— Я так много размышляла за последнее время, — продолжала Кристин, — что уже чувствую себя старше. — Она рассмеялась, заметив невольную улыбку Лидии. — Ну хорошо, я знаю, что это звучит высокопарно, но это правда. Постараюсь объяснить. В жизни есть много вещей, которых я не понимаю, а я хочу во всем разобраться. Но если я не буду о них думать, как же мне прийти тогда к какому-нибудь выводу?

— И ты уже пришла к какому-то выводу? — спросила Лидия.

Кристин покачала головой.

— А ты не расскажешь мне о своем разочаровании? — попросила Лидия. — Мне бы очень хотелось попытаться понять тебя.

— Не могу, — в отчаянии произнесла Кристин. — Пока еще очень болит.

— А знаешь, ты ведь и маленькая была такой же, — сказала Лидия. — Когда случались неприятности, ты ни за что не признавалась. С Филипом было все по-другому. Если он падал и ушибался, или получал плохую отметку в школе, или что-то в его жизни не ладилось, он тут же бежал ко мне за сочувствием и поддержкой. Ты же обычно замыкалась в себе. Помню, как-то раз ты очень сильно ушиблась, упав с лошади. Няня узнала об этом по твоей изорванной, грязной одежде; должно быть, ты была в синяках, к тому же, наверное, сильно напугана. Я помню, что зашла к тебе в детскую поговорить об этом. Ты убирала кукол перед тем, как отправиться спать.

«Кажется, сегодня ты упала, дорогая», — сказала я. После рассказа няни я послала за грумом, и он объяснил мне, как все произошло. Он бы и раньше сделал это, если бы не был уверен, что ты сама все расскажешь, как только вернешься домой. Сначала ты ничего не ответила. Как сейчас вижу: ты проталкивала маленькую пухлую куклу в двери кукольного домика, слишком узкие для нее.

«Ты не ушиблась? — спросила я. — Джарвис говорит, ты вела себя очень смело».

«Я уже все забыла», — ответила ты очень отчетливо, и нам не удалось вытянуть из тебя больше ни слова.

Кристин рассмеялась:

— Наверное, это моя гордость. Теперь и я припоминаю этот эпизод. Я свалилась на тропинку и довольно сильно ушиблась. Помню, ночью все тело болело, и все же я бы ни за что не попросила о помощи.

— Трудно тебе придется в жизни с таким характером.

— Но это мой характер, — мягко ответила Кристин.

— Тогда нам всем нужно просто смириться с ним.

— Боюсь, что да. И спасибо тебе, мамочка, за то, что ты такая понятливая.

— Ты не часто даешь мне возможность продемонстрировать это, — с упреком сказала Лидия и сразу добавила: — Я не пытаюсь проявлять любопытство или совать нос в чужие дела, ни в коем случае. Просто мне кажется, что я достаточно много пропустила в вашей юности, и теперь не хочу оставаться в стороне.

— Теперь ты никогда ничего не пропустишь, если это будет в моих силах, — с жаром заверила ее Кристин.

Она наклонилась и поцеловала Лидию, и в благодарность за такую ласку Лидия прижалась к ней на мгновение.

— Из-за всех нас тебе приходилось мириться со многим.

— Я избалованна, это правда, — с радостью проговорила Лидия, не обратив внимания на скрытый смысл в словах Кристин. — Для меня нет ничего хуже, чем жизнь без детей, какими бы утомительными они ни были.

Кристин еще раз ее поцеловала и спустилась вниз к Филипу. Разлегшись на софе, он читал детектив.

— Мама уже легла? — спросил он.

— Да.

— Тогда мне нужно подняться и пожелать ей спокойной ночи.

— Подожди минутку, — сказала Кристин, усаживаясь на краешек софы. — Я хочу спросить тебя кое о чем.

— Спрашивай не медля, — ответил Филип, откладывая в сторону роман.

— Что ты думаешь по поводу завтрашнего приезда этой женщины, которую привозит с собой отец?

— Что я думаю? Я думаю, что это дьявольское неудобство. А что?

— Не глупи! — холодно сказала Кристин. — Раньше такое случалось?

Филип удивленно взглянул на нее:

— Эй, к чему ты клонишь?

— Давай отвечать на вопросы по очереди. Он когда-нибудь раньше приводил в дом незнакомых женщин, пока меня здесь не было?

— Нет, насколько я знаю, — ответил Филип и добавил с любопытством: — На что ты намекаешь?

— Ты, наверное, очень глуп, — ответила Кристин, — или исключительно простодушен.

Филип резко сел:

— Боже милосердный! Не хочешь ли ты сказать, что… Да ты просто сошла с ума! Послушай, я знаю, об отце ходят всякие слухи, но я никогда им не верил, и, кроме того, что ты знаешь обо всем этом?

— Я давным-давно все о нем знаю, — строптиво ответила Кристин.

— … Кто сказал тебе? — воскликнул Филип. — Как он посмел…

— Не будь таким смешным! Только глухой как пробка и слепой как крот мог не услышать и не увидеть ничего из того, что происходило. К тому же из-за отца возник довольно громкий скандал во время его последних гастролей в Америке.

— Это только потому, что он красив, — упрямо твердил Филип. — Женщины бегают за ним, он не виноват.

— О да-а-а!

— Послушай, Кристин, — сказал Филип тоном старшего брата, — ты еще слишком молода, чтобы думать о таких вещах.

Кристин рассмеялась:

— Дорогой Филип, если ты не готов позаботиться о маме, то это сделаю я. Она и так слишком много терпела за свою жизнь. Конечно, мы знаем, она помешана на старикане и все такое, но в то же время он хватил немного через край, когда решил приводить сюда своих женщин. К тому же почему мы обязаны терпеть это?

Филип почесал в затылке, он был сбит с толку.

— Не знаю, что сказать.

— Один из нас просто обязан поговорить с папой.

— О Господи! Не хочешь ли ты предложить это мне!

— Нет, я ничего не предлагаю… хотя… — Кристин на секунду задумалась. — Пока что нам придется ждать и наблюдать. Ради мамы я не собираюсь сидеть сложа руки. Хватит с нас того, что отец — общественное достояние, но, если он собирается проворачивать свои делишки в нашем доме, я первая буду возражать.

— Разве тебе не нравится иметь знаменитого отца? — спросил Филип. — Мне казалось, девчонки любят быть в центре внимания и все такое.

Кристин посмотрела на него, на секунду вся ее взрослость ушла, и она превратилась просто в ребенка.

— Если хочешь знать правду, — произнесла она очень тихо, — я это ненавижу!

Глава 9

Элизабет стояла посреди большой старинной спальни в доме своего мужа на Баркли-сквер и смотрелась в зеркало.

Вначале она увидела отражение собственных глаз, ярких и сияющих, а затем строгую форму — темно-синяя юбка и жакет с красными нашивками. Она постояла несколько секунд, потом быстро начала раздеваться. Ей предстоял обед с Ангусом, первый обед наедине, и внезапно ей захотелось быть просто женщиной.

Она зашла в дом, чтобы умыться, привести себя в порядок, и как обычно, попав в это жилище, поразилась его мрачности и торжественности. Дом всегда выглядел нерасполагающим, но сейчас, когда на окнах было затемнение, от него веяло холодной суровостью, заставившей Элизабет содрогнуться. Войдя в спальню, она с удивлением отметила, что ни разу не сменила здесь обстановку. Все оставила так, как было до нее, и теперь, наверное, впервые возмутилась официальной громоздкой мебелью и темными шторами.

Она вдруг подумала, что так никогда и не знала молодости. После того как Лидия ушла из дому, она осталась единственным ребенком среди взрослых намного старше ее. В двадцать лет, задолго до того как к ней пришло понимание мира или собственных ощущений, она вышла за Артура. Только теперь она начала сознавать, сколь многое прошло мимо нее.

В этот вечер она почувствовала себя робкой юной девушкой, которая готовится к своему первому балу. Накануне она побывала в приемной Ангуса, чтобы забрать кое-какие вещи для лазарета. Она стояла в пропахшем хлоркой коридоре, украшенном репродукциями Хогарта, когда из приемной показался Ангус.

— Здравствуйте, леди Эйвон! — воскликнул он при виде ее. — Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке, — ответила она. — Я зашла захватить кое-что для старшей медсестры.

— Вы не заглянете на минутку? — попросил он. — Я бы хотел поговорить о больном, который завтра к вам прибудет.

Она последовала за ним в кабинет. Солнце лилось сквозь большое окно, и отчего-то ей было весело и легко. Они поговорили немного о больном, а затем Ангус неожиданно сказал:

— У вас усталый вид. Вы не перетруждаетесь? Элизабет почувствовала, как кровь прихлынула к щекам.

— Мне всегда кажется, что я делаю слишком мало, — ответила она.

— Боюсь, что я сразу как следует не выразил благодарности за все, что вы делаете, — сказал он. — Я знаю, дело в Эйвон-Хаусе налажено как надо и в том целиком ваша заслуга. И больным, и медсестрам там очень хорошо, я не могу выразить, как много это значит для занятого хирурга, которому слишком часто приходится выслушивать жалобы и недовольство по поводу того, что совершенно вне его компетенции.

— Я рада, что вы довольны, — просто сказала Элизабет. Слова, которые она произнесла даже приблизительно не могли выразить ее радость от похвалы.

— В то же самое время вам приходится делать не слишком многое, — добавил Ангус.

В тот момент Элизабет почувствовала, что легко справилась бы с любым делом.

— Когда заглянете к нам? — поинтересовалась она, чтобы скрыть внезапное смущение.

— Завтра, — ответил он. — Утром или днем. Мне нужно будет управиться с делами здесь.

— Будем с нетерпением ждать вас.

Элизабет произнесла эти слова с легким замешательством. Она поднялась и протянула руку, чувствуя, что наступила минута, когда нужно уйти. Ангус медлил.

— Вы поедете назад прямо сейчас?

— Скорее всего. В Лондоне осталось мало заманчивого.

— Я просто подумал, каким негостеприимным я должен был показаться, — сказал Ангус и взглянул на часы: — Уже немного поздно предлагать вам чай. Наверное, вы не захотите остаться на ранний обед?

У Элизабет подпрыгнуло сердце, но ответила она в меру серьезно:

— Я была бы очень рада, если вы уверены, что у вас найдется время.

— Вы хотели бы пообедать в каком-нибудь особом месте или позволите мне отвезти вас в маленький ресторанчик, куда я сам часто хожу? Это не очень модное место, но готовят там хорошо.

— С удовольствием.

— Где мы встретимся? Куда мне за вами подъехать?

— Приходите в наш дом — Баркли-сквер, 63.

Пока Элизабет стягивала форму и отбрасывала в сторону туфли на низком каблуке, которые полагалось носить с формой, ее посетила неожиданная мысль. Она позвонила, дернув за старомодный красный шнур, висевший возле кровати. Через какое-то время послышались медленные шаги горничной, поднимавшейся по лестнице.

В доме осталось только трое старых слуг, которые прожили в нем всю жизнь и решительно отказались от эвакуации в деревню, предпочитая, как Элизабет выразилась в разговоре с Артуром, «черта известного черту незнакомому».

— Они скорее готовы мириться с бомбежкой, чем с незнакомой обстановкой, — добавила она. — Ты ведь должен понять, Артур, они здесь жили, когда ты был еще маленьким мальчиком.

Их решительность оказалась только на пользу Артуру и Элизабет. Если хозяевам предстояло провести ночь в Лондоне, в доме было все готово. За годы войны он несколько пострадал от бомбежек, дважды выбивало все стекла. Но старые слуги оставались на своем посту, жили в цокольном этаже и воспринимали ущерб, нанесенный дому, как личное оскорбление.

— Посмотрите на ковер, миледи, — сказала горничная Грейс Элизабет, когда выбило стекла в кабинете. — Я сделала с ним все, что могла, а ведь он служит не первый год. Этим немцам следовало бы устыдиться за тот урон, который они наносят чужой собственности.

Элизабет не посмела рассмеяться, а согласилась вполне торжественно, что такое поведение в высшей степени предосудительно. Сейчас Грейс стучала в дверь.

— Входите, — откликнулась Элизабет. — Послушайте, Грейс, я хочу, чтобы вы спустились в подвал и принесли бутылку лучшего хереса. За мной зайдет мистер Маклауд, и мы с ним с удовольствием выпьем по бокалу. Откройте утренний кабинет и не забудьте снять чехлы с кресел, а то комната выглядит как морг.

— Но, миледи, если бы не эти чехлы, мебель выгорела бы от солнца. Я так и сказала покойной ее светлости, когда она заказала бордовый дамаст: «При хорошем уходе, миледи, эти чехлы прослужат целую жизнь».

У Элизабет чуть было не сорвалось с языка, что она надеется на обратное. Темно-красный дамаст, выбранный свекровью, всегда казался ей неподражаемо уродливым, но она сдержалась. Грейс все равно бы не поняла — для старой служанки в этом доме все было идеально, да и сама Элизабет, честно признаться, до сих пор была им довольна.

Сейчас она стыдилась утреннего кабинета, впрочем других комнат тоже. Она помнила, как однажды кто-то сказал, что дом служит лишь фоном для женщины, которая в нем хозяйничает. Этот дом, безусловно, не был ее фоном, и тем не менее до войны она жила в нем постоянно и считала его своим домом в большей степени, чем Эйвон-Хаус.