Ведрана Рудан - Негры во Флоренции

Ну и чему после этого в наше время можно верить? И еще в такой момент? Не хочу впадать в бед из-за ложной тревоги, я читала, что всего пять процентов подозрений становятся фактом, девяносто пять рассасываются сами собой, надо просто сходить к гинекологу.

Если влипла, то пойду на аборт, дорогой братик, а эту кассету ты сможешь послушать, только если я на аборт не пойду.

Не собираюсь оглашать свои интимные подробности.

И ты не сможешь сунуть мне между ног свой болезненно любопытный нос.

— Эй, Перо, слышишь, что говорит наша мама? Эй, Перо, слышишь, что говорит наша мама? Эй, Перо, ты спишь?

— Не ори!

— Ты слышишь, что говорит наша мама?

— Сегодня Рождество, желаю тебе счастливого Рождества и счастливого Нового года.

— Откуда ты знаешь, что Рождество?

— Я слушал Хорватское телевидение. «А теперь, дорогие телезрители, давайте вместе зайдем в теплый хорватский дом, с нами и отец Марко, у него в руках блюдо с запеченной индейкой с картошкой, сестра Анна несет большую кастрюлю с горячим супом. Постучим в дверь скромного дома семьи Йосич. Добрый день, госпожа Йосич». Потом госпоже Йосич вручили индейку и суп, журналист остался перед дверью, в скромный хорватский дом площадью восемнадцать квадратных метров внесли камеры, я слышал, как смеются восемь маленьких хорватов, и еще слышал как они хлебают суп, девятый был у мамы в животе. Пусть наша мама отправляется на аборт. Пусть! Я бы не хотел, чтобы на Рождество в наш скромный хорватский дом пришло Хорватское телевидение и «Каритас»!

— А я бы хотел, чтобы в наш скромный дом пришли Хорватское телевидение и «Каритас». Программу «Дневник» смотрит миллион хорватов, если каждый из них пошлет нам всего по одной куне, то мы станем миллионерами и сможем выбраться из дома, где в тесноте, да не в обиде. Наша мама будет нами довольна, она скажет: дети мои, вы помогли мне выбраться из скромного хорватского дома.

— Хорватское телевидение не приходит в скромные дома, где визжит один ребенок…

— Нас двое…

— Если ты умрешь при родах, я останусь один…

— Если ты умрешь при родах, один останусь я…

— И ты не получишь миллион кун.

— Хочу родиться! Мама получила поздравление «Счастливого Рождества и Нового года, желаем тебе оптимизма, Бранка и Борис».

— Кто такие Бранка и Борис? Почему мама не хочет рожать?

— Не хочет увидеть волонтеров «Каритаса» на пороге своего скромного хорватского дома.

— Это эгоистично. Наши маленькие тела бросят в больничный контейнер, потом туда придут кошки, туда придет и Петар Крешимир.

— Не придет. Мы живем далеко от больницы.

— Все ежедневные газеты будут писать: «Кот Петар Крешимир обгрыз тела мертвых детишек Петара и Крешимира. К их родителям нам попасть не удалось, но соседи сказали: «Мы и не знали, что девушка в положении, вообще-то они люди спокойные, положительные, ее отец доброволец, мать работает в Италии. Слишком уж много в Хорватии абортов, нужно с этим что-то делать». Читайте в нашем завтрашнем номере: «Отец Йозо: Белая чума страшнее сербов».

— Я люблю отца Йозо и хочу родиться, мама просто шлюха и убийца!

— Ты говоришь, как католический поп, католическая церковь относится к женщинам, как Пилер к евреям, для нее все женщины, которые делают аборт, — убийцы.

— Но они и правда убийцы! Когда меня родят, если меня родят, я буду мужчиной, я буду героем и борцом за свободу! Наша мама убийца и шлюха!

— Если ты родишься, тебя пошлют в церковь, там ты будешь петь «аллилуйя, аллилуйя, аллилуууууйяяяя», а поп будет засовывать свой хуище в твою маленькую попку, и ты никому про это не скажешь, потому что не будешь уверен, о’кей это или нет. И из твоей попки будет течь кровь.

— Не ври! Если меня родят, то в случае, если меня будет трахать поп, я сразу позвоню по «черному номеру», я все расскажу в телефон и маме, мама позовет журналистов, нас сфотографируют для обложки, меня и маму, мои глаза будут закрыты полоской, чтобы меня не узнали дети из садика, и поповские глаза тоже будут закрыты полоской, чтобы его не узнал наш папа.

— Как правильно сказать — поповские глаза или поповы глаза?

— Правильно сказать «ебаревы глаза». Мы с тобой ссоримся в мамином животе, а из-за этого по ее организму распространяются плохие вибрации, мы сердим нашу маму, и она нас убьет, потому что у нее будет плохое настроение, а плохое настроение у нее будет оттого, что мы ее сердим. Понимаешь, мы с тобой два самоубийцы, которые убивают себя, хотя переполнены жаждой жизни. Мы сами себя убьем по неосторожности, как маленький ребенок, когда он один в гостиной играет со шнуром от шторы, накинет на голову и прыгает с подоконника. А мама потом вопит: «Зачем я пошла мыть пол на кухне, зачем включила стиральную машину, когда днем электричество гораздо дороже, чем ночью, зачем я оставила его одного, я его убила, это я его убила, я убила!»

— Не скажет она «зачем включила стиральную машину, когда днем электричество гораздо дороже, чем ночью», ты превратил нечеловеческую боль страдающей матери в рекламу Хорватской электроэнергетической сети, свинья ты бесчувственная!

— Ты не понимаешь, что именно жизнь сочиняет самые страшные истории, откуда ты знаешь, что может сказать обезумевшая от боли мать при виде своего ребенка, висящего на шнуре от шторы?

— Перестань, слышишь, давай прекратим это, как ты не понимаешь, анализируя зло, которое, возможно, с нами произойдет, мы действуем против наших же интересов. Нам следует сменить тему, поговорить о чем-то хорошем, понимаешь?

— Ты все время повторяешь «понимаешь, понимаешь», это меня нервирует.

— Какой будет наша жизнь, если мы родимся?

— Мы родимся!

— Какой будет наша жизнь, когда мы родимся?

— При родах вокруг нас будет много врачей, потому что роды близнецов — это всегда большая морока, если дело происходит в городе, где есть нормальный роддом.

— Что такое нормальный роддом?

— Это когда там есть электричество, вода и на головы только что родившихся младенцев не обрушиваются потолки.

— Как это страшно, существа, которые недавно спаслись от кюретки, могут погибнуть, получив кирпичом по башке?!

— Я тебе все время твержу, бояться надо не кюретки, а жизни.

— Ты депрессивное существо, когда ты родишься, ты станешь героем-добровольцем, а потом подорвешь дом.

— Депрессивное существо — наша бабушка, а вовсе не герой-доброволец, а ты дурачок, которого будут возить в специальную школу на специальном микроавтобусе, и за рулем будет сидеть дядька, которого за пьянство уволили из всех городских транспортных служб, он проедет на красный свет, а потом наша прабабушка будет держать руку на плече нашей мамы, обе будут в черном, прабабушка скажет маме: может, так оно и лучше, ведь бедняжка большим умом не отличался.

— А где будет наша бабушка?

— Она будет трахаться в Италии.

— А где будешь ты?

— Я буду беседовать с журналистами из хорватской газеты: «Я остался без брата, я остался без брата, я призываю всех организовать акцию помощи „Хорватия для брата, который остался без брата“».

— А где будет папа?

— Папа будет говорить журналистам: «Да идите вы на хуй».

Все утро меня трясет. Я одна дома. Йошко у себя в комнате, я видела, уставился в пустоту, курит, когда-нибудь он нас спалит. Товарищ Радойка мне звонила, по мобильному. Сын у нее ведет колонку в одной большой газете, он каждый день приносит ей кучу разных газет, ему на работе бесплатно дают, товарищ Радойка все их читает, а потом сообщает всем нам, кто умер. Сегодня умерли товарищи Бранка и Мира. А они были младше меня. В Хорватии живет тысяча четыреста человек старше ста лет. Четыреста мужчин и тысяча женщин. Что, если я проживу еще два десятка?

Да, круг становится все уже, но во мне все-таки есть радость жизни, я получила веселую новость, которой долго, долго ждала. Я где-то прочитала, что самые счастливые и самые старые люди живут вовсе не на Кавказе и они не пьют кислое молоко, я молоко не переношу, у меня группа крови А, от кислого молока у меня отрыжка, я его срыгиваю, если дома одна, или глотаю, когда поблизости кто-то из них. Кому приятно слышать, как рыгает старуха. Самые старые люди живут на самой дорогой парижской улице, забыла, как называется эта авеню, но точно не Пятая, Пятая в Нью-Йорке. А почему люди живут там дольше всего? Потому что они богаты. Деньги — это то, что делает жизнь вполне сносной и продолжительной. Я поняла это поздно, однако не слишком поздно. Нет, нет. Хорошая новость пришла и ко мне!

Расскажу вам кое-что насчет товарища Радойки, а терпение у вас есть. Внук сказал мне: бабуля, американцы все время улыбаются, говорят «добрый день», «как у вас дела?», никто там никого не шлет на хуй, люди очень любезны. Поэтому я буду рассказывать вам все и не спеша. Вам спешить некуда, мне тоже. Я всегда очень рада, это я о товарище Радойке говорю, когда она звонит. Как бы я иначе узнавала, кто умер? Но мне очень неприятно, когда она говорит о сыне. А она постоянно говорит о сыне. Мой Мирко, мой Мирко, его показывали по телевизору, вот, слушай, ну, послушай же, хотя бы конец его колонки, опять его приглашали на телевидение, уж он им все сказал, послал этих свиней куда и следовало! Свиньи — это политики, о которых Радойкин Мирко пишет в своей колонке.

Молчу, слушаю, молчу, слушаю. Слушаю и молчу. И ничего не говорю. Может, и не следовало мне говорить «и ничего не говорю», раз я уже сказала, что слушаю и молчу? Не знаю, как мне теперь стереть фразу «и ничего не говорю». Если бы товарищ Радойка мне не звонила, я бы не знала, кто умер, да, это я уже говорила, а когда кто-то из наших умирает, я имею право звонить сколько мне угодно. Когда я говорю, что умерла товарищ Лидия, она, правда, еще не умерла, но они не знают, как зовут моих товарищей по партизанской борьбе, они тогда смотрят на меня с сочувствием, им как бы жаль, что товарищ Лидия умерла, и они как бы понимают, что смерть товарищ Лидии — это в известной мере и мне звоночек, говнюки бесчувственные, правда, тогда я получаю право звонить по телефону. Когда кто-то из наших умирает, я прежде всего выражаю соболезнование тому, кто остался, если это боевой друг, то ему, если боевая подруга, то ей. Потом вспоминаем былые времена. А если умер мой боевой друг или боевая подруга, у которых еще раньше умерла его боевая подруга или боевой друг, то я просто говорю в трубку: здравствуйте, говорит товарищ Нада, примите мои искренние соболезнования. Только это и говорю, примите мои искренние соболезнования, потому что на том конце провода незнакомые мне люди и молодые голоса, внуки, правнуки, все какие-то раздраженные. Говорю «искренние соболезнования», потом кладу трубку. Газеты я не читаю, потому что их у нас дома нет, поэтому я благодарна товарищу Радойке. Правда, мне было бы приятнее, если бы она не читала мне, что пишет ее сын, а просто с кем-то передала газету. У товарища Радойки сахар и тромбоз, ноги у нее забинтованы, она очень толстая, из дома не выходит. Красный Крест каждый день доставляет ей еду. Нет, не хотелось бы мне дожить до того, чтобы мне приносили еду из предприятия общественного питания.

Товарищ Радойка мне сказала:

— Это я получаю по знакомству, еда не из рабочей столовой, а из детского садика.

Если бы я ей сказала, а я, конечно, ничего такого не сказала: «Как некрасиво, что ты отнимаешь еду у какого-нибудь ребенка, ведь сын твой работает, да еще в газете», она бы никогда больше мне не позвонила, и я не узнала бы, что умерла товарищ Бранка.

Я плачу искренне, мы были как сестры. Сморкаюсь в бумажный платочек, все мои платки грязные, Йошко все время дома, и я не могу выварить их в большой кастрюле для спагетти, Петар Крешимир пытается пролезть в балконную дверь, я ее приоткрыла, чтобы было больше воздуха. Не пущу его в гостиную, мне противен этот четвероногий меховой мешок с глистами.

Я хотела сказать вам насчет сына товарища Радойки, того колумниста. В Хорватии много колумнистов, которые каждый день или раз в неделю возвышают свой гневный голос против вас, американцев, против войн во всем мире, а также против нищеты, безобразий и несправедливости в Хорватии. Я не читаю газеты, иногда полистаю какую-нибудь книгу, мой внук постоянно приносит в дом все новые и новые. Я не скажу вам, в какой книге я это прочла, потому что если эта кассета попадет им в руки, они поймут, что я роюсь в их вещах. Дочь бы меня убила, если бы узнала, что я видела фотографию, на которой она снята вместе с каким-то низеньким господином, они смеются, глядя в камеру. Господин на голову ниже моей дочери, он лысый, подслеповатый, толстый. На фоне заснеженной Вены. Через лупу я рассмотрела, что в руке у нее стеклянный шар, такой, знаете, его потрясешь, и внутри начинает идти снег. Надеюсь, подслеповатый толстяк хорошо ей платит. Хотя нет, вряд ли он ей платит, нам бы не присылали тогда напоминания о просроченном платеже за электричество. А может, моя дочь копит деньги на старость? Неужели она не знает, что правил здесь нет, никогда не знаешь, кто раньше.