Она медленно сдвинула запор и, приоткрыв дверь, посмотрела в щелочку. За дверью простирался длинный, покрытый ковром коридор, на середине которого виднелся сверкающий лаком столик с какой-то вазой.

Лорел сошла с чердачной лестницы и на цыпочках прошла к верхней площадке основной лестницы. Посмотрев вниз, она не заметила никаких признаков жизни.

Но на этот раз она хотела осмотреть не этот этаж. Нет, на этот раз она стремилась к другой цели, большей, чем милая детская Мелоди.

Лорел была на пути к покоям Джека.

Он как-то упомянул, что живет точно под комнатой Мелоди. Приподняв одной рукой подол юбки, она положила вторую руку на перила и легким шагом стала сходить по лестнице. Только обнаружив, что и этот этаж абсолютно пуст, она смогла вздохнуть свободно. Судя по всему, середина дня была столь же пригодна для путешествий и приключений, как и середина ночи! Как ни глупо это выглядело, но, видимо, хозяева и посетители «Браунса» любили дневной сон.

На этом этаже было несколько интересных дверей, но первая же комната оказалась нежилой. Чехлы покрывали мебель от пыли, и на полу не было ковров. Вторая комната была точной копией первой, а на большой кровати с резным изголовьем не было матраса.

— Джек, ты же вор! — пробормотала Лорел.

Она поняла, что третья комната принадлежит ему, едва ступив через порог. Не потому, что там было много его вещей — она выглядела точно такой же ограбленной, вплоть до отсутствия ковров, — но, казалось, сам воздух был заряжен его личностью, в нем таилось напряжение, как перед штормом.

Лорел медленно обошла комнату по периметру, старательно отводя глаза от огромной постели в центре, но легко проводя пальцами по его личным вещам. Он все еще любил читать, потому что больше всего здесь было книг. Еще здесь были некоторые экзотические предметы: раковины, странные и тяжелые иностранные монеты, резные фигурки зверей, которых она раньше видела только на рисунках. Ее заинтересовали гигантский треугольный зуб и литой стеклянный шар в какой-то сетке вроде рыбачьей. Прямоугольные кусочки слоновой кости, отполированные до гладкости, со странными иноземными символами, вырезанными и нарисованными чернилами. Чем они были? Может быть, заменяли деньги? Или это фигуры для какой-нибудь игры?

Сколько же он всего повидал! Все эти дальние странны… народы, такие отличные от Англии!..

Сознавал ли он, что владеет даром полной свободы? Понимал ли, насколько богаче была его жизнь в то время, как она была заперта в капкане сперва родительского дома, потом этого?

Или он был настолько погружен в ночь своей горечи, что не ценил доставшиеся ему привилегии?

Ее пальцы скользнули по корешкам нескольких книг на полке. Одна привлекла внимание. «Чайлд Гарольд».

Когда-то она подарила ему этот экземпляр. Ради шутки. Он рассмеялся и сказал, что сохранит его навеки. Она тогда не поверила ни единому его слову.

Сняв книгу, Лорел раскрыла ее. Там была надпись:

«Джеку от Ежевички. Если перестанешь шевелить губами, скоро научишься читать гораздо быстрее».

Она тогда считала себя такой умной. Как огорчительно осознать сейчас, что была всего лишь невежественным ребенком.

И все же Джек тогда лишь весело расхохотался, подергал ее за косу и сказал:

— Я позову тебя, если возникнут трудности с длинными словами. Ладно?

Когда ей пришло в голову проникнуть в комнату Джека и осмотреться, она думала, что сможет обнаружить там какие-нибудь его секреты, понять его мотивы, чтобы как- то подействовать на него, заставить отдать Мелоди. У нее даже мелькнула мысль чем-то его пошантажировать…

Но теперь, оказавшись здесь, она вдыхала его присутствие, и все ее мысли сосредоточились на воспоминаниях о том, каким он был.

Каким же он был тогда красивым!.. Смеющийся, вечно поддразнивающий ее Джек с теплыми карими глазами и улыбкой, от которой у нее слабели колени. Она тогда доводила себя до изнеможения беспокойной юной похотью. Ночи казались бесконечными, потому что она металась и вертелась в постели, не в силах заснуть от мыслей о нем, о его глазах и улыбке, его больших руках и своих ощущений от ласкового прикосновения его пальцев к ее шее, когда он дергал ее за косы.

Она носила косы, хотя уже могла перейти к более взрослой прическе, только из-за надежды на то, что, когда увидит его в следующий раз, он снова дернет ее за них и коснется шеи.

Подсознательно она понимала, что, если Джек осознает глубину и силу ее чувств к нему, вполне взрослых, или если увидит вдруг, что она уже не школьница, он тут же прекратит оказывать ей внимание.

Он видел в ней будущую свояченицу. Они были друзьями, и никем больше. Она не осмеливалась нарушить эти отношения. Она так отчаянно жаждала его дружбы. Ему она могла сказать все, что угодно, любую глупость, все, что приходило ей в голову, каким бы странным это ни было.

Она могла высказать самые необычные мысли и знала, что Джек ее поймет. А больше никто.

Вдобавок, пока Амариллис считает ее некрасивой и серьезной, она не обратит на нее свой мстительный и завистливый взор. Так что Амариллис лишь мельком замечала интерес Джека к сестре и ядовито комментировала, что, судя по симпатии Джека к глупым детишкам, он станет прекрасным отцом.

При воспоминании об этом с губ Лорел сорвался смешок. Если бы Амариллис знала, какими пророческими были ее слова!

Однако когда Джек вернулся, с войны, он больше не был тем веселым и общительным молодым человеком, которого Лорел так страстно обожала. Он стал кем-то большим… но ее сестра этого, казалось, не заметила. Амариллис нравился мундир, а не мужчина в нем. Ей нравилась мысль о тайной помолвке с солдатом. Она любила воображаемого Джека, хотя первоначально старалась увлечь Блэкли как более близкого к титулу наследника, бывшего на волосок от того, чтобы стать маркизом.

А Джек искренне оттолкнул Блэкли в сторону, чтобы ухаживать за Амариллис, и она наслаждалась его вниманием.

Однако когда Джек вернулся без Блэкли и с омраченной, изломанной душой, Амариллис уже избрала другую матримониальную мишень. Джек еще год не мог жениться из-за траура, а Амариллис хотела заполучить идеальное привилегированное будущее немедленно. Сейчас.

Кроме того, злосчастный мрачный Джек проявил к ней недостаточно внимания. Он был мрачен и задумчив и мог оставить комнату в тот момент, когда Амариллис была в кокетливом настроении.

Однако Лорел любила его еще больше, чем раньше. Его мука отзывалась в ней такой же болью, ее сердце разрывалось от сострадания. В последующие недели она следовала за ним по пятам, не желая предоставить его горю, но не в силах отбросить собственную сдержанность. В те немногие моменты, когда они разговаривали, он был так же доброжелателен, как и раньше, но, казалось, свет в его глазах погас. Ей хотелось обвить его руками и держать прижатым к себе, пока его боль не стихнет и он наконец не поймет, как она его любит.

И на одну ночь ей это удалось.

Лорел обняла резной столбик, поддерживающий балдахин кровати, и прислонилась лбом к прохладному дереву. Та ночь… Боже, та ночь!.. Не открывая глаз, она глубоко втянула в себя воздух, наполненный Джеком.

В его запахе смешались сандал, кожа, немножко конского пота и свежевыстиранного белья и еще одна нота, более глубокая: его собственный запах. Запах самого Джека.

Она склонилась над его подушкой, глубоко вдохнула… и невольно незаметно оказалась притянутой его постелью как магнитом. Она приникла к его подушке, уткнулась в ее лицом, чуть не рыдая от нахлынувшей внутренней боли.

Воспоминания одолели ее, расслабили ее члены, перевернули все мысли, соблазнили тело памятью о его больших ладонях, о том, как он двигался в ней, как ловил ее крики своим ртом, вздымая ее все выше и выше к экстазу. Той ночью он брал ее снова и снова, так что на следующий день она едва могла ходить и сидеть. Они не могли насытиться друг другом. Она скатывалась с него или из-под него и начинала засыпать от изнеможения… Ее руки и ноги перепутались с его руками и ногами, кожа стала скользкой от пота и любовных соков, а сердце стучало долотом…

Его рука тяжело отдыхала на её животе или бедре. Она ощущала ее жар, обжигавший влажную кожу, вновь пробуждая едва насытившиеся чувства.

Она перекатилась на спину и закрыла глаза. Занавеси над ее головой шевелил идущий от окна ветерок, заставляя память вновь проигрывать события той ночи.

Его рука, поначалу расслабленная, начала понемножку передвигаться то вниз, то вверх, к грудям, ставшим невероятно чувствительными. Она перекатится к нему, будучи не в силах устоять перед этой бродячей рукой…

Ладонь Лорел скользнула от горла к лифу… В лиф. Она потерла сосок, ощущая, как он твердеет, словно от малейшего прикосновения Джека. Она повторила это со вторым соском, наслаждаясь тем, как уперлись эти твердые пики в шелк платья.

Под подарком Джека она была голой. Она твердила себе, что делает это потому, что намерена при случае продать изумительное белье от Лементье.

Другой рукой она высоко вздернула бесценные юбки, лениво раздумывая, не собиралась ли сделать это с самого начала.

В ее отношениях с Джеком не было никаких случайностей. Они двигались друг к другу, как привязанные своими орбитами планеты, не в силах устоять перед законами природы.

Легчайшее прикосновение руки делало ее послушной любому его желанию. Ох, эти его большие жаркие ладони…

Ее пальцы гладили вход в лоно, нежно лаская его. Если бы здесь был Джек, он бы накрыл его своей широкой ладонью, согревая жаром собственного тела…

Каким образом всего одна ночь, могла так изменить ее? Как могла страсть Джека так легко пробудить эту сторону ее натуры?

Той ночью она совершенно забыла о стыде. Ему не нужно было ничего говорить, чтобы убедить ее. Он вторгался в ее тело, в ее рот… Он даже свел ее груди вместе и гладил между ними себя, пока его брызнувшие соки не выплеснулись горячим потоком ей на шею. Все, что он хотел с ней сделать, и то, что он хотел, чтобы она сделала с ним, она делала охотно и сразу, его партнерша и соучастница, повинуясь малейшему его касанию, малейшему вздоху.

Это было чем-то большим, чем вожделение. В этом было полное доверие, глубокое и связывающее. Она не чувствовала стыда, потому что в ней не было страха… перед Джеком. Даже теперь, после того как он бессовестно запер ее и выкрал одежду, после того как припер ее к стене, завел руки за голову и украл у нее оргазм так же легко, как другой мужчина может украсть поцелуй, она не испытывала перед ним страха.

Она испытывала страх только перед собой.

Уткнувшись разгоревшимся лицом в пахнущую Джеком подушку, сжимая одной рукой напрягшиеся соски, она терла себя, пока ее колени не раскинулись сами по себе, а бедра не стали невольно вздыматься… Она терла себя все быстрее и быстрее и наконец выкрикнула его имя.

Когда ее содрогания и биения утихли и дыхание успокоилось, она перекатилась и улеглась на постели ничком.

Ее дрожащие ноги остались распростертыми. Презирая себя за то, что ей понадобилось это освобождение, испытывая злость к своему гадкому, бесстыдному телу, она выплакала боль своего разбитого сердца в его подушку. Такую слабую замену груди человека, которого когда-то любила.

Она все еще хотела его. Как прежде… как всегда.

Нет!

Ад и все его дьяволы! Теперь она хотела его больше, чем прежде.

Глава 18


В аптечной лавке, расположенной неподалеку от рынка, трое мужчин молча стояли перед аптекарем, который тут же узнал Мелоди и подтвердил, что миссис Прюит жила всего в нескольких шагах, в квартале жалких домишек размером в одну комнату.

Когда они повернули за угол к этому кварталу, Мелоди стала оглядываться широко распахнутыми глазами и, сунув «думательный» пальчик в рот, заявила:

— Мне эта улица нравится!

А когда они приблизились к названному аптекарем домику, она уцепилась за руку Джека и потащила его к порогу.

Около давно немытых каменных ступенек она отпустила его и побежала к старой, столь же грязной двери с криком:

— Нянечка! — Она обеими ладонями колотила по двери, продолжая кричать. — Нянечка!..

— Выглядит это неладно, — произнёс Колин, бросая тревожный взгляд на Джека. — Ставни закрыты, и дверкой молоток снят.

Эйдан поднялся по ступенькам и резко постучал в дверь.

— Миссис Прюит.

Мелоди изо всех сил тянула за ручку и толкала дверь: Дядя Эйдан, открой дверь! Я хочу видеть Нянечку, Колин придвинулся к Джеку:

— Аптекарь сказал, что она была очень больна. Что, если она скончалась?

Джек угрюмо смотрел на темный заколоченный домик. Истина хранилась внутри его, запертая и скрытая, как надпись на камне, брошенном в море. Видимо, вопрос о Лорел и Мелоди сегодня не разрешится.