11. Потом настоятельльница помазала Костю миром и вернула Ксюхе, сказав: «Никуда не уезжай. Ничего не бойся». И тут же исчезла с берега Нянги, но теперь Ксюха не удивилась, потому что мгновенно забыла об явившейся к ней Кате, никогда Ксюха не знала ничего о ней, смутно помнила только рассказы бабушки о Настоятельнице монастыря Преподобной Екатерине, никогда ее не встречала и действительно никогда более не встретит – во всяком случае, в нашем правдивом повествовании – и теперь только слышала звучащие в ушах слова: «Никуда не уезжай. Ничего не бойся». А Ксюха и сама никуда не собиралась уезжать и – мы вам уже сообщали, дорогие мои, – никогда ничего не боялась.

12. Счастливая Ксюха, держа окрещенного Костю на руках, отправилась домой. Трое мужиков по-прежнему сидели на кирпичах возле прорана в стене. Теперь Ксюха сама подошла к ним и, отвернув полотенце, в которое был завернут Костя, показала его мужикам. Троекратно усиленный, единый возглас восхищения раздался в тишине Кутье-Борисова. Все трое сказали, что никогда в жизни не видели такого белого, такого красивого, такого здорового и такого счастливого Ребенка. И что теперь они будут знать, какие дети рождаются от взаимной любви. И что теперь они понимают, почему в Глухово-Колпакове так взволновались, узнав о неразрешенном, несанкционированном Рождении – таких детей ни у кого в Глухово-Колпакове нет и никогда не будет, потому что в Глухово-Колпакове ни у кого нет и никогда не будет взаимной любви. И что теперь они понимают, почему фонарь неистощимо горит над домом Ксюхи – потому что любви всегда сопутствует свет, а Божьему свету всегда сопутствует любовь.

13. Первый мужик – негр – вынул из кармана пачку талонов на сухие пайки и, сказавши, что эту пачку ему выдали на весь взвод и тут надолго хватит, сунул пачку прямо в полотенце, заменившее Косте пеленки. Еще в его руках вдруг появился золотой браслет в виде свернутой змейки с пустыми глазницами, в которых когда-то, вероятно, были вставлены драгоценные камни. Браслет явно предназначался не для Ксюхиной руки, а для руки юной, если не сказать – маленькой, да еще тонкокостной девочки. Но змейка беспрепятственно влезла на Ксюхину руку и укрепилась на ней. Негр сказал, что после службы в полиции Глухово-Колпакова ему стало ненавистно золото, а Ксюхе и Мальчику оно как раз пригодится. Второй мужик вытащил бутылочку с дымно-желтой густой жидкостью и, сказавши, что Мальчику надо давать из этой бутылочки не более, чем по одной капле один раз в неделю натощак, и что тогда он, Мальчик, вечно, то есть, до самой своей смерти будет совершенно здоров. Ксюха положила бутылочку в ноги Косте. А третий мужик достал из-за пазухи пучок тонких деревянных палочек и, сказавши, что если белому Мальчику станут мешать комары, клопы, тараканы, вши, блохи или люди, надо всего лишь возжечь одну из палочек возле Мальчика, и вся мешающая ему нечисть тут же исчезнет. Ксюха положила палочки себе за пазуху.

14. После этого все три мужика поклонились Косте, а Ксюха, благодаря за подарки ее Ребенку, поклонилась трем мужикам. А те обнялись, попрощались друг с другом, повесили автоматы на плечи и тут же пошли каждый в свою сторону из Кутье-Борисово прочь.

15. В этот миг Ксюха почувствовала тепло на запястье правой руки. Взглянув туда, она встретила распахнутый взгляд золотой змейки. Та смотрела синими блистающими глазами, только что казавшимися слепыми. Синиe камни искрили. Ксюха было подумала, что змейка сейчас заговорит с нею, как всегда происходило во всех русских сказках. Но змейка только, медленно раскручиваясь, сползла с ее руки, мягко упала на траву и пропала под кирпичами.

Неистощимая

А мы с вами, дорогие мои, опять должны вернуться к недавно произошедшему. Известие о гибели губернатора Голубовича англичане восприняли совершенно равнодушно. Но, увидевши растерянность окружающих, добрый, уже опохмелившийся Майкл Маккорнейл решил обрадовать хозяев.

– Tell them, – отнесся он к Хелен, – yesterday we’ve found a holy spring… – Тут англичанин вновь захихикал. – Holy place can not belong to anyone individually. We’ll give a drink to everybody. For free.[207]

И ресторан, и вся гостиница через пять минут после произнесения этой фразы практически полностью опустели. Гроза громыхала за окнами, и несколько мгновений все смотрели на потоки воды на стеклах и молчали.

Хелен молчала своим собственным молчанием; высокие скулы ее затвердели, радостные глаза-щелочки расширились, и стало видно, что зрачки у переводчицы синие-синие, как средиземноморская вода. Но слово «for free»[208] оказалось кем-то услышанным и понятым даже почти в полном вакууме, даже в ударах грома. Даже без помощи Хелен.

– Трахх! – грохотало за потемневшими стеклами ресторана. – Трахх!

– Why do not you translate?[209] – удивился гость.

– Because everyone already knows everything.[210]

– Really? – еще больше удивился Маккорнейл. – Well! It’s better.[211]

– Что он сказал? – приставала к Хелен Иванова-Петрова. – Что он сказал, Алена?

Хелен и ей ничего не ответила.

Маккорнейл был волен думать как ему угодно, а вам, дорогие мои, мы скажем: он сильно ошибся. Во-первых, оказалось довольно быстро, что не тем лучше, а тем хуже. Прежде всего для него самого. А во-вторых, каким бы то ни было месторождением на не принадлежащей ему земле, да еще не в своей стране, англикашка распоряжаться никак не мог. Правда, вскоре выяснилось, у него имелoсь целое межгосударственное концессионное соглашение, но это совсем другая история, дорогие мои.

– I advise you to be careful, in our country it is – a serious article of the Criminal Code, – тихо сказала Хелен Маккорнейлу. – Do you really not know? Does it go another way in Glasgow? Any land always belongs to someone else. And, of course, all that is in the land.[212]

Маккорнейл тогда не ответил или просто не услышал, будучи погружен в размышления, где сейчас находится Пэт и почему она не открыла на его стуки в дверь номера?

Когда заморские гости прибыли к бывшему монастырю, буровая установка, целая и почти невредимая, неизбывно стояла на всех четырех своих колесах и вынесенных и заглубленных в землю обоих опорах. Колеса вот, правда, оказались спущены; на покрышках виднелись явные порезы, словно следы бандитского ножа на трупе, лежащем под лампой полицейского прозектора. Кстати сказать, оставленный возле буровой на ночь полицейский наряд в лице капитана полиции Широколобова и старшины полиции Слепака, отсутствовал. Отсутствовал и полицейский автомобиль. Впрочем, вскоре наряд обнаружился крепко спящим поодаль на траве-мураве. А полицейский автомобиль – сразу вам скажем – так никогда и не нашли.

Разбудить стражей порядка не удалось. Как не удалось разбудить и немногих – сотни три-четыре, не более – местных жителей, валяющихся вповалку на Борисовой письке – по всему зеленому сдвоенному холму.

Пейзаж напоминал бы известную картину Виктора Васнецова «После побоища Игоря Святославича с половцами», если бы местные жители не лежали в куда более живописных позах, чем на картине, не могущих и присниться наивняку Васнецову, и еще если бы вместо неподъемных богатырских мечей тут и там бесчисленно не валялись бы невесомые пластиковые стаканчики всех цветов радуги. А мощного коршуна с картины Васнецова заменяла огромная стая носящихся над холмом и бывшим монастырем ворон, которые своими криками способны были бы довести до исступления простого русского человека, вставшего с похмелья. Если человек, конечно, бы встал.

И еще одно. Все недвижимо валяющиеся на холме люди оказались мокрыми до нитки. Ливень такой силы в любом случае должен был бы привести людей в чувство, тем более что холод, неизбежно охватывающий вымокших, от веку служил простым народным средством оздоровления. Так нет же! Другие жители – тоже пока не слишком многочисленные, человек пятьсот – постепенно стягивались к холму.

И над всем холмом вместе с безумными вороньми криками стоял нескончаемый собачий вой. Достаточное количество собак бродили между людьми, но все они вели себя удивительно тихо, ни на людей, ни друг на друга не нападали. И те собаки, что ходили, сидели, лежали здесь – не выли. Выла вся округа, а эти словно бы ждали кого-то. И вот вместе с появлением автобуса англичан все собаки, как одна, бросились прочь. Так звери уходят с места будущего землятрясения.

Признаться вам, дорогие мои? Никто не обратил на сие символическое действие ни малейшего внимания. А зря!

Время уплотнилось, утро уже давно закончилось, стоял полный день, но по общей неподвижности пейзажа и прекрасному, легкому голубому небу могло показаться, что только-только рассвело.

Прибыли, значит, сюда сам Майкл Маккорнейл, по-прежнему остававшаяся чрезвычайно хмурой Хелен и Иванова-Петрова, бесперечь фотографирующая цифровым фотоаппаратом бродящее вокруг население, саму буровую установку, храпящих в траве ментов и мужиков, в различных ракурсах окрестности, орущую воронью стаю и затаенно молчащие монастырские стены. Меж делом она ненавязчиво сообщила, что обед безусловно будет привезен вовремя, ровно в пятнадцать часов, а пока вон – в автобусе коробки с питанием, милости просим в любое время. Дык ведь честно не знала Ирина, где она будет и что с нею самой будет в пятнадцать часов… И, разумеется, тяжело вылезли из автобуса двое маккорнейловых инженеров, Райан и Кристофер, оба, как и сам Маккорнейл, с потемневшими лицами, с черными горелыми подглазинами, словно выведенные после ремонта из полка[213] старые кавалергардские кони с подпалинами на шкурах, и оба, как и сам Маккорнейл, с мутными, страдающими глазами. Вслед за автобусом на травку вывернула полицейская «десятка» сопровождения с новым отряженным к англичанам нарядом – старшими лейтенантами Кузнецовым и Шумейкиным. Эти двое, ничего ни у кого не спрашивая, молча потащили так и не проснувшихся коллег в свою машину, покамест не обративши на остальных граждан никакого внимания. А граждане уже окружили буровую установку плотным кольцом. Полиция, как и всегда, опоздала.

Полицейские старлеи поначалу встали возле буровой, покрикивая:

– Разойдись! Кому сказано?!

Но вскорости явился из «десятки» мегафон, и полицейские обратились к народу уже с помощью техники:

– Граждане! Немедленно покиньте место бурения! Граждане! Покиньте место бурения!

Граждане молча все собирались и собирались вокруг, все прибывая и прибывая. Оказалось тут народу, чтоб не соврать, уже тысячи две, а то и три. Полиция впоследствии докладывала, что, дескать, пятьсот человек собралось – всего, за прошлую-то ночь и нынешний день, но эта цифра оказалась вовсе не на руку армейским частям и Овсянникову, которые каждый доложили потом по собственному начальству: пятнадцать и двадцать пять. Тысяч. Но мы вам, дорогие мои, можем точно сказать, – ко времени прибытия по воздуху специальных подразделений – в самой, что называется, высшей точке события – народу на холме собралось около восьмидесяти тысяч человек, и народ продолжал прибывать.

Третий инженер, Джозеф, не нашёл в себе сил приехать и остался в гостинице. Чуть-чуть заглядывая в будущее, можно заключить, что это его спасло. Не приехали, как вы сами понимаете, и Пэт, и Денис, и Коровин. Отсутствие Дениса и Коровина не сильно обеспокоило Маккорнейла, а в дверь Пэт муж утром долго, как мы вам уже сказали, стучался, даже, по сути, ломился и несколько раз прокричал «Patty, are you sleeping?! Are you sleeping, Patty?!»[214] – то есть, даже не прокричал, а проревел ослиным ревом. Находись Пэт в номере, она уж проснулась бы обязательно. Тут – простите нам этот тяжелый юмор – тут мертвый проснулся бы. Но Пэт в это время уже ехала с Коровиным к мосту, навстречу своему последнему счастью.

Коридорная из-за ресепшена, горничная и уборщица с их третьего этажа исчезли. Маккорнейл пошёл садиться в автобус. Столь опрометчиво данное им обещание даром напоить Россию нисколько заморского гостя не тяготило. На головном ресепшене внизу пожилая девушка c ужасным произношением ему поведала, что missis MacCorneyl has already left with the yesterday’s translator. With the young man. Right a minute ago.[215]

По лицу мужа при этом известии невидимо для всех, кроме нас с вами, дорогие мои, пробежала судорога. Майккорнейл провел языком между губами и челюстью, цыкнул зубом и сказал хмурым Райну и Кристоферу:

– Let’s go. Pat is waiting for us at the monastery.[216]

Ну-с, прибывши, значит, на место вчерашней дислокации, гости обнаружили мертвое поле, как мы уже вам сообщили, дорогие мои. А между лежащими бродили вновь появившиеся здесь люди и собаки. Причем собаки все до одной дружно покинули холм при появлении англичан.

Тем временем оба старших лейтенанта, Кузнецов и Шумейкин, начали ходить вокруг буровой установки кругами и, наконец, присели на корточки возле ярко-желтого насоса, выносящего на поверхность выбуренный шлам – смешанную с водкою пульпу.

– У нас указание начальства, – пробурчал Кузнецов через плечо.