– Ну, это вы очень сильно ошибаетесь, – вдруг вступил в разговор Марк. – Сначала вы ударитесь о воду, и не факт, что сразу сломаете позвоночник, можете просто поломать руки-ноги, больно, но не смертельно. Потом вода будет наполнять ваши легкие, а это адская боль, когда она разрывает мембраны, выдавливая оттуда воздух. В общем, так себе, я вам скажу, ощущения. Ну а после какой-то сердобольный человек, стоящий на берегу, вон кто-нибудь типа Таши, решит вас спасти. И вот вы лежите на больничной койке, подключенный к аппарату ИВЛ, беспомощный, с переломанными ногами и руками.

– Какой кошмар! – воскликнул Антон Павлович. – Вы, молодой человек, нарисовали мне ужасную перспективу. Я даже не предполагал, что такой исход возможен.

– Обращайтесь, если что. – Улыбнулся Марк, улыбка – это единственное, что у него выходило плохо, очень ненатурально, и за нее у Ирмы стоял жирный минус напротив имени Марк.

– Вы знаете, я решил немного повременить со своим решением. – Антон Павлович все слова принимал за чистую монету.

– Ну что мы все о грустном? – решила сменить тему Ирма. – Давайте попросим Ташу сыграть нам на гитаре.

– Просим, Наталья. – Похлопал в ладоши Антон Павлович, радуясь, что его тема закончилась.

– Давай, подруга, что-нибудь жизнеутверждающее, – потребовала Ирма, передавая Таше гитару.

Таша не стала сопротивляться, потому как разговор ей очень не нравился и его действительно было необходимо прекратить. Она понимала, что это что-то очень личное, и даже сидя вместе в КПЗ, они разговаривали с Антоном Павловичем о книгах и театре, о современном кино и гениальных актерах прошлого, но ни слова о происшествии на мосту. Одно она поняла из разговоров точно – пожилому человеку, которому, к слову, через месяц должно было исполниться восемьдесят, идти некуда. Поэтому Таша приняла решение, которого еще не знала ни Ирма, ни Леська, да что там, пока об этом не знал даже сам Антон Павлович – с сегодняшнего дня он будет жить с ними.

Гитара как родная легла в руки, и песня сама собой пришла ей в голову, сейчас она подходила всем. И Таше, и Антону Павловичу, и Ирме с Марком, уж очень они смотрелись хорошо вместе.

– Просьба больше не звонить никогда,

Начинаю снова жить, господа,

После бури сразу тишь, благодать,

Я всегда могла тебя оправдать.

Просьба больше не звонить никогда,

Ведь слова твои рекой как вода.

Захлебнуться в ней боюсь, утонуть,

Мне бы гордость поскорее вернуть.

Просьба больше не звонить никогда,

Наконец закончились холода,

Обещанья раздаёт смело май,

Начинаю жить с нуля, мир, встречай.

Видимо, каждый в ней услышал что-то свое, потому что искренние аплодисменты прозвучали даже от сдержанного Марка.

– А давайте завтра дождемся Леську и поедем все вместе к нам на «фазенду», устроим там настоящий летний пикник? – предложила Таша.

– Даже не знаю, – засомневалась Ирма, – у меня машина в ремонте.

– Прошу вас меня не обижать, я полностью в вашем распоряжении, – предложил благородно Марк.

– Мне, честно, стыдно пользоваться вашей гостеприимностью, – скромно, как всегда, сказал Антон Павлович, – но, к своему стыду, я согласен.

– Ну, значит, решено, – засмеялась Таша.

В этот момент её старенький смартфон зазвонил.

– Алло, – весело ответила она, ведь жизнь потихоньку налаживалась.

Вмиг лицо, только что светившееся надеждой на счастливое завтра, побледнело и губы задрожали.

– Это ужасно – прошептала она в трубку и заплакала беззвучными тихими слезами. – Я поняла, обязательно буду.

Отключив смартфон, она подошла к клетке, которая весь вечер стояла здесь же, на подоконнике, и сказала странному животному, которое, распушив свой красивый хвост, смотрело на гостей:

– Пикник откладывается, завтра похороны, – и, вытирая тихие слезы, добавила: – Твой хозяин, Дуса, вчера умер – выпрыгнул с двенадцатого этажа гостиницы «Звезда».

* * *

Их было трое, трое неразлучных друзей-ботанов. В своих районах, дворах и классах для них друзей не нашлось, никто не хотел общаться с очкариками, которым интересно решать задачки по математике, а не гонять мяч во дворе. Поэтому свою дружбу они нашли во дворце пионеров в кружке «Шахматы». Позже, когда развалился Союз, а за ним и все остальное, включая даже детские кружки, дружба трех ребят оставалась крепкой и нерушимой. Димка Арбенин по кличке Даймонд, красивое иностранное слово он сам себе придумал, потому как считал, что его шахматная стратегия «Бриллиант», которую он разработал, гениальна. Юрка Суслик по прозвищу Космос, ну а какое в то время мог иметь прозвище мальчик с героическим именем Юра? И Клим Январь, имеющий кличку Клинок, она сложилась сама собой, возможно, как производная от имени, а может быть, от того, что он был всегда очень резок и, несмотря на очки и хиленькое телосложение, никого не боялся. Таких друзей надо было еще поискать, как им было хорошо втроем, более не было никогда и никому. Конечно, после школы их жизнь разбросала в разные стороны, но они все равно постоянно поддерживали друг с другом связь, чувствуя необходимость общения даже на физическом уровне. Никто более: ни родители, ни жены – никто их так не понимал, как эти трое ботанов» друг друга.

И вот сегодня одного из них не стало: Юрка Суслик, самый умный из троих друзей, самый успешный, закончил Бауманку и работал за границей, самый-самый, просто выпрыгнул из окна гостиницы «Звезда» в родном городе Н.

– Не верю я, Клинок, что Космос это сделал. – Даймонд сидел за столиком в кафе и мотал головой, словно старался скинуть наваждение, удалить память о сегодняшнем страшном дне.

Димка единственный из троих остался жить в городе Н, женился и обзавелся к данному моменту тремя чудесными пацанами. Жена дома тихонечко сходила с ума с ними, поэтому названивала ему каждый час с вопросом, когда он вернется. Последние часа три он просто перестал брать трубку, устав оправдываться и успокаивать нервную супругу. У них сейчас было общее горе, по-настоящему большое горе, которое не измерить ничем. Оно накрыло двоих бывших ботанов своим большим черным покрывалом, под которым было трудно дышать и глаза от черноты застилало пеленой. Горе, которое невозможно было ничем измерить, а главное – ничего нельзя было изменить.

– Давай еще раз пробежимся по фактам. – Клим пытался унять боль потери и вернуть способность соображать, эмоции этому сильно мешали, а ведь надо разобраться. Клим тоже, как и бедолага Даймонд, не верил в самоубийство Космоса. Не верил и всё, хоть что говори.

– Итак, Юрка приехал в город Н два дня назад и не сказал об этом никому, ни мне не написал, ни даже тебе, хотя прекрасно знал, что ты здесь. То, что он не захотел с тобой встречаться, мы полностью отвергаем, это не в стиле Юрки, а люди не меняются уже в таком возрасте, это точно. Значит, у него были на это причины, возможно, он чего-то опасался и не хотел тебя подставить, у тебя жена, трое детей, Космос это знал и никогда бы не подверг твою семью угрозе, – продолжал рассуждать Клим. – Отсюда вывод: он чего-то опасался, а значит, его могли убить.

– Но ты же слышал, что говорил следователь, – вставил Димка, по детской привычке двумя руками ероша себе волосы. – Все вещи на месте, дверь гостиничного номера была закрыта на ключ изнутри, в наших гостиницах еще все по старинке. Причем ключ торчал в дверях. Падал он с балкона номера ночью, когда было темно, и никто этого не видел, никаких следов борьбы на теле нет, лишь только лошадиная доза алкоголя. Версия у них стройная получилась: напился и упал, а там неважно, специально или случайно по пьяни его перетянуло за хилые перила балкона или кто помог.

– И вот эта стройная версия меня и смущает, – задумчиво сказал Клим. – Слишком она логичная, как будто кто-то нарочно так сделал, чтоб никто даже дело заводить не стал. Ведь было бы дело – были бы отпечатки пальцев и куча экспертиз по ДНК и т. д. А тут все понятно без слов и действий.

На столе уже привычно завибрировал Димкин телефон.

– Хватит нам с тобой на сегодня, – вздохнув, сказал Клим, понимая, что необходимо отпустить друга к семье. – Поехали по домам, завтра у нас трудный день, похороны, – и тихо добавил: – Эх, Юрка, кто бы мог подумать, что нам тебя придется хоронить, за свои сорок лет даже семьи не нажил. Хотя о чем это я, у самого ничего в этой жизни нет, только родители.

– А ведь ты знаешь, – вдруг вскинул свою голову Димка, перестав её держать над столом, как перед казнью, – мне год назад Юрка писал, что встретил наконец свою любовь и что никогда не подумал бы, что она будет не просто русская, а из города Н, к тому же из его класса. Это было всего лишь один раз, позже, когда я ему задавал вопросы на эту тему, он либо уклонялся от ответа, либо говорил, что все это чушь.

Когда через полчаса Клим ехал по родному городу в такси, то последние слова Даймонда никак не выходили из головы. Кто была та таинственная одноклассница, какие связывали их отношения и встречались ли они в городе Н за этот его короткий приезд? Все эти вопросы надо будет завтра попробовать узнать, на похороны позвали в том числе и одноклассников Космоса. Димка сейчас работал директором школы, в которой когда-то учился Юрка, поэтому ему не составило никакого труда найти их. Бывшая Юркина классная руководительница до сих пор трудилась в школе и обещала обзвонить их всех. Привилегия маленького города – все всех знают, ну, почти все.

Клим, погрязнув в своих мыслях, не сразу понял, что они приехали, родительский новый дом до сих пор был непривычен для него. Вечером со светящимися огнями окон он выглядел еще более чудаковато и притягательно. Машина отца уже стояла на парковке, значит, сейчас будет тяжелый разговор, ну или в лучшем случае просто веселый разговор с матерью и холодное молчание отца. Сегодня, после тяжелого, одного из самых черных дней за последние десять лет его жизни, это несмотря на его работу, очень не хотелось показательного спектакля под названием «Сын не оправдал надежд».

Но вопреки ожиданиям в красивом зале, где, несмотря на лето, потрескивали дрова в камине, сидела только мама и читала книгу, а у её ног дремал Зинадин, и Климу даже показалось, что пес похрапывал.

– Клим! – Мама, бросив свое занятие, кинулась к нему, как сегодня на вокзале, словно и не было той счастливой встречи еще утром. – Как ты?

– Тяжело, мам, завтра похороны, можно мы не будем об этом говорить? Где отец?

– В кабинете, он очень расстроен, у него какие-то проблемы, и решить их, я так поняла, не получилось. Давай не будем его трогать, пойдём лучше на кухню, там Лариса напекла таких пирогов – ты закачаешься.

Зинадин, услышав слово «пироги», открыл один глаз, но, видимо, сон был сильнее голода, и он продолжил громко сопеть.

Лариса работала в их семье уже лет двадцать пять, мама всегда была равнодушна к кухне, а когда представилась возможность, она сразу взяла повара. Да не просто повара: тогда их соседку, заведующую столовой завода «Красный коммунар», уволили, женщине было сорок пять, и она одна воспитывала троих детей. Галина не забыла маминой доброты и до сих пор верой и правдой служила им на кухне. Правда, дети выросли, да и ездить теперь стало далеко, поэтому пожилая повариха переехала в их дом и теперь имела в нем свою комнату, да вообще, по сути, стала членом семьи. У детей, как обычно, не было времени на престарелую мать, а сидеть одной в пустой квартире было тяжко. Здесь же она была словно старшая сестра, имела и право голоса, и свое мнение.

– Климушка! – Галина, как и мама, обняла и поцеловала его, словно родная тетка. – Садись, дорогой, я тебя накормлю.

Пироги и правда были отменные, ничего подобного Клим не ел уже сто лет и забыл этот чудесный вкус. Когда пирог с луком и яйцом запиваешь холодным молоком, то жизнь становится чуточку лучше.

– Привет, сын. – В кухню зашел отец.

Галина отца немного побаивалась, а отца не в духе – откровенно сторонилась, поэтому, поставив стакан молока и пирог перед ним, они с мамой молча вышли из кухни. Отца боялись и уважали все, даже мама, хотя героически старалась этого не показывать.

– Привет, – ответил Клим, протянув для рукопожатия руку, но тот, проигнорировав её, пошел к сыну ближе и в не свойственной ему манере обнял Клима сильно и нежно, словно извиняясь. После неловко, намеренно не смотря ему в глаза, сел за стол и откусил пирог.

– Галина не меняется, – пытаясь сгладить стеснение за свой порыв нежности, сказал он.