Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская

— А что он намерен делать? — спросила я. — Отправиться в гробницу Мерира в Амарне?

— Да, — ответил Рамсес. — Я дал ему дозволение.

Я удивленно прикрыла рот рукой, а Уосерит даже отступила.

— Да ведь гробницу не достроили! — воскликнул Рамсес. — Мы не нарушим покой Мерира, не оскорбим его акху. Когда Нефертити вернулась в Фивы, гробницу просто забросили. Если Пенра найдет рисунок…

— Если… — шепотом повторила Уосерит, и Рамсес поднял ладони.

— Ты права, уверенности у нас нет, однако попытаться следует. Амарна ближе, чем Ассирия.

— А купцы? Или посланники?

— И когда они прибудут в Фивы? Через два месяца? Или три? Мы не можем столько ждать. — Рамсес повернулся ко мне: — Никто, кроме нас, знать ничего не должен. Если Пенра найдет рисунок, мы скажем, что он сам это изобрел. Незачем говорить, что рисунок — из Амарны.

Тяжелые двойные двери Большого зала распахнулись, и появилась Хенуттауи.

— Пенра нельзя ехать одному, — быстро сказала я. — В горах всякое может случиться. Нужно послать с ним надежного человека.

Рамсес кивнул.

— Ты права. С ним поедет Аша.

Ночь за ночью, независимо от того, чья была очередь — моя или Исет, Рамсес приходил в мои покои. Теперь он не просил меня читать письма на чужих языках, а усаживался у огня и разглядывал непонятные рисунки на листах папируса. Рамсес хотел быть со мной, даже когда ему не требовалась моя помощь, и от этого сердце мое переполнялось такой любовью, что чуть не разрывалось. «Исет ошибается, — ликовала я. — Рамсес медлит не потому, что ждет, пока она родит ему сына. Он ждет, пока меня признает простой народ, и тогда фараон объявит меня главной супругой».

Несмотря на свое счастье, я тревожилась — тревожилась за его здоровье. Среди ночи Рамсес разбирал рисунки, принесенные зодчими, в надежде найти что-нибудь подходящее. Он сидел у огня, пока не поднималось солнце, и глаза у него делались красные, как у Рахотепа. Так прошел месяц с отъезда Пенра. Однажды, обняв Рамсеса, я сказала:

— Дай себе передохнуть. Ведь ты совсем не спишь, разве можешь ты ясно мыслить?

— Остался только месяц. Почему ни мой отец, ни дед ничего не придумали? Или фараон Хоремхеб?

Я ласково погладила его по волосам.

— Вода в Ниле никогда не стояла так низко.

— Но ведь мой отец знал, что так бывает!

— Не мог же он предвидеть, что разливов не будет целых четыре года! И потом, он вел войну в Нубии и Кадеше.

Рамсес досадливо покачал головой.

— Будь у нас побольше времени, мы послали бы людей в Ассирию. Они бы узнали, как…

Я взяла его за руку.

— Иди спать. Хватит на сегодня.

Рамсес дал себя уложить, но я знала, что он не спит. Он метался в постели, а я закрывала глаза и желала ему уснуть. Потом в дверь тихонько постучали три раза. Рамсес посмотрел на меня, и я увидела, как расширились его глаза. Он бросился к двери; за ней с папирусами в руках стоял зодчий Пенра, который вернулся из Амарны. Рядом был Аша в дорожной накидке, с аккуратно заплетенными волосами. Я вскочила и быстро накинула что-то поверх прозрачной ночной туники.

— Аша! Пенра! — вскричал Рамсес.

Аша шагнул в комнату, и они с Рамсесом обнялись, словно братья. Пенра низко поклонился. Я взяла Ашу за руку и подвела к огню.

— Как хорошо, что вы вернулись, — искренне сказала я. — Рамсес не спит уже несколько недель.

Аша рассмеялся.

— Мы тоже! — Под глазами у него темнели круги. — Государь, наш корабль сегодня приплыл из Гебта, и мы поспешили сюда на колеснице, потому что дело не терпит отлагательств.

— Все! Все рассказывайте! — потребовал фараон.

Без немеса его волосы блестели на плечах, словно листы красной меди. Он усадил гостей в резные деревянные кресла и подался вперед, внимательно слушая зодчего.

— Все оказалось так, как я запомнил, — сообщил Пенра. — До мельчайших подробностей.

Рамсес взглянул на Ашу.

— С ним был только ты?

— Конечно. Больше никто не знает.

Глядя в суровые серые глаза Пенра, я поняла, что ему, как и Аше, можно доверять. Удастся ли его затея или нет, никто не узнает, что это устройство пришло из города Еретика и некогда его применял верховный жрец Атона. Я задумалась о столице моей тетки. Хотя ее имя стерли со стен Амарны, когда Хоремхеб стал фараоном, быть может, где-то под землей остались ее изображения.

— Гробница находится в горах к северу от города, — рассказывал Пенра. — Мы воскуряли благовония у входа, потом внутри… а вот что мы нашли.

Зодчий развернул папирус с рисунком. Изображение напоминало детские качели — столб, а с двух концов сиденья. Только вместо сидений на одном конце была глиняная черпалка, а на другом — тяжелый камень.

— Все так просто… ось в середине… — Рамсес передал мне рисунок, а сам в изумлении взирал на Пенра. — Ты думаешь, это сработает?

— Да. Если взять большую тростниковую корзину и обмазать смолой, можно будет начерпать столько воды, сколько наносят ведрами сотни человек. Если подобрать достаточно тяжелый камень, в день можно поднять пять тысяч дес[51].

Рамсес перевел дыхание.

— Ты уверен?

— Я все рассчитал.

Зодчий порылся в груде папирусов и протянул один Рамсесу. Я не поняла, что там написано, но и Рамсес, и Аша согласно закивали.

— Такого я еще не видел… — заметил Аша. — Там, в гробнице, десятки изображений фараона-еретика.

Аша встретился со мной взглядом, но тут заговорил Рамсес:

— А вы нашли?..

Аша кивнул.

— Завтра сообщим двору о твоем изобретении, — обратился фараон к зодчему. — Рабочих выберешь сам. Если устройство будет действовать, построишь такие по всему берегу. Ты сослужил мне огромную службу. Другому бы я такого не доверил.

Пенра смущенно опустил голову. Рамсес проводил его до дверей, а Аша протянул мне свернутый лист папируса.

— Это тебе, — тихонько произнес он.

Я взглянула на Рамсеса и осторожно развернула лист. Внутри оказался не рисунок, а маленький кусочек штукатурки с росписью — смуглая женщина на колеснице. Даже если бы живописец не раскрасил глаза незнакомки, я бы все равно ее узнала. Мне пришлось сжать губы, чтобы они не дрожали.

— Это Рамсес просил отыскать для тебя, — ласково сказал Аша. — Ты для него — единственный свет в небе.

Я заморгала.

— Откуда же он знал?..

— Он не знал. Знал только, что там множество изображений придворных. Я бы и портрет твоей тетки привез, только…

Я кивнула и договорила вместо него:

— Их все уничтожили.

— Но Хоремхеб оставил изображения твоих родителей.

Я сжимала в руках кусочек штукатурки. Мне казалось, что ка моих родителей стали ко мне ближе. Из всех подарков Рамсеса этот — самый драгоценный.

Я подождала, пока выйдут Аша и Пенра, и положила портрет в наос матери. И когда Рамсес спросил, о чем я думаю, я ответила ему без слов.

На следующий день в тронном зале объявили новость. Сначала воцарилась тишина, а потом люди разразились удивленными и радостными криками. Старики, которых позвали во дворец из окрестных деревень, смущенно переглядывались.

— Если устройство заработает, — сказал Рамсес, — урожай будет и в этом году, и всегда.

Я наклонилась к нему и прошептала:

— Почему же они не радуются?

— Опасаются. Хотят сначала увидеть, как оно работает.

— Они должны быть благодарны, — заметила я. — Ни одному из фараонов Египта не удавалось так сильно изменить жизнь народа.

Вечером в покоях Пасера Уосерит тоже не спешила радоваться.

— Ну почему никто не понимает, чего добился Пенра? — восклицала я.

— Сначала нужно убедиться, что устройство работает, — спокойно ответила Уосерит. Несмотря на жар от углей, она куталась в теплую накидку. — И не забывай про Исет, — напомнила жрица. — Через два месяца она родит Рамсесу первенца.

Я почувствовала в горле комок — мне до сих пор не удалось зачать.

— Ты принимала корень мандрагоры? — спросила Уосерит.

— Конечно! — Я вспыхнула. — Мерит мне все время дает.

— А жертвоприношения делала?

Я кивнула и смутилась — выходит, боги не хотят меня слушать. Что, если Таурт, покровительница материнства, не расслышала мой голос среди тысяч других? Да и с чего бы ей услышать? Я — одна из двух жен, племянница Отступницы, царицы, оскорбившей богов.

Уосерит вздохнула:

— Что ж, у нас ведь есть и хорошие новости.

— То, как ты ведешь дела в тронном зале, возбуждает в Фивах множество толков, — сказал Пасер. — Мне больше не нужно направлять к тебе чужеземных посланников. Они теперь сами к тебе просятся.

— Это большая честь, — пояснила Уосерит. — К Исет они никогда не просились.

— Будут проситься, если она станет главной супругой, — заметила я, думая о будущем. — Люди мне не рады. Я могу раздавать зерно хоть до месяца тота, только это ничего не даст.

Пасер твердо сказал:

— Ты не в ответе за своих родственников.

— Тогда почему я обречена жить в их тени?

— Потому что они — великие люди, — ответила Уосерит, — и отбрасывают большую тень. Но ты идешь своим путем. Ты становишься помощницей и советницей Рамсеса. Если ты дашь Египту наследника, у народа будет меньше причин желать возвышения Исет.

— Госпожа! — раздался за дверью голос Мерит. — Госпожа, началось!

Я посмотрела на Уосерит, а Пасер открыл дверь, и перед нами предстала моя няня с пылающим лицом.

— Господин советник… госпожа… — Мерит поклонилась Пасеру и жрице и шагнула в комнату. — У госпожи Исет начались роды.

Я вскочила, но Уосерит предостерегающе подняла руку.

— Ступай оденься как подобает. Пусть Рамсес видит Исет вспотевшей, а тебя — юной и свежей.

Сердце у меня забилось быстрее. Ведь Исет может и умереть во время родов. Нет, нельзя, чтобы Таурт услышала такие мысли. Богиня накажет меня за злобу и недоброжелательство.

— Никто не может предсказать приход Анубиса, — решительно заявила Уосерит, — но если Исет переживет роды, не жди, что Рамсес так и будет ходить к тебе каждую ночь, как последние месяцы. Он должен чтить обычаи и проведет с ней положенные десять дней.

— Рядом с кричащим младенцем?

— Нет, конечно, — ответила Мерит. — Дитя будет спать с кормилицей.

Я отправилась к себе и надела самый лучший наряд и самый красивый парик. Когда Мерит красила мне глаза, во дворце зазвонили колокола.

— Если три раза, значит сын, — прошептала няня.

Мы слушали, затаив дыхание. Колокола отсчитали три удара, потом был перерыв, потом жрицы зазвонили снова. Я бросилась вон из покоев.

— А плащ? — крикнула Мерит вслед. — Холодно же!

Но я не чувствовала утренней прохлады. Как повлияет на Рамсеса рождение сына? Не станет ли он приходить ко мне реже, не начнет ли проводить больше времени с Исет? Я спешила по залам дворца к родильному покою, выстроенному еще моим дедом. Завидев толпящихся у дверей придворных, я остановилась. Внутрь никого не пускали.

Хенуттауи при виде меня улыбнулась.

— А, царевна Нефертари. — Жрица окинула оценивающим взглядом мой наряд. — Моя сестра сделала из тебя маленькую царицу и рассчитывала усадить на трон рядом с Рамсесом, как главную супругу фараона. Только теперь ничего не выйдет.

Я встретилась с ней взглядом.

— Откуда тебе знать? Никто не верит, что твоими устами говорит Исида.

Жрица вся подобралась, но тут увидела приближающуюся Уосерит и торжествующе прошептала:

— Исет только что родила Рамсесу сына, здорового царевича. Рамсес должен объявить ее главной женой.

— Да, Хенуттауи, — заметила Уосерит. — Ты, верно, рада. Ведь если бы не твои старания, ее дитя могло быть сыном Ашаи.

Красные губы Хенуттауи сжались в тонкую полоску. Я поняла, почему после того случая, когда Исет в гневе назвала это имя, Уосерит ни разу его не упомянула. Она ждала, собирала сведения.

Уосерит повернулась ко мне, и глаза ее сияли.

— Видишь ли, Нефертари, до того как выйти замуж за Рамсеса, Исет любила молодого хабиру по имени Ашаи. К сожалению, он был простой живописец. Однажды бабка Исет застала их в комнате вдвоем и пригрозила, что лишит внучку наследства, но влюбленная Исет не испугалась. Об этом стало известно Хенуттауи, которая усмотрела интересную возможность: красивая девушка из гарема, одного возраста с Рамсесом, имеющая тайное увлечение. Вот бы чем воспользоваться! Зная мою сестрицу, могу предположить, что она даже наняла кого-нибудь — припугнуть Ашаи.