— Никто ее не старался возвысить, — веско сказал Рамсес. — Нефертари сама себя возвысила. И потому, когда кончатся празднества, она станет царицей.

Рахотеп замер на месте; Исет вдруг успокоилась.

— Ты говорил, что не нарушаешь своих обещаний, — прошептала она. — А как же обещание, данное отцу, — подождать год, прежде чем объявить ее главной женой?

Я затаила дыхание.

Рамсес спокойно ответил:

— Это будет первое и последнее обещание, которое я нарушу.

Исет нечего было возразить, и Рахотеп увел ее прочь.

Рамсес закрыл дверь.

— Совсем не та женщина, на которой я женился… — прошептал он.

Мне хотелось сказать, что Исет все та же и ничуть не изменилась — просто она в отчаянии потому, что ей нечем расплатиться с Хенуттауи.

— Иногда мы ошибаемся в людях, — уклончиво заметила я.

— Как, например, я ошибся с лазутчиками? — Вид у Рамсеса был несчастный. — Лучше предоставлю тебе судить. — Он взял меня за руку и повел к постели. — Это правда, ты ведь знаешь.

— Что — правда?

— Я никогда не нарушал слова. Это первое обещание, которое я нарушу. Через несколько дней в Египте будет новый праздник — на престол взойдет великая царица.


К вечеру все во дворце знали, что я стану главной женой. В Большом зале, где Хенуттауи пила вино с хеттским царевичем, меня окружили придворные, спеша поздравить.

— Я пока не царица, — скромно отвечала я.

Алоли, стоявшая среди других женщин, громко воскликнула:

— Не царица? Да ведь осталось только корону надеть!

Вошли, держась за руки, Пасер и Уосерит, и, когда они подошли поздравить меня, жрица сжала мою ладонь. Я поняла, что борьба окончена — наконец-то на меня перестанут смотреть как на племянницу Отступницы. Везде — на улицах, в тронном зале, на помосте Большого зала — мне станут оказывать подобающее царице уважение. В храмах уже не будут стирать со стен изображения моих акху. Их имена высекут на камне рядом с моим, и они останутся в веках. Когда мои акху вернутся в мир живых, боги их вспомнят.

Уосерит улыбалась.

— Вот и кончено.

— Еще должна быть коронация, — волновалась я.

— А что может случиться?

Она смеялась с искренней радостью, и я вдруг поняла, как редко слышала ее смех.

Появилась Мерит с Аменхе и Немефом на руках; слуги поспешно зажигали сотни свечей, которые будут гореть до глубокой ночи.

Я посмотрела на помост, где стояли троны: что меня ждет впереди?

Хенуттауи сидела с хеттским царевичем, угощала его вином, отпивала из его чаши.

Мерит проследила за моим взглядом и прошептала:

— Она ведь еще ждет платы от Исет. И кто знает, чего она сама наобещала Рахотепу за то, чтобы он ославил твое имя.

— Расплатилась своими ласками; этого, наверное, достаточно.

— Для Рахотепа? — Мерит сложила губы трубочкой. — Значит, она его плохо знает.

Я посмотрела туда, где обычно сидел верховный жрец, но его не было.

Ко мне подошел Рамсес в набедренной повязке с золотыми полосами. Он так и сиял.

— Ты готова?

Фараон взял меня за руку, и, миновав толпу придворных, всячески нас благословлявших, мы подошли к помосту. Сегодня здесь поставили два деревянных креслица для моих сыновей, а так как малыши еще не умели есть самостоятельно, то было здесь и кресло для Мерит, которая будет присматривать за ними и кормить.

Я села на трон справа от Рамсеса. Визири встали, а Хенуттауи с усмешкой объявила:

— Наша царевна, которая станет царицей. Прекрасно! Выпьем же за Нефертари!

Она подняла свою чашу, и все за столом последовали ее примеру.

— За Нефертари! — весело пронеслось по залу.

— Я, конечно, не собираюсь долго засиживаться, — сказала жрица заплетающимся от вина языком. — В конце концов, утром мне нужно кое-кого отблагодарить. — Она поднялась и, глядя на Исет, ехидно сказала: — Ты идешь?

Исет посмотрела на Рамсеса.

— Нет, конечно. Я… я должна быть здесь.

Хенуттауи прищурилась.

— Тогда увидимся утром. — Она ласково улыбнулась Урхи: — Удачи тебе в твоем деле.

Ее алые одежды скрылись за двойными дверьми, и остаток вечера хеттский царевич провел в одиночестве, нетерпеливо поглядывая на Рамсеса. Наконец, когда ужин подходил к концу, Урхи спросил:

— Египет принял решение?

— К сожалению, нам нужно еще подумать.

— Государь! — с чувством сказал царевич. — У меня отняли трон. Сам я не смогу собрать войско, но с твоей помощью нас ожидает победа! Я верну тебе все земли, потерянные фараоном Эхнатоном. Все до последнего клочка!

Фараон испытывал сильнейшее искушение, но важнее всего для нас был мир.

— Твое предложение мне понятно… — начал Рамсес.

Неожиданно двери в Большой зал распахнулись, и какой-то слуга крикнул:

— Верховную жрицу Исиды убили!

На миг воцарилась тишина, потом люди пришли в смятение. Придворные вскочили с мест, фараон ринулся к дверям, и я последовала за ним. Первым к молодому слуге приблизился Анхури и отобрал окровавленный нож.

— Скорее! — крикнул побледневший Рамсес. — Скорее!

Он схватил меня за руку, и мы приблизились к Анхури.

— Кто это сделал? — спросил фараон.

Юный слуга испуганно ответил:

— Государь, я услышал на пристани крики. Мы вместе с другими слугами побежали посмотреть, что там, и увидели, как верховный жрец Амона садится в лодку. У него на одежде была кровь, государь, вот я и позвал стражу. Его уже схватили.

Семеро стражей ввели в зал верховного жреца. На набедренной повязке Рахотепа алела свежая кровь. Я крепко сжала руку Рамсеса. Фараон выступил вперед и спросил ужасающим голосом:

— Что ты сделал?

Рахотеп, казалось, собрался все отрицать, но, посмотрев на слугу, расправил плечи.

— Я отомстил за смерть фараона Сети, государь. — Глядя на недоуменное лицо Рамсеса, жрец добавил: — Твоего отца отравили!

По залу пробежал изумленный шепот. Рамсес пытался осмыслить сказанное, а Рахотеп ядовито заметил:

— Если ты не веришь, спроси у других визирей. Или у своей будущей царицы — госпожи Нефертари!

Рамсес повернулся ко мне.

— Это правда? У тебя есть подозрения, что… — Он перехватил мой взгляд в сторону Пасера и вскричал: — Моего отца убила Хенуттауи?

Голос его отразили стены, и в зале повисло тяжелое молчание.

Из толпы вышел Пасер.

— Этого мы точно не знаем, — спокойно ответил он. — В тронном зале случайно подслушали разговор.

У Рамсеса прилила к щекам кровь.

— Чей разговор?

— Разговор между Хенуттауи и Исет. Возможно, Хенуттауи дала твоему отцу яд.

— Кто же знает правду? — крикнул Рамсес.

Голос у него дрогнул от гнева и боли, словно мы его предавали своим молчанием.

— А что мы могли сделать? — воскликнула я, но, даже говоря, понимала: нужно было давно ему все рассказать. — Обвинить верховную жрицу? Она бы никогда не призналась…

Я хотела успокоить Рамсеса, но он оттолкнул мою руку.

— Нет! — воскликнул фараон, глядя на Рахотепа. — Ты-то знаешь! Что она тебе сказала?

— Что по ее приказанию фараону поднесли отравленное вино.

Гнев Рамсеса как будто утих; он огляделся.

— А Исет? Она слышала это от Хенуттауи и даже не…

— Исет не могла тебе сказать, — возразил Рахотеп, — ведь твоя тетка обвинила бы ее! Она незаметно добавила яд в питье и дала чашу ни в чем не повинной Исет. Жрица Хенуттауи была очень коварна.

Я видела, к чему идет дело. Если его рассказ никто не опровергнет, Рамсес простит ему убийство Хенуттауи. Но ведь жрец убил еще и Нефертити и устроил пожар, в котором погибла моя семья!

— Хенуттауи была настоящая змея, — с достоинством произнес Рахотеп. — Теперь она мертва.

— Он убил ее не из-за этого!

Все повернулись ко мне.

— Верховный жрец утверждает, что убил Хенуттауи, мстя за фараона, но он лжет! Рахотеп убил ее, чтобы заставить молчать. Хенуттауи готова была свалить всю вину на его дочь и выгородить себя!

— А кто же его дочь? — прошептал Рамсес.

Я прикрыла глаза, чтобы не видеть его лица. Исет подошла и встала рядом с фараоном.

— Исет, — промолвила я.

Рамсес, вне себя, повернулся к ней.

— Верховный жрец Рахотеп — твой отец?

— Откуда мне знать! — воскликнула она.

Рахотеп шагнул вперед, и на этот раз стражники его не остановили.

— Хенуттауи хотела от моей дочери того, чего она дать не могла: золота, дебенов, власти. Я убил ее не только из мести за фараона, но и ради дочери.

— Не верь ему! — повторила я. — Он убил твою тетку так же, как убил мою! Из мести. — Я повернулась к Рахотепу. — Я знаю, что Нефертити убил ты. Тогда, двадцать лет назад, Мерит видела тебя, испачканного кровью, так же как сегодня тебя заметил этот юноша. Ты стал верховным жрецом Амона, вернулся в Фивы и пригрозил, что скажешь всем, будто я проклята Амоном как дитя безбожницы. Ты обещал выгнать меня из Фив, если Мерит нарушит молчание. Теперь меня никто не выгонит. — Я посмотрела на Рамсеса. — Спроси у него про пожар в Малькате. Спроси, кто и зачем убил моего отца и моих сестер!

Стражники обступили Рахотепа.

— Вспомни, государь, что сделала Хенуттауи! — дрогнувшим от страха голосом воскликнул верховный жрец. — Она — убийца!

— Это ты убил Нефертити и устроил пожар? — спросил Рамсес.

Понимая, что проиграл, Рахотеп с ненавистью посмотрел на меня.

— Снимите с него плащ, — приказал Рамсес.

Исет в ужасе прижала ладонь к губам.

— Я спас тебя от убийцы! — закричал Рахотеп. — Я спас тебя от неведения!

Два стражника скрутили жрецу руки за спиной; ноздри у него раздулись, и он стал похож на жертвенного быка. Когда-то Рахотепу удалось безнаказанно убить царицу, а теперь на его пути оказался какой-то презренный слуга.

— Зачем Хенуттауи убила отца? — спросил Рамсес, и красный глаз Рахотепа заметался по залу. — Ты можешь умереть быстро от клинка или медленно — от голода.

Видя, что Рахотеп отвечать не будет, я сказала:

— Она хотела получить власть, используя свое влияние на Исет. Хенуттауи обещала сделать ее царицей и постаралась, чтобы та никогда не забыла, чем должна заплатить.

— А чем она должна была заплатить?

— Перестроить храм Исиды — сделать его самым большим в Фивах, чтобы каждый паломник нес дебены только к ней.

— И ее сокровищница стала бы самой большой в Египте, — медленно произнес Рамсес. После полного неведения на него обрушился весь ужас коварства, о котором он и не подозревал. Рамсес посмотрел на Рахотепа и выпрямился во весь рост. — Анхури! Отвести Рахотепа в темницу. Пусть он умрет той смертью, какую, по твоему мнению, заслужил.

Видя, как уводят ее отца, Исет завизжала. Вокруг нее захлопотали ее приближенные. Я крепко сжала руку фараона и повела его подальше от суеты, в свои покои. Я заперла за нами двери, и мы сели рядышком на постель.

— Я хотела все тебе рассказать, — прошептала я. — Это мучило меня много месяцев, но все уговаривали меня хранить молчание: Пасер, Уосерит… даже няня убеждала меня, что, если я заговорю, Хенуттауи найдет способ уверить всех, что я лгу.

— Значит, все они знали? — воскликнул Рамсес.

— Да, но доказать никто не мог! Я хотела открыть тебе все после того, как стану царицей, ведь тогда у меня не станет причин ложно обвинять Рахотепа или Хенуттауи. Они понимали: мое вступление на престол означает для них конец. Раньше я не могла тебе сказать — они бы все сделали, чтобы ты мне не поверил! Ты пойми…

Но Рамсес не понимал.

— Нужно было рассказать раньше, — признала я. — Мне не следовало ничего от тебя утаивать. Рамсес, прости меня.

— Почему же Исет скрывала, кто ее отец?

— Наверное, стыдилась.

— Стыдилась, что ее отец — верховный жрец Амона?

— Что ее отец — убийца, человек, которого прозвали шакалом!

Мне следовало защищать себя, а не Исет, но я так устала просчитывать каждый шаг, взвешивать каждое слово!

— Дворец — настоящая паутина заговоров! — в отчаянии воскликнула я. — Каждую ночь я ложилась спать в страхе, ожидая неприятностей от Хенуттауи или Рахотепа. Это меня не оправдывает. Только не гневайся на Уосерит и Пасера. Даже у Исет были свои причины так поступать.

Рамсес спрятал лицо в ладонях.

— Ведь я верил и Хенуттауи, и Рахотепу. Я верил и двум хеттским лазутчикам. Почему все так? — Он гневно возвысил голос. — Почему?

Настал самый подходящий момент, чтобы рассказать ему про Исет и Ашаи. Но я побоялась. Я испугалась, что он спросит себя, сколько же еще тайн я храню в глубине сердца, и решила: пусть эта будет похоронена там, где живет Ашаи.