившись поудобнее, все трое принялись обсуждать, как избежать самого худшего.

Казалось, исправить положение невозможно, однако постепенно мир был восстановлен – благодаря другу семьи, господину де Шаверону, адвокату из Вутезака. Этот старый джентльмен был любезен и прекрасно воспитан. Шарль призвал его на помощь, и адвокат прежде всего примерно отчитал своего юного друга. Как он только мог подумать, что девушке, привыкшей к комфорту и изяществу, понравится Гландье в нынешнем его состоянии?!

– Черт побери! Вы же не на крестьянке женились, мой мальчик! Племянница члена генерального совета Французского банка имеет право на комфортабельное, уютное жилище. Ваша жена – великосветская дама, она нуждается в иной жизни, нежели та, которую вы привыкли вести здесь.

Урок принес свои плоды, и Шарль, раскаявшись, объявил жене, что она может обустраивать Гландье так, как ей будет угодно. Приятно удивленная, Мари, не теряя ни минуты, принялась за дело. Она приказала перекрасить стены, постелить на полы ковры, купила мебель. Постепенно дом стал гораздо более уютным, а Шарль в своей щедрости дошел до того, что подарил жене пианино, а также породистую лошадь, чтобы Мари могла совершать верховые прогулки по окрестностям.

Он сделал жене столько хорошего, что однажды вечером дверь спальни, бывшая все время на запоре, открылась для истомившегося мужа, и тот, войдя, посчитал, что он в раю. С этой минуты между Лафаржем и женой, которую он нежно именовал «моя уточка» или «моя козочка», воцарилась идиллия…

Медовый месяц омрачала только одна ложка дегтя – крысы: потревоженные шумом производимых в доме работ, они теперь каждую ночь устраивали адские пляски. Мари постоянно жаловалась на крыс, а потом решила объявить им войну. Она несколько раз покупала мышьяк, причем в больших количествах, и в этом ей помогал один из друзей Шарля, служивший аптекарем в Юзерше.

Наступил ноябрь, и Шарль неожиданно решил съездить в Париж. Ему показалось, что он открыл новый способ обработки металла, и, поощряемый женой, он захотел получить на него патент. Кроме того, ему нужно было занять немного денег, чтобы проверить свой способ на практике. К сожалению, «солидное состояние» Лафаржей существовало, по сути, только в виде долговых обязательств, а свой собственный кошелек Мари держала на запоре.

22 ноября Шарль в сопровождении двух доверенных лиц отправился в путь. Одним из его спутников был некий Дени Барбье – субъект молчаливый и изворотливый. Мари его не любила. Зато Шарль безгранично доверял ему. Мари верхом сопровождала карету мужа; проехав вместе более полулье, супруги простились, излив друг на друга поток нежностей.

Спустя месяц, 18 декабря, Шарль Лафарж вернулся к себе в гостиницу «Юнивер», что расположена на улице Сент-Антуан, в отличном расположении духа. Все шло как нельзя лучше: он получил желанный патент, а также заем в двадцать тысяч франков. Правда, для этого пришлось пойти на небольшую хитрость, а именно – подделать подпись одного из родственников жены, господина Виолэна, который, таким образом, стал поручителем заемщика.

Обнаружив в ящике для корреспонденции посылку из Гландье, Шарль буквально погрузился в эйфорию: в посылке он обнаружил свой любимый лимузинский пирог. К большому пирогу прилагалось письмо Мари.

«Этот пирог испекла твоя матушка, – писала молодая женщина. – Второй такой же пирог она оставила дома, и мне бы хотелось съесть его в один час с тобой – таким образом мы станем ближе друг к другу…»

Ну разве можно найти более нежную и любящую супругу? Ведь его «уточка» написала ему, что «еще никогда так не любила его»!

Час был выбран очень романтично: полночь. Ровно в полночь Шарль съел солидный кусок пирога. Но то ли тесто было слишком тяжелым, то ли кусок оказался слишком большим, только к утру у несчастного начались колики, его затошнило, а когда боли и рвота прекратились, он почувствовал себя совершенно разбитым.

Однако, невзирая на дурное самочувствие, Шарль Лафарж отправился в обратный путь, и 3 января, с трудом держась на ногах, прибыл в Гландье. Его тотчас уложили в постель.

– Он устал за время дороги, – заявила Мари. – Это пройдет.

Семейный врач, старенький доктор Бардон, поставил диагноз – «несварение желудка» и прописал лекарство с большим количеством соды.

– Не могли бы вы дать мне еще немного мышьяку? – попросила Мари, глядя, как доктор выписывает рецепт.

Бардон так и подскочил:

– Мышьяку?!

– О, разумеется, это не для моего дорогого Шарля! – улыбнувшись, успокоила его мадам Лафарж. – Просто у нас огромное количество крыс. Я никак не могу покончить с ними, а они мешают Шарлю спать.

Мари получила свой мышьяк, и доктор Бардон покинул Гландье, убежденный, что молодая жена Шарля – настоящий ангел, кроткий и преданный. Она неукоснительно давала больному супругу все прописанные ему лекарства и день и ночь ухаживала за ним.

11 января в замок явилась соседка Лафаржей, Анна Брен – старая дева, некогда обучавшаяся живописи. Она была приглашена, чтобы нарисовать портрет Мари, но, не успев завершить работу, осталась ночевать у нее в спальне. Проснувшись среди ночи, Анна увидела, что молодая женщина готовит на подогревателе гоголь-моголь. Закончив помешивать напиток, Мари подошла к комоду, достала из него маленький пакетик, всыпала в питье немного белого порошка и вышла. Она не заметила, что Анна Брен наблюдала за ней.