Игорь Тарасевич - Неистощимая

Через месяц с небольшим Красин получил деньги обратно в Цюрих вместе с короткой запискою: «Все исполнил. П. Лисицын». Еще через короткое время Красин получил и фотографию памятника, которая, как и Kатина записка, сопровождала его всю жизнь, всегда стояла в ореховой рамочке, где бы он ни находился, на письменном столе. Мы можем свидетельствовать, дорогие мои, что памятник с сидящей в легком покрывале, улыбающейся Катей действительно был поставлен – из пленительного белого с легкою розовинкою мрамора, такого же пленительного, какою была сама Катя. И Мария Кушакова-Телепневская вплоть до августа восемнадцатого года лежала именно под этим памятником. И всегда у памятника были свежие цветы – только розы. А в десять часов утра шестнадцатого августа Катин памятник с могилы исчез.

1. Когда в Глухово-Колпакове не дождались троих посланных в деревню Кутье-Борисово полицейских, всем начальникам в Глухово-Колпакове стало ясно, что дело нечисто. Глухово-Колпаковский полицейский начальник и по совместительству глава комитета МХПР и комендант области генерал Макарычев, местный уроженец, сам из деревни Кутье-Борисово происходящий, почему-то почувствовал себя осмеянным, обманутым и униженным и для успокоения выпил тройную утреннюю дозу, что он по положению своему вполне мог себе позволить.

2. Посмотревши на карту области и несколько раз выматерившись, Макарычев отдал команду отправить в Кутье-Борисово аж целый взвод в сопровождении БТРа и однозначно решить вопрос. А БТР, дорогие мои, это бронетранспортер с парой крупнокалиберных пулеметов, а иногда еще с небольшой пушчонкою, вращающейся сверху БТРа на круглой платформочке. Ну, а внутри БТРа сидят, скажем, люди. То есть, отделение военнослужащих. В военной форме. И вполне они могут однозначно решить вопрос.

3. Тут, кстати вам сказать, мы можем засвидетельствовать, что террор, как метод борьбы со злом и подвиг Кости Цветкова – все это совершенно напрасно. Террор приводит только к еще большему террору, а изменить жизнь может только Божья воля, честный труд и правдивый разговор с людьми. Так и сбудется, хочется добавить нам, словно бы реченное от Пророка. Не сомневайтесь.

4. Генерал Макарычев остался сидеть в своем кабинете под тремя портретами. Первый был портрет Виталия Мормышкина – предательски убитого Отца Народов, второй был портретом Серафима Храпунова – еще раньше, задолго до Мормышкина, предательски убитого теоретика и руководителя народного рабочего движения, а третий был портрет того самого – большого и красивого, пузатого генерала, который подходил ко Ксюхе после устроенного Ксюхою в Ледовом Дворце погрома и предательского убийства Мормышкина и сорока тысяч активистов партии МХПР.

5. В то время, пока БТР и грузовик со взводом ехали, погромыхивая в ямах на бывшем шоссе, в сторону Кутье-Борисова, причем БТР двигался куда бесшумнее грузовика, Ксюха еще раз удивилась. Удивилась она потому, что не так давно родившийся ее беленький Мальчик вдруг встал на ножки и пошел, хотя от рождения ему исполнилось только несколько дней.

6. Ксюха счастливо засмеялась и позвала Сына: – Костик! Костик! – На что Костик обернулся к матери и тоже громко и счастливо засмеялся. И даже ручками Своими всплеснул, и с радостным смехом, чуть присев, ударил обеими ручками Себе в коленки.

7. Ксюха теперь стала ждать, что Ребенок ее сейчас заговорит. Так оно и произошло, дорогие мои. Заговорил. Ребенок засмеялся и сказал: – Мама, пойдем со мной! Только одень меня.

8. И Ксюха подошла и надела на Мальчика белую крестильную рубашку, хотя было очень тепло и Мальчик ее только что сидел в Своей люльке совершенно голый.

9. Мальчик уверенно, хотя и покачиваясь на еще слабых ножках, вышел за отворенную калитку и пошел по улице в сторону бывшего Ксюхиного детского дома, то есть – в сторону бывшего монастыря. Ксюха пошла за ним. Посвистывал теплый ветерок, но красная пыль под ногами беленького Мальчика почему-то не поднималась. А Ребенок все шел и шел, оглядываясь на Ксюху и по-прежнему радостно смеясь. И так вот и пришли они – Мать и Сын – к монастырю.

10. Стены бывшего монастыря во многих местах обрушились или зияли провалами, кое-где кирпич был просто разобран и вывезен. Войти можно было бы где угодно, но Мальчик все шел и шел, пока не остановился возле маленькой двери в монастырской стене. Признаться, Ксюха еще раз удивилась. Она помнила эту дверь из своего детства. Но теперь ей показалось странным, как это здесь сохранилась совершенно, конечно, проржавевшая, но все-таки настоящая железная дверь, правда, лишенная вырванного с мясом замка и отворенная, но висящая на обеих хотя и тоже совершенно проржавевших, но целых петлях. И Мальчик, остановившийся возле этой двери, с ужасным скрипом несколько раз Своими ручонками отворял и притворял ее, и долго-долго смеялся и играл с дверью.

11. Потом Ребенок в последний раз отворил ее и вошел внутрь, куда Ксюха ни разу не входила с тех пор, как вновь поселилась в Кутье-Борисово, потому что не любила вспоминать свое детство, проведенное здесь, – Младенец, беленький Мальчик вошел в бывший монастырь. Он уверенно шел, топал Своими босыми ножками в одном направлении, и Ксюха сначала подумала, что Он хочет привести ее к ее бывшему спальному блоку. Туда она совсем не хотела идти и поэтому остановилась и позвала: – Костик! Костик! Пойдем домой, Сыночек!

12. Но Мальчик ее обернулся и сказал: – Не бойся, мама. Пойдем со мной. – И Ксюха послушно пошла за Сыном, потому что был голос Его ей дан во исполнение Его воли к ней.

13. Обойдя сохранившийся монастырский Храм, Костик двинулся в глубь монастыря, между разрушенных построек бывшей Трудовой коммуны «Красное Борисово», а потом бывшего обычного районного детского дома, а перед всем этим – Высокоборисовского женского монастыря. Ксюха боялась, что Мальчик занозит или поранит себе ножки, потому что ножки у ее Мальчика были нежными и мягкими, с вкуснейшими розовыми пятками, которые Ксюха так любила целовать, а путь среди развалин был усеян обломками бетона с торчащею арматурой, кусками рваного железа, острыми сгнившими, но оттого не ставшими менее опасными деревянными щепками, и бесчисленными, непонятно откуда взявшимимся здесь в таком количестве кусками битого стекла, серого и даже черного цвета, словно бы адский калейдоскоп оказался рассыпан здесь некоей черной рукой.

14. Потому волнующаяся за Сына Ксюха позвала еще раз: – Костик! Костик! – И на этот раз не она Сына своего, а Он возымел к ней Свое послушание и вдруг остановился на самом верху горы мусора, щебня, арматуры, битых кирпичей, кусков стекла, мокрой гнилой пакли и еще Бог знаете какой дряни, нанесенной сюда людьми. Ксюха взглянула на ножки Сына, и убедилась, что они по-прежнему совершенно чисты и белы.

15. А беленький Мальчик вновь засмеялся и сказал Ксюхе: – Здесь, мама!

16. Ксюха помнила этот холм из своего детства. Всегда тут была свалка мусора, и потому крысы жили под мусорным холмом в неимоверном количестве. Вспомнив про крыс, Ксюха бросилась к своему Ребенку и приподняла его как можно выше над собою, чтобы никакая тварь не смогла бы тронуть, не смогла бы укусить ее Сына.

17. И беленький Мальчик, лежа на огромных Ксюхиных руках, вновь начал счастливо, заливисто смеяться. И Ксюха, оправившись от мгновенного испуга, тоже начала радостно смеяться вместе с Ним, ясно понимая, что никакой беды с ее Сыном никогда не может случиться.

18. Никогда. Не может. Случиться.

19. И в этот же миг из-под мусорного холма, на вершине которого стояли Ксюха и Ребенок, выскочили тысячи черных крыс – будто из прошлой, давным-давно закончившейся жизни – и не успела Ксюха издать вопль ужаса, как все крысы бурлящим потоком, словно в сточной канализационной трубе, прыгая по головам друг друга, бросились из бывшего монастыря в ближайший пролом в стене и в мановение ока исчезли там навсегда.

20. Навсегда, дорогие мои. Навсегда.

21. И тут же в этот пролом, сквозь который только что в ужасе промчались, желая навсегда сгинуть, и действительно сгинули черные крысы, въехал, переваливаясь с боку на бок, словно подагрический старичок на прогулке, посланный из Глухово-Колпаково бронетранспортер. Грузовик с солдатами остановился за стеною, и взвод, выгрузившись, взведя затворы автоматов и держа пальцы на спусковых крючках, шел, прячась за бронетранспортером, как и положено по нехитрой военной науке.

22. Ксюха с Сыном по-прежнему стояли на самом верху огромной кучи мусора, потому что черные солдаты выбежали из-за страшной, фурыкающей нефтяными выхлопами машины убийства и рассыпались в шеренгу справа и слева от нее, и все держали Ксюху и Костика на мушках. Прятаться было поздно. Да и куда спрячешься в разрушенном монастыре?

23. Ксюха прижала к себе Костика и, как могла, заслонила его собою. А БТР со звериным урчанием остановился в двадцати метрах от Ксюхи и Ребенка, последний раз выпустил вонючий клубок черного дыма из выхлопной трубы и смолк. И тут же маленькая пушчоночка сверху БТРа сама собою повернулась и уставилась круглым черным дулом на Ксюху и Костика. И тут же страшный ветер подул по всей округе, ветер такой силы, что Ксюха – а была она, вы знаете, дорогие мои, весьма крепкого сложения, – с трудом удерживалась на ногах и прикрывала собою Костика, понимая, что живой ни в коем случае ей нельзя вставать на колени.

24. И Ксюхин Сын, Костик Второй, Ксюхин беленький Мальчик вновь сказал ей, Матери Своей: – Не бойся, мама! – И Ксюха услышала эти реченные слова сквозь ветер и еще услышала сквозь ветер слова: – Никуда не уезжай. Ничего не бойся.

25. И тут же раздался гром. Это пушка выстрелила, маленький снарядик вылетел и попал прямо в сердца Ксюхи и ее Мальчика. И вновь удар грома повторился, задрожала вся Глухово-Колпаковская земля – так, что, кажется, задрожала вся Россия. Гром раздался, земля под кучею мусора раскололась, словно бы при страшном землятрясении, разъехалась на стороны, как разъезжается на стороны железный театральный занавес, до поры скрывающий все, что было за ним, и из открывшегося прорана начала бить фонтаном светлая, блестящая на солнце струя.

26. А ветер подхватил и Ксюху, и беленького ее Мальчика, и вознес высоко-высоко над Кутье-Борисово – туда, где неспешно в тихий летний день плыли на синем небе белые ватные облака.

27. А на месте кучи мусора, на которой только что стояли Ксюха и беленький ее Мальчик, стало расплываться сначала небольшое озерцо, а потом целое море чистейшей родниковой воды, неистощимо наполняющей, и очищающей все поры, все овраги, все подземные русла красной Глухово-Колпаковской земли.

Как только голый Голубович с телекамерой на плече вошел в Большой зал и, поблескивая зеркальным своим пенисом, повернулся прежде всего к лысому усачку, держащему его, губера области! на мушке, тут же лысый вместе со своими усами и со своим пистолетом – а вы помните, дорогие мои, это была «Беретта 92» – тут же лысый совершил некое, если правду сказать, балетное движение: плечи его, казалось, сами по себе съехали в сторону, мимо линии видоискателя голубовичевской телекамеры, крепенькое, правильное, пропорционально сбитое тело лысого вытянулось, словно бы резиновое, тут же к плечам подобрались ноги в выглаженных брюках и начищенных полуботинках; тело лысого вновь сложилось, войдя в свой обычной размер уже за дверью Большого зала.

Так что Голубович смог показать камерой только лежащую поперек трибуны мертвую актрису в развернувшейся уже окровавленной простыне и перевел телекамеру в зал, где его, в свою очередь, бесперывно снимали приплясывающие от восторга телевизионщики, да и остальные журналисты на свои смартфоны.

– Где этот секретарь, мать его? – спросил внутренний голос. – Как надо, так его и нету ни хрена!

– Где Осинин, блин? – совершенно спокойно спросил голый губернатор, хотя мы с вами знаем, что в этот момент Максим Осинин плыл в сторону Балтики, неправильно себя поведши с сотрудником Денисом, и никак на зов начальства явиться не мог. Максим уже свое отработал на государственной службе. Голубович об этом осведомлен не был.

– В кабинете, Иван Сергеевич… У вас в кабинете был только что… Иван Сергеевич… В кабинете… Здравствуйте, Иван Сергеевич… – раздалось в разных местах зала, и эти слова пожелания здравия прежнему, то есть – настоящему губернатору, выразили, как нам кажется, истинные настроения чиновничьего коллектива. – Здравствуйте, Иван Сергеевич!.. Здравствуйте!.. Как мы рады! – даже прозвучало и тут же было радостно подхвачено: – Как мы рады! – И далее еще прозвучало: – Слава Богу! Господи! – И этот глас тут же был многократно повторен: – Слава Богу! Слава Богу! Господи!

– А эти за каким хреном тут собрались? – кротко спросил внутренний голос.

– А вы тут за каким хреном сидите? – послушно транслировал губернатор. – Почему, блин, не на рабочих местах?

– Выходной ведь день, Иван Сергеевич, – пискнул было какой-то особо продвинутый. На него зашикали.