— Я, конечно, не сомневаюсь, что ты совершал то, что не очень-то одобряется церковью. Но ты не способен на тот грех, в котором тебя обвинил твой отец.

— Разумеется, не способен. Так вот, в тот день я возвратился с верховой прогулки, являвшейся для меня обязательной. Видишь ли, отец был уверен, что такие упражнения успокаивают демонов похоти. Я поднимался по нашей главной лестнице, весьма внушительной, между прочим. Как-нибудь ты обязательно должна ее увидеть…

Он умолк, словно боялся продолжить рассказ. Наконец заставил себя заговорить:

— Я поднимался в свои личные комнаты, куда перебрался из детской, когда мне исполнилось десять лет. Оказавшись в длинном коридоре, я встретился с Эстер — та вышла из гостиной матери. Тогда ей было всего лишь восемь лет, и она была очаровательным созданием. Я видел ее нечасто, поскольку она пока что пребывала на детской половине и наши уроки проходили раздельно. Она была вся в слезах, и я обнял ее и спросил, что с ней случилось. Но сестра так сильно рыдала, что не могла даже говорить. Я тогда решил, что она чем-то напугана.

Прикрыв глаза, Кейн снова умолк — вероятно, вспоминал те мгновения уже в тысячный раз.

— И тут я вдруг услышал голос отца, доносившийся из комнаты матери. «Дочь, вернись!» — кричал он в ярости. И я подумал, что надо спрятать от него Эстер. Подхватив ее на руки, я побежал по коридору в сторону своей комнаты.

Кейн перевел дыхание, словно только что пробежал это расстояние. Немного успокоившись, он вновь заговорил:

— А отец, должно быть, услышал, как хлопнула моя дверь. И он последовал за мной. Эстер, все еще находившаяся у меня на руках, крепко прижималась ко мне. Отец же, ворвавшись, взревел, словно взбесившийся бык. Он вырвал из моих рук сестру, потом схватил меня за воротник и поволок вниз по лестнице — в свой кабинет.

Кейн тяжело вздохнул, снова переживая тот момент.

— Я тогда говорил ему, что ни в чем не виноват. Более того, я даже не понимал, что его так взбесило. — Снова закрыв глаза, Кейн увидел перед собой отца — рослого и широкоплечего. Старый маркиз был очень сильным человеком, особенно когда орудовал тростью или плеткой. Наказание зависело от степени вины сына, и шестнадцатилетний Кейн ужасно боялся родителя. — Но он так и не объяснил причину своего гнева, пока не закончил меня пороть.

— Он бил тебя? — спросила Джулиана.

— Да, он выпорол меня. Причем не в первый раз. Зато это был последний раз. И это была самая жестокая порка.

Кейн до сих пор помнил, как болели у него после этого спина и зад.

— В конце концов я попытался бросить ему вызов. Сказал ему, пусть и хлюпая носом, что он — безумец. Конечно, глупо было говорить такое огромному мужчине с кнутом. Но мне повезло. Отец не стал пороть меня повторно. Возможно, у него устала рука. Он подошел к своему письменному столу и выдвинул ящик. Затем шагнул ко мне и швырнул на ковер кошелек. Он больше не прикоснулся ко мне, лишь приказал мне убираться из дома и никогда не возвращаться.

— Но что именно он сказал тебе? Ты помнишь его слова?

— Да, конечно. Я запомнил их на всю жизнь, они врезались мне в память. Так вот, он сказал: «Ты виновен в грехе Амнона, и я изгоняю тебя из своего дома. С этого дня ты больше мне не сын».

— Ты тогда понял, что он имел в виду?

— Нет, в то время я понятия не имел об этом. Мои занятия, конечно же, предусматривали чтение Библии, и я к тому времени узнал множество пикантных историй из священной книги, но каким-то образом упустил именно этот эпизод. Вероятно, я нашел бы его очень странным, — добавил Кейн с грустной улыбкой. И в очередной раз вздохнул. — Да, забавный эпизод, не правда ли? — Он тихо рассмеялся, но в его смехе не было веселья.

— Кейн, прошу тебя, не надо так… — пробормотала Джулиана. — Так что же было потом?

— Я ушел с сотней фунтов в кармане, которые он мне дал. И мне тогда казалось, что это — целое состояние. — Кейн с усмешкой покачал головой, удивляясь своей тогдашней наивности. — Положив в сумку кое-что из вещей, я прошел пешком пять миль до ближайшей почтовой станции, сел в дилижанс и отправился в Лондон. Я был счастлив, вырвавшись из дома.

— А когда ты все понял?

— Об Амноне?

Джулиана молча кивнула..

— Понял в дилижансе. У одного из пассажиров была Библия, и я попросил ее. — Кейн закрыл глаза; на сей раз он молчал довольно долго, но в конце концов вновь заговорил: — Знаешь, когда я все понял, то подумал, что вот-вот лишусь чувств. Но хуже всего было другое… Я понимал: пока жив отец, я вряд ли увижу Эстер. Я не мог даже написать ей, потому что мое письмо в каком-то смысле стало бы подтверждением того, что обвинения отца совершенно справедливы.

— А что было после его смерти?

— Я приехал в Маркли-Чейз на похороны. Думал, что все позади и что я смогу вернуться домой. Я даже мечтал о том, чтобы снова увидеть мать. — Кейн криво усмехнулся. — Но мать не позволила мне встретиться с Эстер. Она повторила обвинения отца и запретила мне даже приближаться к сестре. Разумеется, я мог бы потребовать, чтобы мать покинула дом. Отец не имел права лишить меня наследства, поэтому я, став маркизом, стал и хозяином поместья, но если бы уехала мать, то уехала бы и сестра. А я не мог наказать Эстер высылкой из дома, где она выросла. Я знал, каково это… В течение нескольких лет мы с матерью кое-как поддерживали перемирие. Разумеется, я оставался в Лондоне, а сестра жила с матерью в моем поместье.

— Пока не убежала, — прошептала Джулиана.

— Да, пока не убежала. Конечно, я буду бороться за нее в суде, но есть риск, что мать открыто обвинит меня в изнасиловании восьмилетней сестренки.

При этих его словах Джулиана побледнела.

— Кейн, неужели люди поверят гнусным наветам?

Он пожал плечами:

— Трудно сказать… У меня не очень-то хорошая репутация. Но ты еще не знаешь самого ужасного, — добавил Кейн, нахмурившись.

— Самого ужасного?! — воскликнула Джулиана.

— Видишь ли, я узнал, почему Эстер плакала в тот день. Она разрыдалась, увидев, что отец бьет мою мать. А я ушел от них. Я оставил мать и сестру — и ушел, весьма довольный собой. Сбежал, оставив их во власти безумца.

Глава 21


Дорожная карета Кейна стала их домом на несколько дней, и им было очень уютно в этой маленькой бархатной пещерке — так хорошо в тесноте экипажа могли чувствовать себя только любовники. И только люди, ставшие по-настоящему близкими, прекрасно друг друга понимающие.

И сейчас, сидя напротив Кейна и временами касаясь его коленями, Джулиана почти физически ощущала то чувство стыда, которое он испытывал из-за того, что покинул мать и сестру.

— Но ты ведь их никак не подвел, Кейн, — сказала она, пытаясь его утешить.

Он тяжко вздохнул и молча уставился в пол. Минуту спустя, снова вздохнув, проговорил:

— Пойми, я должен был знать… Да, должен. Наверное, он бил ее часто, очень часто. Бил в течение многих лет.

— Ты не можешь этого знать, — возразила Джулиана. — Возможно, такое случилось только раз. И потом… Если даже это так, то он наверняка принимал меры предосторожности — чтобы ты не узнал об этом.

— Я слишком редко видел мать. Ведь она большую часть времени проводила в своих комнатах, в бесконечных молитвах. А за мной ухаживали слуги. К тому же мать часто бывала беременной…

— Беременной? — с удивлением переспросила Джулиана. — Но вас с сестрой только двое…

— Просто выжили только мы с Эстер. Мать потеряла, должно быть, полдюжины детей — некоторых при родах, других до родов. Я часто задаю себе вопрос: а может, отец наказывал ее именно за это? Я должен был знать, должен был что-то сделать.

— Но ты был ребенком, Кейн. Ты оставался мальчишкой даже тогда, когда покидал дом. Как мог ты остановить его?

— По крайней мере я должен был попытаться… Между прочим, сестра утверждает, что он продолжал ее бить до самой своей смерти. Проживи он подольше, мог бы взяться и за Эстер. Такое вполне могло произойти. Я-то возмущался из-за того, что отец ужасно обращался со мной. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, как он обращался с матерью. В Лондоне я наслаждался всеми радостями жизни, а мать в это время жила в аду. — Кейн поднял голову и, выпрямившись, прошептал: — Я столь же гадок, как и мой отец.

— Перестань! — воскликнула Джулиана. — Если я что-то и знаю о тебе, то лишь одно: ты не способен обидеть женщину. Ты по-настоящему уважаешь женщин. Я провела большую часть жизни среди мужчин, поэтому могу с уверенностью заявить: никто и никогда не относился ко мне с таким вниманием и уважением, как ты. Ты никогда не считал меня глупой и невежественной лишь потому, что я — женщина.

— Я сам был бы невежественным болваном, если бы вел себя таким образом. Если я чему-то и научился в своей жизни, то лишь одному: я понял, что женщины ничуть не глупее мужчин. К тому же намного лучше их.

— У меня не слишком много знакомых женщин, — пробормотала Джулиана. — Так что мне трудно судить об их качествах. Что же касается мужчин… — Она внезапно умолкла и пожала плечами.

— Я слушаю тебя, дорогая. Что же ты знаешь о мужчинах?

— Наверное, не так уж много. Но мне кажется, что мужчины абсолютно уверены: женщины должны им подчиняться.

Кейн с усмешкой кивнул:

— Совершенно верно. Этого требуют и наши законы. Ведь не могла же мать пожаловаться на отца властям.

Джулиана едва заметно поморщилась.

— Да, конечно. Но ты, Кейн, совсем не такой, как твой отец. Любая женщина, окажись она, согласно закону, под твоей властью, была бы в безопасности. И я знаю, что ты сделал много хорошего для некоторых женщин. Впрочем, не только для женщин.

— Неужели? Что же именно ты знаешь?

— Твоя экономка, миссис Дюшан, кое-что рассказала мне однажды утром, когда я одевалась.

Кейн нахмурился и проворчал:

— У Мел слишком длинный язык.

— Так вот, я узнала, что ты помогаешь многим женщинам, оказавшимся в беде. Кроме того, ты отдал значительную сумму, чтобы твои бывшие слуги не оказались на улице.

— Я не желаю об этом говорить, — проворчал Кейн. — И я буду тебе очень благодарен, если ты об этом забудешь.

— Но почему ты скрываешь это? Да, между прочим, я видела один из… объектов твоей благотворительности. Однажды я пришла к твоему дому, чтобы передать тебе книгу, и увидела эту женщину.

— В самом деле? И меня не было дома?

— Возможно, был. Но видишь ли… Когда я увидела эту молодую особу, выходившую из твоего дома, я решила не заходить к тебе.

— Решила не заходить? — удивился Кейн. — А… кажется, я понимаю, что тебя так смутило. Полагаю, ты делаешь те же ошибочные заключения, что и все мои соседи в течение этих трех лет. Они считают, что я обладаю мужской силой Геркулеса.

— Очень печально, если они ошибаются в этом, — заметила Джулиана.

— Весьма двусмысленное заявление, моя дорогая, — с улыбкой ответил Кейн. — Но если ты имеешь в виду то, что под этим подразумевается, то я постараюсь не разочаровать тебя.

Джулиана густо покраснела. И тут же поняла, что пикантные намеки Кейна очень ей по душе; она даже почувствовала, как по телу ее словно пробежала горячая волна.

— Похоже, ты снова стал самим собой, — сказала она, стараясь сохранить строгое выражение.

— Прошу прощения, дорогая. Не сдержался. За долгие годы у меня выработалась привычка отпускать весьма двусмысленные шутки.

— Пожалуйста, не извиняйся. Нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие. Мне это в тебе нравится. Я люблю твои шутки и… некоторую непочтительность.

— В самом деле?

— А ты удивляешься? Неужели не понимаешь?.. Видишь ли, это делает тебя… В общем, мне с тобой весело.

Кейн изобразил удивление.

— Ты считаешь меня комиком, клоуном?

— Вовсе нет. — Она покачала головой. — Но твои шутки делают тебя необыкновенно приятным собеседником. С тобой действительно очень весело. Не помню, чтобы мой дед или Джозеф так острили и смеялись.

— Они не позволяли себе никаких шуток? Что ж, вероятно, у них были чрезвычайно важные дела, так что им было не до шуток.

— Знаешь, Кейн, я начинаю думать, что шутки — это очень важно. И вообще, нельзя ко всему относиться серьезно. Полагаю, что порой некоторое легкомыслие даже на пользу.

— Вот как? — Кейн расплылся в улыбке. — Что ж, постараюсь это учесть. Однако должен заметить, что к некоторым вещам ты относишься очень серьезно. Например, к книгам. Предположим, мне в руки попало одно из изданий Кэкстона. Поскольку читать их ужасно скучно, я могу разодрать книгу на отдельные листы и использовать в качестве обоев для моей библиотеки.