– Айболит насекомых не лечил. – Цветков вдруг почувствовал, что ему наплевать на новое только что испытанное унижение, плевать, да-с. Он тоже достал из пачки сигаретку и закурил. – Айболит обезьян лечил. В Африке. А я насекомых, – тут Цветков помимо себя нервно захихикал, посасывая сигарету, – я насекомых убивал, друг мой. Тысячами… – он вновь хихикнул. – Миллионами… Именно поэтому никаких насекомых в России больше не осталось. Нет насекомых! Вообще! Нету! Нету! Нет никаких насекомых! – Цветков удовлетворенно выпустил струйку дыма из-под усов. – В России! А то, что ты постоянно чешешься, друг мой, это иллюзия. Не верь.

Чижик, мгновение помолчав, ничего на цветковские глупости не ответил, а только ткнул пальцем в мусоровоз: – Иди, садись. Киллер, блин, хренов. Я путевой лист сам возьму у Ксюхи, – он было зашагал в сторону конторы, но тут же вернулся. – Да, вот что, парень, – Ксюху…

– Знаю, знаю, – Цветков вновь нервно захихикал. – Ксюху не трахать. Я не буду.

Сорвавшись ногой с рифленой металлической подножки, он со второго раза на нее встал, забрался в кабину и сел на постеленный поверх сидения почему-то новый армейского образца ватник. Прямо напротив него оказалось изображение истребителя – Цветков не разбирался в деталях – МИГа или СУ, но это явно был истребитель, идущий на взлет на грязном стекле мусоровоза. Вместе с Цветковым на истребитель со стекла смотрела стоящая раком голая девица, основательные груди ее свисали вниз, промежность была чистейше выбрита, а губы вокруг вагины – приоткрыты и, казалось, светили нежно-розовым светом, как светила и шоколадная дырочка ануса. Цветков, чего делать было, конечно, совершенно нельзя, рефлекторно протянул руку и попытался фотографию девицы отодрать – тщетно, слава Богу – и девица, и истребитель приклеены к стеклу были намертво, так-то запросто заменить их на репродукцию Джотто не удалось бы. Тут Чижик вскочил с другой стороны кабины за руль.

– Это что за истребитель? – спросил Цветков, желая установить правильные отношения с напарником, – немецкий или американский?

Чижик быстро взглянул на Цветкова.

– Это штурмовик. Русский. Видишь – звезды. А эта сучка – американка Келли Хендерсон. Знаешь?

– Не-а, – сказал Цветков, на мгновение забыв о дипломатии и пролетарской общности интересов.

Чижик на это ничего не ответил, и мусоровоз с Цветковым и Чижиком, тяжко давя колесами песок, выехал со двора Семнадцатой Инспекции в город.

Неистощимая

Голубович жил в бывшей усадьбе князей Кушаковых-Телепневских. Когда-то, во время оно, от центрального дома отходили две дурацкие колонные галереи, словно бы в Гостином дворе в городе, но с течением лет от обеих галерей не осталось – не сказать, чтоб никакого следа – не осталось ничего, кроме кирпичных фундаментов, да и те народец основательно повыламывал. Усадьба не раз и не два за свою жизнь горела. Но горела, да не сгорела. А Голубович, севши в губернаторское кресло и утвердившись в усадьбе, повелел самые следы фундаментов расчистить и учинить на их месте посыпанные кирпичной же крошкою дорожки для его, Голубовича, променаду и плезиру, потому что Голубович, как и король, гулял в любую погоду, а по мокрой земле ходить совсем не любил. Брезглив был наш Иван Сергеич, брезглив, каковое свойство особенно проявилось на закате его жизни, о чем мы, дорогие мои, в свое время незамедлительно и упомянем. Не сомневайтесь.

Да-с, так повелел, значит, проложить дорожки, и бегал по ним каждое утро, вызывая глухое и от невозможности высказать его все накапливающееся раздражение охраны, не всегда могущей поспевать за борзым охраняемым объектом. Тогда добрый Голубович вынес вердикт – нет необходимости бегать каждый день за боссом, если сугубо охранять разом всю территорию губернаторской резиденции. Вот тогда к забору губернаторскому даже и приблизиться стало невозможно, не то, что, скажем, дотронуться до него или же, паче чаяния, форсировать оную двухметровую глухую загородку – чуть приближался кто, конный или пеший, или хоть шалая кошка, чуя запахи иваново-петровской кухни, приседающей побежкой пересекала невидимую граничную черту, – тут же раздавался сигнал. Вот какие строгости завел у себя Голубович. А вы как думали, дорогие мои?

Голубович, значит, проснулся, пошарил рукою по кровати возле себя и, нащупав женское тело, еще сонный повернул его к себе попою, вставил – сначала не разобрал даже, в какую дырку вошло, потом понял по упругому сопротивлению сфинктера – употребил случившуюся рядом тетку, та не двигалась, – этого Голубович не любил, не любил, когда тетки лежат молча и неподвижно, ночью-то она честно подмахивала и стонала; и правильно – если живая тетка не участвует в процессе, она ничем не отличается от резиновой куклы из секс-шопа. Да, так Голубович употребил, значит, лежащую рядом, потом со чпоком, словно пробку вытаскивал из бутылки, выпростался, поднялся и прошел в туалет.

Что-то хмуро проснулся нынче Голубович. Однако же прекрасно сознавая, что хорошее рабочее настроение возможно и необходимо обрести, наш Сергеич мгновенно оказался в кроссовках, спортивных трусах и в красной майке с чудовищными узорами в виде извращенных огурцов и с надписью «Russia» на ней – из олимпийского комплекта, спустился вниз – спальня помещалась на втором этаже – и побежал. Побежал. Незримо присутствующая охрана неотступно следила за боссом.

Мы, конечно, можем вам сказать, что губернатор даже и не знал, что за женщина сегодня спала с ним рядом, что, дескать, он никогда не входил в такие мелочи и трахал все, что движется, но это было бы враньем, дорогие мои. Кроме того, это пошло. Ну, совершенно пошло. Голубович доступных теток и тем более теток по вызову в жизни не трахал, ну, разве что в молодости, так оно дело молодое, не в счет. Мы можем засвидетельствовать, что Голубович спознавался только с порядочными, замужних дающих теток не выносил и презирал и опускался до таких в редчайших случаях. Да-с! Только порядочных! Да-с! Ну, а что он вышел на пробежку, не посмотрев на неподвижно лежащую со все еще выставленной попой женщину, так это в сторону, дорогие мои. Голубович искренне любил всех своих подружек. Только так, можем мы тут добавить, только так и возможно сохранить хоть какой-то к теткам интерес. Романтиком был Иван Сергеевич, вновь напоминаем мы, романтиком!

Вернувшись, Голубович шумно прошел в ванную и встал под душ. Настроение уже было замечательным. Голубович вытерся и натянул на себя халат с кистями.

– Привет! – доброжелательно сказал Голубович лежащей. – Хорошо зажгли вчера, а? Щас тебя отвезут. Давай, подымайся… Вставай, подымайся, рабочий народ, – процитировал губернатор революционную песню прошлого века.

– Ну, я тебе не рабочий народ, – вольнодумно ответила женщина, ничуть не обинуясь пред хозяином всего Глухово-Колпакова. Она только повернулась на кровати и совсем уже сбросила с себя одеяло. Голубович с удовольствием смотрел на голенькую переводчицу, на маленькие ее острые сисечки и рыжие волосы на лобке. Такие проволочные джунгли уж нынче редко встретишь у продвинутых-то девиц, все бреются или, как минимум, стригутся. А та, потянувшись, все-таки поднялась с кровати, в утренних золотых лучах посверкивая бликами на тоненьком глянцевом тельце. – Что? – еще спросила она. – Нравлюсь, начальник?

– А як же ж!

И тут же внутренний голос почему-то сказал Голубовичу: – Сука! Сууука! – И вновь четко посоветовал: – Урой ее, суку! Урой, на хрен!

Голубович пожал плечами, ничего внутреннему голосу не ответив. Послушаться совета ему пришлось несколько позже. Вернее, урывание, а еще вернее – зарывание Хелен произошло само собою, помимо воли губернатора. А сейчас он ничего, значит, не ответил, но настроение вновь испортилось.

Начальник нажал кнопку на селекторе и велел подавать завтрак в спальню. Вошла Марина, горничная, с подносом. Голубович, еще не садясь к столу, налил себе в серебряный шкалик водки, опрокинул и заел икоркою, поддев ее пальцем из вазочки – обсосал палец.

– Давай… Закусим… – сказал сухо. – И поедешь, у меня нынче делов до хрена. – Он вздохнул: – Вагон и маленькая тележка… Делов… Ду ю сыыы? – добавил образованный губернатор, почти исчерпав этим вопросом английский свой словарный запас. – Скажи там – машину через двадцать минут для девушки, – отнесся он к горничной на родном языке. Марина заученно произнесла «слушаюсь, босс» и вышла.

Сегодня Голубовичу из делов предстояло следующее: первое, это решить вопрос с новой дорогой от Глухово-Колпакова через расположенный рядом с бывшим монастырем изрезанный оврагами холм, за сходство очертаний вторую сотню лет называемый в народе «Борисовой писькой» – с новой дорогой в соседнюю область.

Все дорожные работы в области вот уже больше десяти лет выполняла фирма под названием VIMO, с которой Голубович исправно получал свои откаты. VIMO, можем мы вам тут сообщить, дорогие мои, чтобы вы не ломали голову, расшифровывая таинственную аббревиатуру или подыскивая ей какой-никакой общемировой эквивалент, VIMO расшифровывалось просто – Виталий Мормышкин. Означенный Мормышкин, владелец и гендиректор, считался своим человеком и исправно каждый год ремонтировал и даже иногда прокладывал новые глухово-колпаковские пути сообщения, которые тут же начинал ремонтировать тоже. Все бы хорошо, продолжаем мы информировать вас, и губерния незамедлительно заключила бы новый с Мормышкиным договор, но некий Шурик Аверьянов, имеющий в кругах погоняло Аверьян, крупнейший в Глухово-Колпаковских местах латифундист, вдруг заявил на дорогу свои права.

Сейчас Голубовичу надо было думать, как ему перетереть про дорогу с Шуриком. Это первое. Допустить падение своего влияния на областные события Голубович никак, сами понимаете, не мог. Что же касается Мормышкина, то Иван Сергеевич недавно передал ему весь компклекс областных очистных сооружений вместе с вывозом и переработкой мусора – доходнейшее дело. Правда, предстояло оттеснить от вывоза мусора прежних владельцев, но с ними VIMO разобралось бы самостоятельно. Зато владение мусором теперь практически уравновесило Мормышкина с Аверьяном и поставило опытного Голубовича, как всегда, над схваткой. Ну, и хватит пока об этом, дорогие мои.

Второе – завтра предстоял под телекамеры электронный брифинг с Москвой. К завтрашнему надо было подготовиться, то есть – чтобы областное чиновничество подготовило Голубовичу под руку справки решительно обо всем, обо всех последних глухово-колпаковских достижениях в деле модернизации и капиталистического строительства, причем представить оные достижения необходимо было с умом – вроде бы они есть, а вроде бы и нет: излишние областные успехи, как вы сами понимаете, дорогие мои, наверху не поощрялись.

И третье – совсем коротко, чтобы более вас не утомлять – третье, это сегодня после брифинга к Голубовичу должна была прийти журналистка из московского журнала, некая Маргарита Ящикова. Голубовичу показали ее портрет на глянцевой журнальной полосе. Глянцевая журналистка очень ему понравилась с виду. Поэтому Голубович готовился давать интервью, но только так, чтобы и журналистка ему дала – собирался наш Голубович в процессе интервью трахнуть работницу – чуть мы не написали «работницу пера» – работницу ноутбука, потому что давно он не трахал журналисток. Да-с! Давненько! В постоянных тетках у Ванечки нашего числилась сейчас та самая Иванова-Петрова, и ооочень неглупая и в постели замечательная оказалась баба, но постоянные-то не в счет! Да-с! Не в счет! Ведь наш Сергеич был не только романтиком, как мы уже сообщали вам, но еще и гурманом, вот что! Да-с! Гурманом! К предстоящему послеинформационному сексу губернатор относился, как и ко всем остальным делам, вполне серьезно, потому что, еще сообщаем вам, был он не только романтик, не только гурман, но был еще и очень, очень серьезный человек. Так он о самом себе полагал, ну, и мы с вами, дорогие мои, тоже станем так же вот полагать о Голубовиче.

И, конечно же, теперь неотступно следовало – это в четвертых – следить за дорогими гостями из Глазго. Голубовичу уж доложили, что из Глазго гости, а не из Лондона.

Перечислив прекрасные эти планы Ивана Сергеевича на нынешний день, мы сразу вам можем сообщить, что совершенно всё из запланированного выполнить Сергеичу не удалось. Хотя некоторые пункты блистательно оказались претворенными в жизнь сами собою. Или полупретворенными. Или недопретворенными. Это уж как кому свезло.

– Ты вот что, Алена, – сказал Голубович, садясь к поставленному на кровать подносу и вновь все доброжелательней и доброжелательней поглядывая на переводчицу. Хелен присела рядышком, видимо, она совершенно свободно чувствовала себя без одежды. – Ты вот что… – тут он прервался, потому что внутренний голос просто завопил у него под макушкой: – Суууукааа! Сука она! Молчи, козел! Молчи! – и Голубович, раздраженный поучениями внутри самого себя и столь неправильным к себе обращением, вдруг неожиданно заорал в воздух, сжимая кулаки: – Сам молчи! Молчи, блин! Молчи!