Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская

— Эта повязка тебе очень идет!

В поношенной набедренной повязке, взятой, наверное, у уличного торговца, Рамсес походил на какого-нибудь уборщика палубы. Выдать его могли только сандалии — хорошей работы и на толстой подошве.

— Смейся! — развеселился фараон. — Зато от меня не несет рыбой, как от некоторых!

Аша понюхал свою накидку. Где он только достал такое гадкое тряпье? Мужчины повернулись ко мне.

— Ты все помнишь? — спросил Рамсес.

Я кивнула. Семеро воинов в одежде торговцев привязали судно к причалу и принялись выгружать бочонки с песком. Я стояла на носу, вдыхала морской воздух и запах воды и старалась побольше подставлять солнцу свои украшения.

Море совершенно не похоже на Нил. На берег обрушиваются пенистые волны, встают на дыбы и устремляются обратно, словно их поймали в рыбацкие сети и они вырвались на волю. С наветренной стороны появились два корабля. Разгружавшие наше судно воины насторожились. Я взглянула на Рамсеса, который стоял на носу, держа сигнальное зеркало. Воин с кормы крикнул:

— Шардана идут! Я узнаю их флаги, государь!

Рамсес поднял зеркало над головой, и трое наших лазутчиков, ожидавших сигнала, побежали к остальным кораблям — сообщить о пиратах.

Аша повернулся ко мне.

— Скорее в каюту и запри дверь.

— За меня не беспокойся, — сказала я Рамсесу. — Покажи этим разбойникам, что Египет не дает спуску грабителям!

В каюте я заперлась и присела на кровать. По обеим сторонам столика для игры в сенет стояли вооруженные мечами и копьями воины, но во рту у меня все равно пересохло от страха. Руки дрожали. Я засунула кисти под себя, пытаясь не выдать своего испуга, — не только у слуг бывают длинные языки.

Борт судна глухо стукнул о причал, раздались крики. На палубу стали прыгать люди. За дверями каюты началось сражение — такое яростное, словно сам Анубис явился на палубу «Благословения Амона». Кто-то изумленно завопил на чужом языке — наверное, пираты увидели, как люди фараона сбросили накидки и обнажили оружие. До меня доносился скрежет металла; в дверь ударилось что-то тяжелое, и я вскрикнула. Мои стражи не двинулись с места. Один, с седыми волосами, спокойно сказал:

— Они сюда не войдут.

— Откуда ты знаешь? — едва выдохнула я.

— На этом корабле перевозили когда-то казну, — объяснил воин. — Ни на одном судне нет таких прочных дверей.

Крики стали громче и участились. Послышался чей-то радостный вопль:

— Наши корабли!

Шардана поняли, что их окружили, но драться не перестали.

Солнце стояло высоко в небе, когда прозвучал ликующий голос фараона. Я распахнула дверь, и Рамсес заключил меня в объятия.

— Мы взяли в плен больше сотни, — объявил он. — Теперь они не станут грабить корабли у Тамиата. Ни одного шардана — от Египта до Крита и Микен. Пойдем!

Он повел меня к носу корабля. Воины приветствовали Рамсеса, поднимая мечи, а я вдруг заметила пятна крови на повязке фараона.

— Слава Рамсесу Великому и царице-воительнице!

Сотни воинов подхватили приветствие, крики понеслись над водой и долетели до корабля, где сидели пленные пираты. На пристани разгружали пиратские корабли — раскрытые сундуки, наполненные сверкавшими на солнце драгоценностями и слоновой костью, похищенные сокровища, которым, казалось, не было конца: бирюзовые амулеты, серебряные блюда с кораблей, шедших на Крит, красные кожаные доспехи, алебастровые сосуды, расписанными сценами взятия Трои, золотые носилки, украшенные бусинами из сердолика и голубого стекла…

Рамсес обнял меня за талию.

— Воины только и говорят, что о тебе. Неслыханно отважный поступок.

— О чем ты! — отмахнулась я. — Прогуляться по палубе…

— Столько пленных! — сказал Аша. — Придется поместить их на разные суда. Как мы с ними поступим? Они чего-то требуют, а я ни слова не понимаю.

Я оторвалась от Рамсеса.

— На каком языке они говорят?

— Я его раньше не слышал. Один, правда, говорил на языке хеттов.

— Тогда, наверное, и другие понимают этот язык, — предположила я. — Может, узнали его у троянцев. Что им сказать?

— Они — пленники, — напомнил Рамсес. И повторил мои же слова: — Египет не дает спуску грабителям.

Я улыбнулась.

— А сам ты к ним выйдешь? — спросил Аша.

Это было рискованно. Рамсес не хотел, чтобы шардана считали себя важными птицами, раз ими занимается сам фараон. Но если он выйдет на палубу в немесе, с жезлом, они узнают, кого разгневали, и поймут, что никто, разгневавший Рамсеса, безнаказанным не останется.

Рамсес посмотрел на пристань, полную награбленных сокровищ, и щеки его зарумянились от удовольствия.

— Да, я пойду.

Кто-то из воинов побежал за короной, а Аша, как всегда осторожный, сказал мне:

— Это пираты, так что будь начеку. Они люди свирепые, и если кто-то из них вдруг вырвется…

— Вы с Рамсесом меня защитите.

Мы поднялись на первый корабль, где держали пленников. Удушливый запах крови и мочи заставил меня прикрыть нос рукавом. Я готовилась увидеть закованных людей, окровавленных и злых. Оказалось, раненых перенесли на другой корабль, а пятьдесят человек, что сидели, щурясь на солнце, вид имели вызывающий. В отличие от хеттов они не носили бород, а волосы их представляли удивительное зрелище — длинные и золотистые. Я остановилась и стала разглядывать пленных. Увидев немес фараона, они затрясли цепями и завопили.

— Успокойтесь! — приказала я на языке хеттов.

Пленники переглядывались. Некоторые смотрели на меня подчеркнуто дерзко, чтобы я поняла, о чем они думают. Однако я не дала себя смутить.

— Я — царевна Нефертари, дочь царицы Мутноджмет, супруга фараона Рамсеса. Вы грабили корабли фараона, присваивали его сокровища, убивали его воинов. Теперь вы за это заплатите — будете служить в войске фараона.

Пленники завопили еще громче, и стоявшие рядом со мной Рамсес и Аша подобрались. Рамсес положил ладонь на рукоять меча.

— Если пойдете служить в войско фараона — прокричала я сквозь шум, — вас будут кормить и одевать и кто-то из вас сможет дослужиться до командира! А станете бунтовать — вас пошлют на каменоломни!

Воцарилась тишина — до людей вдруг дошло, что их не собираются казнить, а будут кормить и обучать.

Рамсес посмотрел на меня.

— Главарей все же придется казнить.

Я серьезно кивнула.

— А остальных…

— Остальные нам еще пригодятся.

Аварис

Весть о победе над пиратами-шардана быстро разнеслась по Нилу.

К Аварису мы подплывали под радостные восклицания с берегов: «Фараон! Фараон!» Воины на кораблях выкрикивали: «Царица-воительница!» — и люди, еще не понимая, в чем дело, подхватывали их крики. Мне стало не по себе: кто знает, что придумает Хенуттауи, когда услышит эти приветствия.

Прошло три дня после победы над пиратами. Мы стояли на палубе «Благословения Амона», и корабль наш подходил к берегу. В последние годы из-за войны и бунта — со времени коронации Рамсеса — царский двор не переезжал на лето в Аварис. Город сильно изменился за прошедшие годы: словно кто-то взял картину и выставил на солнце, чтобы краски выгорели, потрескались и отвалились. Я повернулась к Аше.

— Что здесь случилось? — выдохнул он.

Рамсес, который наслаждался ликованием собравшегося на берегах народа, тоже был потрясен.

— Посмотрите на пристань! Она же просто разваливается!

Деревянные мостки на причале прохудились, а грязь, похоже, никто не убирал, и она пачкала ноги и подолы. Торговцы бросали рыбьи головы прямо на пристани — даже в реку их не трудились скидывать.

— А носилки какие!

Рамсес показал на выгоревшие пологи над облезлыми шестами.

— Можно подумать, что фараон Сети несколько лет не покидал дворец, — пробормотал Аша.

— Ведь он приезжал в Фивы на празднество Уаг! Он должен знать. Неужели он не видел…

Мы высадились на берег и в сопровождении двадцати воинов направились во дворец. Ликующие толпы не замечали, как расстроен фараон; люди бежали перед нашими носилками, рассыпая на дорогу лепестки роз; воинам протягивали чаши с ячменным пивом. Мы приветственно махали руками, но я знала, о чем думает Рамсес. На дороге попадались большие выбоины, а ведь, чтобы их заделать, всего-то и нужно немного глины и камней. На улицах было полно мусора, отходов, обрывков папируса. Явные признаки запустения, словно городом никто не управлял и никого не заботило, что в нем делается.

Мы приблизились к дворцу, и вооруженные стражники открыли нам ворота. Сойдя с носилок, Рамсес испуганно покачал головой.

— Что-то не так. Случилось что-то скверное.

В запущенном парке на ковре из сорняков стояли треснувшие и запылившиеся статуи Амона. В любом египетском доме внутренний двор вымощен плитами, чтобы там не могли прятаться змеи, — а здесь у самого порога царского дворца растет сорная трава!

Тяжелые деревянные двери облезли и растрескались, плиты под ногами раскололись.

— Это дворец моего отца или развалины Амарны? — гневно бросил Рамсес и повернулся ко мне: — Ничего не понимаю, ведь нет ничего важнее этого дворца! Пер-Рамсес начал строить мой дед. А теперь дворец разрушается — что же будет с ним через сто лет? Что останется в память о моей семье?

Двери распахнулись. Не увидев в зале встречающих, наши воины занервничали, раздался лязг вынимаемых из ножен мечей. Из полумрака появилась какая-то фигура. Свет упал на лицо — это оказалась рыдающая Уосерит.

— Рамсес, твоему отцу стало плохо. Он лежит в своих покоях и ждет тебя.

Фараон побледнел.

— Когда? — воскликнул он. — Когда он заболел?

— После нашего приезда. Вчера.

Рамсес махнул рукой, отпуская воинов. Аша понял, что их нужно отвести в Большой зал — накормить и напоить. Я испуганно направилась вслед за Рамсесом и Уосерит, которую никогда прежде не видела плачущей. Передо мной колыхалась бирюзовая накидка жрицы; я старалась сосредоточиться на вышитом бусинами узоре и не думать о страшном, что ждало впереди. Фараон Сети болен, но это не объясняет, почему город в таком небрежении, почему дворец пуст, словно скорлупа, — только редкие слуги пугливо выглядывают из-за колонн.

Мы подошли к покоям Сети, и стражники у дверей раздвинули перед нами копья. Фараон лежал в постели, накрытый простынями, и совершенно не походил на того, с кем я разговаривала во время празднества Уаг, — он сильно исхудал и побледнел с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Отец! — воскликнул Рамсес.

У ложа стояли царица Туйя, Исет и Хенуттауи. Неподалеку сидел на деревянной скамье Пасер, и Уосерит присела рядом с ним.

Фараон Сети открыл глаза, но сына как будто не увидел, а узнал только по голосу.

— Рамсес… — прошептал он и закашлялся.

— Исет принесет тебе соку, — сказала Хенуттауи. — Хочешь?

Сети с трудом кивнул. Хенуттауи взяла Исет за руку и быстро вывела из комнаты.

Рамсес опустился у ложа на колени.

— Что с тобой, аби[54]? — ласково и печально обратился он к отцу.

Раньше Рамсес так его не называл.

Фараон Сети тяжко вздохнул, и царица Туйя разрыдалась. Ее песик лежал тут же, положив мордочку на лапки; казалось, он страдает так же, как и его хозяйка. Он даже не поднял головы, чтобы приветствовать меня своим обычным рычанием.

— Я болею уже много месяцев, Рамсес. Анубис идет за мной по пятам.

— Нет, аби, не говори так.

Сети снова раскашлялся и сделал Рамсесу знак нагнуться к нему.

— Я хочу, чтобы ты восстановил Пер-Рамсес. Он разваливается. — Сети комкал в руке теплое льняное покрывало. — Уже сто лет мы живем под угрозой хеттского нашествия. Они надеются захватить Египет, когда я умру. Вся моя казна пошла на войско, на коней и колесницы. Отныне хетты — твоя забота…

— Мы только что одержали победу над шардана! Мы привезли сюда пленников, и они будут служить в твоем войске.

Старый фараон попытался сесть. Не верилось, что передо мной тот самый человек, который брал меня в детстве на руки и сажал на колени. Все у него как-то съежилось — и тело, и голос, и глаза. Он словно превратился в мумию Осириса.

— Мне уже ничто не поможет. Лекари говорят, что это сердце. Оно у меня слабое, — прохрипел Сети.

Рамсес собрался было возразить, но Сети протестующе поднял руку.

— У меня мало времени. Принесите мне карты. — Выцветшие глаза фараона остановились на низеньком столике. — Мои планы, — тяжело выдохнул он. — Ты должен завершить мои дела.

«С утра мы праздновали победу, — подумала я, — а вечером будем скорбеть о Сети. Наша жизнь лежит на весах богини Маат, и большая радость уравновешивается большим горем».