Чувствуя невероятное облегчение — Парис жив и здоров, — Табризия сразу ослабела в его руках. Он понес ее в постель.

— Ты раздела меня. А теперь доставь мне такое же удовольствие. В комнате очень тепло от камина, и ты не можешь пожаловаться, что замерзнешь.

Она позволила ему снять с нее платье, и оно тут же отправилось в дальний конец комнаты.

— Раз! — победно воскликнул он.

Следом, очертив дугу, полетела нижняя юбка.

— Два!

— Парис, остановись. — Она смеялась и краснела, оказавшись в корсете, панталонах и чулках. Опытные руки избавили ее от одного чулка.

— Два с половиной! — объявил он.

— За первым полетел и второй чулок.

— Три!

И еще один предмет туалета проплыл через комнату.

— Четыре! — с триумфом закончил Парис.

— А что это было?

— Твоя ночная рубашка из-под подушки. — И он засмеялся.

— Ты дьявол, ты снова меня обманул!

Он расшнуровал ее корсет, выпустив на свободу груди. Табризия затихла, ее дыхание застряло в горле. Нежно, краткими поцелуями, он попеременно ласкал то одну, то другую, каждый раз возвращаясь к соску и шепча при этом любовные слова. Ее тело стало отвечать, и, стоило ему на секунду отстраниться, чтобы раздеться до конца, она протестующе застонала. Его руки двинулись вниз, гладя живот. Он наклонился и поцеловал ее пупок, играя языком в ямке, а вслед затем снял с нее панталоны. Табризия глубоко вздохнула и сама раздвинула ноги навстречу его обожающему взгляду.

Никогда раньше она не испытывала ничего подобного. Она хотела его и молилась про себя, чтобы он не останавливался. Почувствовав губы Париса на бедрах, чуть выше коленей, Табризия затрепетала. С каждым прикосновением желание разгоралось все сильнее. Голова Табризии металась по подушке, и, открыв глаза, в какой-то момент она увидела его мускулистое бедро. Табризия коснулась его губами и тотчас поняла: это шрам, который он всегда пытался скрыть от нее. Любимый шрам! Она лизала его по всей длине, и это настолько возбудило Париса, что он застонал. А когда ее жадные губы коснулись там, где Парис и не мечтал, он воскликнул:

— Дорогая! Ты готова! Может быть, даже слишком.

Он навис над ней, дрожащий, нетерпеливый, и она раскрылась ему навстречу, как ночной цветущий сад. Резким ударом он вошел в нее, и она прижалась к нему горячими бедрами, тесно, как никогда раньше. Он готов был вот-вот взорваться… Их крики слились в общий вопль страсти, и ночь поглотила его.

— Я не сделал тебе больно, милая? — тихо спросил он.

— Немного. Но удовольствие того стоило.

Обняв жену, он припал к ней в поцелуе. Кожа под его губами и руками была, как шелк. Он обхватил ручищами ее талию.

— Боже мой, ты такая маленькая!

— Но не везде маленькая.

— Нет, — засмеялся он, прижимая к себе Табризию и в ладони, как в чаши, взяв ее груди. Потом откинул одеяло, зажег свечи, поднял ее из постели и поставил перед зеркалом.

— В зеркале отражался нагой мужчина, сильный, широкоплечий, загорелый. Рядом с ним, не доставая ему до плеча, стояла женщина с пламенными локонами и молочно-белым телом.

— Тебе не противен мой шрам? — спросил Парис.

Табризия повернулась и посмотрела ему в глаза. Даже не осознавая, что делает, она инстинктивно потянулась и провела пальцами по неровностям шрама. Стоило ей прикоснуться к нему, как Парис снова возбудился. Круглыми глазами она наблюдала, каким огромным становилось его желание.

— Видишь, что ты наделала? — засмеялся он. — Быстро в постель!

— Парис, но не опять же! — заливаясь краской, пробормотала она.

— Да, опять, — весело подтвердил он.

Глава 18

Парис и Табризия ехали в Дуглас в день церемонии бракосочетания, наслаждаясь драгоценной возможностью побыть наедине. Торжество, очень пышное и официальное, происходило в церкви Сент-Брайд. Большой храм оказался заполненным народом до отказа. Огромная толпа деревенских жителей ждала снаружи, чтобы хоть краем глаза посмотреть на невесту. Дуглас-Касл — важный пункт обороны на границе Шотландии, но хозяева потратили прорву денег, чтобы сделать его удобным для жизни. Они любили комфорт. Два младших брата Джеймса — Хью и Уилл лезли из кожи, развлекая рыжеволосых красавиц Кокберн.

В большом зале стоял рев от горящих каминов, все суетились, заканчивая приготовления к вечернему торжеству и развлечениям. Праздник — именно этим словом можно было определить то, что устраивали Дугласы. Платье Шеннон впечатляло. Выдержанное в цветах клана Дугласов — голубом и белом, оно привлекало внимание таким смелым декольте, что всякий раз, когда она поворачивалась боком, ее новоиспеченный муж мог видеть со своего места розовые соски.

Парис и Джеймс сели рядом и с головой ушли в беседу. А их женщины скучали, расположившись по бокам от них. Они говорили так долго, что Табризия понемногу стала раздражаться от недостатка внимания. И лишь когда Джеймс заметил прекрасно поданную грудь жены, Парис повернулся к Табризии и предложил ей вальдшнепа. Она отказалась и, желая позлить мужа, выбрала птицу из тарелки, предложенной ей соседом справа — Хью Дугласом. Хью что-то сказал, Парис не расслышал, а над столом раздался веселый смех Табризии. Она так мило улыбалась Хью, что тот зарделся. Парис косо посмотрел на молодого человека, потом его взгляд переместился на Уилла Дугласа, и он увидел, что тот тоже ест Табризию жадным взглядом. Она же притворялась, что ничего не замечает, и провоцировала:

— Ой, я боюсь, вы меня испортите своей веселостью. Я вернусь домой и просто умру от скуки.

— Можешь положиться на меня, мадам, я позабочусь о, новых развлечениях, — пошутил Парис, но она не засмеялась.

Предложили играть в жмурки, и Парис намекнул ей:

— Я уверен, никто не заметит, если мы исчезнем.

— О, я не хочу отказываться от игры, милорд. Вы, мужчины постарше, любите поговорить, а я пока позабавлюсь с молодыми.

Он пропустил колкость мимо ушей и сказал:

— Вовсе нет. Если ты хочешь, чтобы и я играл, я готов.

Водившие очень быстро находили, кого хотели, так что у остальных возникло подозрение, нет ли в повязке дырки. Когда пришла очередь Табризии, челюсть Париса опасно напряглась — его жена сразу побежала к Хью Дугласу, дотронулась до его рук, до груди. Притворяясь, что не узнала, она ощупала его лицо, волосы и воскликнула:

— А красивый, черт, кто бы он ни был!

Парис подошел к Табризии и предупреждающе посмотрел на Хью. Тот, без всякого сомнения, понял: Кокберн недоволен. Парис прикоснулся к ее шее, она повернулась и схватилась за него. Приложив ладонь к широкой, твердой груди, сразу догадалась, кто перед ней. Но снова сделала вид, что не может узнать.

— Это Хью? — сладким голосом протянула Табризия.

— Все расхохотались и завопили:

— Нет, нет, неправильно!

Она продолжала исследовать свою добычу — дошла до подбородка, пробежала по нему пальцами.

— О, это Уилл! — как бы догадалась она.

— Все захохотали еще громче.

— Нет, неправильно!

— Дайте мне ваши руки, — попросила она.

Парис напряженно протянул руки, и Табризия сжала их.

— Нет, я сдаюсь. Не могу догадаться.

Она сняла повязку и изобразила на лице полное разочарование.

— Ах, это ты.

Во взгляде Париса промелькнула боль, но тут же исчезла, и глаза стали сердитыми.

— Насколько я помню, я запретил тебе носить такие открытые платья! — прорычал он.

— Открытые? — возмущенно воскликнула она. — А ты не обратил внимания, какие носит Шеннон?

— Следить за ее поведением — уже не моя обязанность, — процедил он и пошел выпить с мужчинами.

Хотя им выделили шикарную спальню, ни один из них не мог сполна насладиться ею. Молчание жены говорило Парису, что она недовольна им, но он не понимал, в чем причина ее холодности, и это раздражало. Десятки раз он готов был обнять ее, но боялся оказаться отвергнутым. В конце концов он решил оставить все как есть, надеясь, что новый день разгонит тучи. Когда Табризия проснулась, мужа рядом уже не было, он уехал на охоту в окрестности Дуглас-Касл.

День угасал, Парис все сильнее беспокоился, что ушел, не поговорив с женой, и поэтому рано вернулся. Желая удивить ее, он бегом поднялся по лестнице и вдруг, взглянув вверх на галерею, увидел целующуюся пару. Он узнал Табризию по меховой накидке, которую сам ей подарил. Черная ярость ослепила Париса, он мигом скатился вниз и ушел ждать возвращения Дугласа с охоты.

— Что тебя так разозлило? — спросил Джеймс, как только взглянул на него.

— Кто-то ведет двойную игру со мной. — Голос его дрогнул.

Джеймс догадался, что дело в женщине.

— Твой братец Хью как-нибудь испустит дух, если ты не проследишь за ним. Завтра на рассвете мы уезжаем.

И Парис отошел от Джеймса, вернувшись в большой зал.

Увидев мужа, Табризия радостно вскрикнула и побежала к нему. Ледяное презрение на лице Париса помешало ей кинуться к нему с объятиями.

— Очень трогательно, — мрачно сказал он.

Она внимательно посмотрела ему в глаза и почувствовала неуверенность под его обвиняющим взглядом.

— Наверх! — скомандовал он.

— Милорд, а что случилось?

— Отправляйся наверх, когда я тебе говорю! — повторил он сквозь зубы.

Табризия бросилась к лестнице. Ей было стыдно оттого, что другие видели эту сцену, и теперь пришла ее очередь рассердиться. Сейчас они останутся вдвоем, и она все ему выскажет! Каменные стены дрогнули, когда Парис хлопнул дверью. Но, ничуть не испугавшись, она с вызовом повернулась к нему и уперла руки в бока.

— Где ты болталась сегодня днем?

— Она с вызовом вскинула голову.

— Фу!

Он грубо схватил ее и потряс, как тряпичную куклу.

— Ты, неверная тварь!

С ужасом поняв, что он собирается ее ударить, Табризия воскликнула:

— Парис! Ты не должен себя так вести! Я жду ребенка!

— Что? — спросил он, совершенно ошарашенный наглостью ее лживого заявления.

Тут Дамаскус открыла дверь, увидела сердитое лицо брата и быстро проговорила:

— Ой, простите за вторжение, но я хотела вернуть накидку.

Парис уставился на меховую накидку, оставленную сестрой, и наконец кровавый туман в его мозгу рассеялся.

— Пожалуйста, пока я не сошел с ума, скажи мне, что и с кем ты делала сегодня днем?

Поскольку это прозвучало скорее мольбой, чем приказом, она ответила:

— Мы шили одежду для ребенка Венеции… И для моего, — добавила она, краснея.

— Ребенок… Не могу поверить, — ошеломленно пробормотал Парис.

Она внимательно всматривалась в его в лицо.

— Ты зол?

— Зол? — Он как будто запнулся, а сердце заныло.

— Парис, ты только что назвал меня неверной сукой. Может, ты обвиняешь меня в том, в чем виноват сам?

— Дорогая моя, моя ненаглядная, любимая малышка! Ты — единственная в мире женщина, которая что-то значит для меня. И так будет всегда! — поклялся он. — Мое сердце навеки отдано тебе.

Слезы облегчения полились у Табризии из глаз, и Парис подхватил ее на руки.

— Мой ягненок, моя сладкая, — принялся он ворковать, — давай поедем завтра домой.

На ужин они не пошли. Вместо этого быстро разделись и наслаждались друг другом, отгородившись от внешнего мира.

— Я просто жажду потрогать тебя во всех моих любимых местечках, шелковых и мягких, — прошептал он.

— Например, в каких? — спросила она с хрипотцой в голосе.

— Например, под коленками.

Его пальцы погладили то место, которое он назвал. Наклонившись, Парис коснулся его губами. Его руки и губы блуждали от коленей к груди, оттуда — к животу, палец кружил вокруг пупка, потом устремился ниже…

— Ах, самое нежное, самое мягкое и самое влажное место из всех…

Она едва не перестала дышать, от желания нервное напряжение достигло предела.

— Забавно, но я люблю трогать у тебя самые твердые места, — прошептала она, поглаживая каменные мускулы на спине.

Он застонал:

— О Боже, сейчас я уже везде твердый!

Табризия упивалась им. Она добралась до самой главной твердости и обожглась. Сейчас от этого огня ее тело целиком раскроется, все до единой мысли вылетят из головы. Табризия уже знала, как это будет: острая мгновенная боль, а потом море удовольствия — сумасшествие! Она извивалась под ним, снова и снова звала его по имени, умоляла — еще, еще… И он дал ей все, чего она желала, и даже больше.

Раздался крик. Его? Ее? И пульсация, и освобождение. Оно длилось и длилось, пока Табризия не обмякла в сладостном бессилии после испытанной страсти, охватившей их тела столь бесстыдным образом. Она лежала, касаясь его и чувствуя новую жизнь, затаившуюся под сердцем. Сколько мгновений чистого блаженства, как это, ожидает ее впереди? «Я подарю ему сына, — страстно поклялась она, — если это единственное, что я могу для него сделать».

Наступила середина дня, прежде чем кавалькада Кокбернов тронулась домой. Парис с тоской думал, насколько легче путешествовать вдвоем с Табризией. Дамаскус дулась всю дорогу, и Табризия понимала причину — девушка созрела для замужества. Она безудержно флиртовала с Хью Дугласом. «Надо поскорее поговорить с Парисом, — подумала Табризия, — пусть уладит дела с Робертом Керром». Она ехала рядом с мужем, и тот улыбался, глядя на красавицу жену.