25 пахона


В первое мое утро в Мемфисе отец с Нефертити тихонько нырнули ко мне в комнату и закрыли за собою дверь. Ипу, спавшая в комнате напротив, вместе с еще одной служанкой и моим стражником, громко похрапывала.

Я выбралась из-под одеяла.

— Что случилось?

— Отныне мы встречаемся здесь, — сказал отец.

Нефертити уселась ко мне на кровать. Я потерла глаза, прогоняя сон.

— А почему здесь?

— Потому что покои Панахеси выходят в тот же внутренний дворик, что и отцовские, и, если я заведу обыкновение навещать отца там, Панахеси заведет обыкновение подсылать соглядатаев.

Я оглядела комнату.

— А где мама?

Отец уселся.

— В купальне.

Очевидно, она не будет участвовать в наших совещаниях. Оно и к лучшему. Она потеряла бы сон от беспокойства.

— Завтра Аменхотеп начнет собирать налоги с храмов, — сказал отец. — Нам нужно составить план на тот случай, если дела станут плохи.

Я подалась вперед.

— На какой случай?

— Если Хоремхеб выступит против фараона, а жрецы взбунтуются, — коротко отозвалась сестра.

От страха у меня сдавило горло.

— Но почему это может случиться?

Нефертити пропустила мой вопрос мимо ушей.

— Если завтра дела пойдут скверно, — решил отец, — все члены семьи соберутся за храмом Амона. Мы возьмем колесницы в северной части дворца, где ворота не охраняются, и поедем к пристани. Если войско выступит против нас, они будут штурмовать дворец с юга. У причала нас будет ждать корабль, готовый к отплытию. Если фараона убьют, мы вернемся в Фивы.

Нефертити быстро взглянула в сторону двери, убедиться, что нас никто не подслушивает.

— А если не убьют? — поинтересовалась она, понизив голос.

— Тогда мы проследуем на корабль все вместе.

— А если он не пойдет?

— Тогда тебе придется идти без него. — Голос отца был суров. — Потому что он будет обречен и не доживет до ночи.

Я содрогнулась, и даже Нефертити, похоже, заволновалась.

— Если дела пойдут скверно, — повторила она. — Но нет никаких указаний на то, что они и вправду пойдут скверно.

— И все же мы подготовимся. Пускай Аменхотеп, если хочет, принимает опрометчивые решения, но нашу семью он за собою не утащит.

Отец встал, но Нефертити не шелохнулась.

— Вы обе поняли, что следует делать?

Отец посмотрел на нас. Мы кивнули.

— Я буду в Пер-Меджат.

Он отворил дверь и удалился в сторону Зала книг.

Нефертити, озаренная лучами встающего солнца, посмотрела на меня.

— Завтра решится судьба царствования Аменхотепа, — сказала она. — Он пообещал Хоремхебу множество вещей. Войну с хеттами. Новые колесницы. Щиты большего размера.

— И он выполнит обещания?

Нефертити пожала плечами:

— После того как он соберет налоги, какое это будет иметь значение?

— Мне бы не хотелось заполучить Хоремхеба во враги.

— Да. — Нефертити коротко кивнула. — И я не настолько глупа, чтобы думать, что мы непобедимы. Но у Тутмоса никогда не хватило бы мужества бросить вызов жрецам. Если бы я вышла замуж за Тутмоса, мы до сих пор сидели бы в Фивах, ожидая, пока Старший умрет. Аменхотеп же видит новый, более великий Египет.

— А чем плох Египет нынешний?

— Да ты посмотри по сторонам! Если нашему царству грозят хетты, у кого должны быть деньги на ведение войны?

— У жрецов. Но если власть фараона станет безраздельна, — возразила я, — кто скажет ему, когда следует вести войну, а когда нет? Вдруг он захочет начать бесполезную войну? А жрецов, чтобы остановить его, не будет?

— Как это война может быть бесполезной? — удивилась сестра. — Все они служат возвеличиванию Египта!


В полдень следующего дня мы собрались в Зале приемов. Там присутствовала Кийя; ее круглый живот заметно выпирал из-под платья. Служанка помогла ей сесть в кресло напротив меня, на ступеньку ниже трона, и я поняла, что до рождения ребенка осталось меньше пяти месяцев. Кийя надела новый парик и накрасила руки и тяжелые груди хной. Я заметила, что Аменхотеп посматривает на ее грудь, и сощурилась, подумав, что ему следует смотреть только на мою сестру.

Панахеси с моим отцом уселись на втором ряду, а менее значительные чиновники расселись кружком по залу. В середине расположился архитектор, Майя. Я с ним никогда не беседовала, но слышала, что он умен. Отец как-то сказал, что для Майи нет невозможного. Когда Старший пожелал озеро посреди пустыни, Майя его создал. Когда фараон захотел собственное изваяние небывалой величины, Майя нашел способ сделать такую статую. Теперь же он собрался строить храм Атона, бога, о котором никто не слыхал, защитника Египта, которого понимает только Аменхотеп.

— Ты готов? — нетерпеливо спросил восседающий на троне Аменхотеп.

Майя передвинул свитки папируса и взял тростниковое перо.

— Да, ваше величество.

— Записывай все, — велел Аменхотеп.

Архитектор кивнул.

— Я хочу, чтобы у входа в храм стоял ряд сфинксов с бараньими головами.

Архитектор снова кивнул и записал пожелание фараона.

— Там должен быть открытый двор, окаймленный лотосовыми колоннами.

— И пруды с рыбой, — добавила Нефертити. Отец нахмурился, но Нефертити не обратила на него внимания. — И сад. С озером. Вроде того, которое ты сделал для царицы Тийи.

— Только больше, — с нажимом произнес Аменхотеп, и зодчий заколебался.

— Если этот храм будет рядом с нынешним храмом Амона… — Майя сделал небольшую паузу. — Там может не оказаться места для озера.

— Значит, мы снесем храм Амона, и место появится! — торжественно заявил Аменхотеп.

Придворные принялись перешептываться. Я посмотрела на мать. Та была мертвенно-бледной; она пыталась поймать взгляд Нефертити, но моя сестра отводила глаза. Как он может снести храм Амона? Где же тогда будет отдыхать бог? Куда ходить людям, чтобы поклониться ему?

Майя кашлянул.

— На снос храма могут уйти годы, — предупредил он.

— Значит, озеро будет делаться в последнюю очередь. Но там должны быть высокие каменные пилоны и могучие колонны. И стенные росписи у каждого входа.

— Изображающие нашу жизнь в Мемфисе, — заявила Нефертити. — Чтобы там были слуги с опахалами, и телохранители, и визири, и писцы, и слуги, подносящие сандалии и ходящие по коридорам, — и мы.

— И чтобы на каждой колонне было изображение царя и царицы Египта.

Аменхотеп взял Нефертити за руку, позабыв про сидящую внизу беременную жену, и их захватило видение, внятное только им двоим.

Майя положил тростниковую ручку и посмотрел на помост.

— Это все, ваше величество?

— Пока да. — Аменхотеп стукнул скипетром об пол. — Введите военачальника!

Двери распахнулись, и в Зал приемов вступил Хоремхеб. Когда архитектор вышел и его место занял военачальник, я заметила, что многие визири напряглись. Я удивилась и подумала: неужто они боятся его?

— Все ли подготовлено? — спросил Аменхотеп.

— Солдаты готовы, — отозвался Хоремхеб. — Они ждут вашего приказа.

«И ожидают вознаграждения». Я читала эти слова на лице военачальника и понимала, что солдаты ждут войны с хеттами, чтобы помешать им захватывать наши владения.

— Тогда передай им мой приказ и приступай.

Хоремхеб двинулся к двери, но, прежде чем он дошел до выхода, Аменхотеп подался вперед и остановил его.

— Не разочаруй меня, военачальник!

Придворные повытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Хоремхеб обернулся.

— Я никогда вас не разочарую, ваше величество. Я всегда держу свое слово. И знаю, что и вы сдержите свое.

Когда тяжелые, окованные металлом двери захлопнулись, Аменхотеп вихрем слетел с трона, напугав визирей.

— Прием окончен!

Сидящие в зале чиновники заколебались.

— Вон отсюда! — выкрикнул фараон, и все вскочили на ноги. — Эйе и Панахеси пусть останутся.

Я тоже встала, но Нефертити вскинула руку, веля мне остаться. Зал приемов опустел. Я снова опустилась на свое место. Кийя тоже осталась сидеть. Аменхотеп принялся расхаживать взад-вперед.

— Этому военачальнику нельзя доверять! — решил он. — Он не предан мне!

— Но вы еще не испытали его, — негромко заметил отец.

— Он верен только своим людям из войска!

Панахеси кивнул:

— Совершенно с вами согласен, ваше величество.

Почуяв поддержку, Аменхотеп принял решение:

— Я не пошлю его на войну. Я не стану отправлять его на север воевать с хеттами, чтобы он вернулся с полными колесницами оружия и золота и использовал их для мятежа!

— Мудрое решение! — тут же поддержал его Панахеси.

— Панахеси, я отправляю тебя надзирать за храмами, — сказал Аменхотеп. — Ты отправишься с Хоремхебом следить, чтобы ничего не было украдено. Все, что соберет войско, следует доставить ко мне. Во славу Атона.

Он повернулся к моему отцу.

— Эйе, ты займешься иноземными послами. Ты будешь решать все дела, подлежащие рассмотрению перед троном Гора. Я доверяю тебе больше всех.

Фараон впился взглядом в отца, и тот почтительно поклонился.

— Да, ваше высочество.


На третий вечер нашего пребывания в Мемфисе ужин в Большом зале получился молчаливым. Фараон пребывал в дурном расположении духа и взирал на всех с подозрением. Никто не смел упомянуть имя военачальника Хоремхеба, а визири тихонько перешептывались между собой.

— Ты еще не видела здешние сады? — спросила меня мать.

Она наклонилась и угостила кусочком утки одну из дворцовых кошек, на зависть слугам. За нашим столом она единственная была весела. В тот момент, когда Аменхотеп поклялся отвернуться от генерала, как только Хоремхеб закончит разбираться с храмами Амона, мать изучала местные рынки.

Я покачала головой и со вздохом отозвалась:

— Нет. Я разбирала вещи.

— Тогда нам надо сходить туда после ужина! — жизнерадостно заявила мать.

Когда Большой зал опустел, мы прошли через заполненные народом внутренние дворики и отправились прогуляться по вечерней тишине. С верхней площадки дворцовой лестницы, ведущей в сады, я увидела нанесенные ветром песчаные холмы Мемфиса. В угасающем свете дня видно было движение песка и дрожащую пыльную дымку. Солнце садилось, но было еще тепло, и небо этим вечером было ясным. Я сорвала листик с дерева:

— Мирт.

Я растерла листок в пальцах и поднесла руку к лицу матери, предлагая ей понюхать. Она отпрянула.

— Ужас какой!

— Вовсе и не ужас, когда у тебя что-то болит.

Мать посмотрела на меня.

— Возможно, нам с тобой стоило бы остаться в Ахмиме, — внезапно произнесла она. — Ты скучаешь по своему саду. У тебя всегда были большие способности к травознанию.

Я взглянула на нее, пытаясь понять, отчего вдруг она заговорила об этом сейчас.

— Ранофер был хорошим наставником, — ответила я.

— Ранофер женился, — сказала мать.

Я вскинула голову.

— На ком?

— На местной девушке. Конечно, она не так красива, как Нефертити, но она любит его и будет ему верна.

— Ты думаешь, Нефертити его любила? — спросила я.

Мы стояли и смотрели на темнеющее небо. Мать вздохнула.

— Любовь бывает разная, Мутноджмет. Любовь к родителям, любовь к детям, любовь, которая на самом деле вожделение.

— Нефертити испытывала вожделение?

Мать рассмеялась.

— Нет, для этого она слишком хорошо владеет собою. Это мужчины вожделеют ее. Но я думаю, что она любила Ранофера — на свой лад. Он был рядом, он был привлекателен, и он ходил за нею по пятам.

— Как Аменхотеп.

Мать едва заметно улыбнулась.

— Да. Но Ранофер всегда понимал, что Нефертити предназначена для фараона. Она — дочь царевны.

— А теперь он женился.

— Да. Думаю, его сердце исцелилось.

Мы обе улыбнулись. Я была рада за Ранофера. Он женился на местной девушке. Наверное, у него хорошая жена, которая перемывает его травы и подает ему обед, когда он возвращается домой, навестив своих пациентов в деревне. Интересно, а мой будущий муж будет разбираться в травах или в садоводстве? На небо высыпали звезды; мы отправились обратно во дворец. Мать прошла ко мне в покои, напугав Ипу; девушка поспешно поклонилась и зажгла лампу.

— Чудесно.

Мать коснулась рисунка, изображающего Исиду и Осириса. На стене было нарисовано изображение моей богини-покровительницы.

— Мут, — сказала мать, глядя на освещенную светом лампы кошачью голову. Она взглянула в мои зеленые глаза, потом снова посмотрела на богиню. — Интересно, это имена определяют наши судьбы или судьба подталкивает нас к тому, чтобы выбирать определенные имена?