Кристи кладет трубку прежде, чем я успеваю хоть что-то сказать. К чему было это "спасибо, что позвонила"? Она позвонила мне. Я хочу пригвоздить телефон к полу и разбить его на миллион осколков, но умудряюсь сохранить крупицы самообладания. Полагаю, я могу позвонить папе и попросить разрешения заглянуть к ним на неделе, чтобы оставить подарок для Коди, желательно в тот день, когда Кристи не будет дома. Я засыпаю с мыслями о том, как бы подсунуть ей крем для депиляции вместо шампуня, занимавшими меня весь вечер.

Следующим утром просыпаюсь практически счастливая. Довольно странное чувство. Моя жизнь – отстой, с какого угла ни посмотри, однако я ощущаю своего рода оживление.

Это Йен. Я уверена.

Меня… не знаю… окружает какая-то аура чистоты. Будто я смела всю эмоциональную паутину, и теперь внутри меня появилось место для танцев, пения и игр. Ладно, моя монструозная мачеха явно не горит желанием подпускать меня к своим ненаглядным мальчикам, а отец меня не понимает. И мама до сих пор в глубине души надеется, что я сбегу в Европу, но все это меркнет, стоит мне вспомнить, что есть один парень, который мне верит.  

Один особенный парень. Я спускаюсь по лестнице, пританцовывая, целую маму в щеку.

– Ого, ты в хорошем настроении. – Она уже переоделась, приготовившись идти на работу. – Хочешь поделиться с классом?

– О, Кристи отменила мое приглашение на празднование дня рождения Коди. Я замышляю расплату.

– Извини? – Мама резко разворачивается, в ее голосе появляется характерная интонация, говорящая "о-нет-она-не-посмела", но я поднимаю руку. 

– Серьезно, я в порядке. Я даю отпор, помнишь?

Она кивает и медленно улыбается.

– Хорошо. Просто, знаешь, постарайся не сделать ничего такого, что потребует внесения залога, ладно?

Смеясь, мы садимся в машину и, спустя считанные минуты, присоединяемся к веренице автомобилей, высаживающих школьников.

– Ты сможешь сегодня вернуться на автобусе?

Качаю головой.

– Нет, никаких автобусов. Я или пройдусь пешком, или попрошу Йена меня подвезти.

Помахав и произнеся напоследок "люблю тебя", она уезжает.

Несмотря на неделю каникул, я по-прежнему самый актуальный предмет сплетен, гуляющих по школе. Поднимаюсь по лестнице, направляюсь к своему чистому, пахнущему апельсинами личному шкафчику, уклоняясь от перешептываний, злобных комментариев и парней, пытающихся меня облапать. Я не успеваю увернуться от одного; почувствовав, как чья-то рука хватает и сжимает мою грудь, я даже не задумываюсь. Просто реагирую, как меня научил папа: обхватываю и заламываю ему палец.

Кто-то кричит, извергая поток ругательств. Я не останавливаюсь посмотреть, кто именно.

Дойдя до шкафчика, бросаю туда все книги, которые пришлось забрать домой на каникулы. Первым уроком у меня Английская литература. Расправляю плечи, беру нужный учебник и отправляюсь в неблизкий путь на третий этаж. Йен Рассел идет туда же, смеясь с Джереми, Кайлом и Мэттом. Когда они видят меня, все четверо останавливаются посреди коридора.

Я продолжаю идти.

Джереми выглядит испуганно; какой-то частичке меня это нравится гораздо больше, чем должно. Мэтт раздражен, и в этом нет никакого смысла. Я ему ничего не сделала. Усердно стараюсь не пялиться на Йена слишком долго, только это невозможно. Его губы приоткрыты, темные глаза широко распахнуты. Я знаю, что мой наряд сделал свое дело.

На мне кожаная мотоциклетная куртка, черные джинсы и черные сапоги. Под курткой – изрезанная футболка, оголяющая немного кожи, однако не в стратегических местах. Кожаные нарукавники с крестообразной шнуровкой исчезают под манжетами куртки. Мои волосы выпрямлены, распущены, и, да, я с четной помадой и черной подводкой.

Смиритесь.

Губы Йена сжимаются в тонкую линию. Думаю, он не рад, что я вернулась к своему костюму, как Йен его называет, но он остается в стороне. Кайл, Мэтт и Джереми, скрестив руки, обосновываются в центре коридора, вынуждая людей протискиваться мимо них. Ну, Грэйс Колье не станет протискиваться мимо кого бы то ни было. Я напролом прохожу прямо сквозь их линию. Джереми – коротышка, так что особых усилий для этого не требуется.   

Громкий смех следует за мной до кабинета, где я бросаю сумку на пол, достаю тетрадь и готовлюсь к уроку.

В передней части класса две девушки, с которыми я лично не знакома, говорят обо мне так, словно меня тут нет.

"Уже Хэллоуин?" и "О боже, ты видела ее макияж?". Будто это самое худшее, что говорили в мой адрес. Самое смешное: я одевалась так с начала девятого класса – раньше никто и бровью не вел. Мои друзья думали, что это круто… в то время, когда они еще являлись моими друзьями. Покачав головой, пропускаю все мимо ушей.

Сегодня меня ничто не ранит.

***

– Когда Грумио говорит в 1 акте: "Чертовку Катарину! Слышал брань я, но хуже нет для девушки прозванья", он называет ее чертовкой или мегерой – худшим словом, каким только можно назвать девушку, – поясняет миссис Кирби классу.

Я закатываю глаза.

Это не худшее слово. Поверьте.

– Но Петруччо она в своем роде нравилась, вы согласны?

Возможно. Думаю, он просто видел денежные знаки, когда смотрел на нее, а не сердечки.

– Каково ваше мнение о Кэт? Она действительно была мегерой, какой ее все считали? 

– Она была настоящей стервой, – выкрикивает кто-то с задних рядов. Обернувшись, прихожу к выводу, что это была Элли.

– Ребята, вы бы хотели жениться на Кэт?

Все парни строят гримасы и отрицательно качают головами.

– Так почему же Петруччо с таким упорством стремился не просто жениться на ней, но и укротить ее?

Я абстрагируюсь, когда мальчишки, которых вызывает учительница, дают какие-то бездарные уклончивые ответы, доказывающие, что они не дочитали пьесу. Нет никакой дискуссии, лишь перефразирование заметок миссис Кирби… до тех пор, пока один храбрый идиот не заявляет:

– Если бы Кэт была моей женщиной, она бы очень быстро научилась проявлять уважение.

Что?

Возглас "Ооо" тихим бормотанием проносится по классу. Миссис Кирби улыбается, глядя на Джекса – парня, строящего из себя гангстера.

– Что бы ты сделал иначе?

– Я бы ей прямо втолковал: если хочешь выбраться из папочкиного дома, девочка, тогда будешь все делать по-моему, – добавляет он, взмахивая рукой, будто рэпер. 

О, мой Бог, серьезно? Вздохнув, качаю головой.

– Ты не согласна, Грэйс?

О-ой. Мои одноклассники оборачиваются, чтобы посмеяться надо мной, язвительно ухмыльнуться, изобразить похотливые жесты, которые каким-то образом ускользают от внимания учительницы. Я не отвечаю ей, но она не унимается.

– Я бы хотела услышать твое мнение.

Прочищаю горло.

– Мое мнение? Хорошо. Я думаю, Кэт опередила своих современников на века. Женщина с оригинальным мышлением и интеллектом. О горе ее бедному отцу! – Я вскидываю руку ко лбу, добавляя драматизма. Несколько человек смеются, однако в глазах миссис Кирби заметен проблеск.

– Почему ты считаешь, что оригинальное мышление и интеллект принесли горе ее семье?

Бросаю на нее косой взгляд.

– Да ладно. Разве это не очевидно? Она – девушка. Она – собственность, ничего более. Отец сулит ее тому, кто больше заплатит, ведь в ту пору девушки только для этого и годились.

– Сегодня тоже не особо годятся, – говорит Джекс. Парни разражаются хохотом.

Девчонки пронизывают его возмущенными взглядами, а внутри меня вспыхивает искра. Миссис Кирби открывает рот, чтобы поощрить очередной поток глупости, но мне терпения не хватит это слушать.

– Трус, – парирую я. Несколько девушек одобрительно аплодируют. – Только те парни, которые всерьез верят, будто нам лучше вернуться в темные времена, когда женщины были лишь собственностью мужчин, боятся девушек. Ты боишься девчонок, Джекс?

Он смотрит на меня, моргая, затем цепляет на лицо уверенную улыбку.

– Я не боюсь никаких девчонок.

Класс снова смеется, но учительнице все мало.

– Подождите. Подождите. Мне кажется, мы движемся в верном направлении. Грэйс, развивай свою идею. 

Я делаю глубокий вдох.

– Вот моя идея: Кэт не хотела, чтобы ее просто взрастили для замужества, а отец от нее большего не ждал. Когда все эти парни начали кружить вокруг ее младшей сестры, их отец был так рад избавиться от обеих, что заплатил потенциальным женихам, лишь бы сбыть дочерей с рук. А парни… какая им разница, кто эти девушки? Они не только получат деньги, но еще им достанутся красивые жены и гарантированный секс. А если девушке не нравился ее муж – очень жаль. Сама она выбрать не могла.

– До сих пор не вижу тут проблемы. – Джекс пожимает плечами и стукается кулаками с парнем, сидящим рядом.

– Серьезно? Не видишь проблему? Что, если бы мой отец заплатил тебе, чтобы ты на мне женился? Я тебя на дух не переношу, и тебе определенно не нравлюсь. Ты не видишь тут проблемы?

– Тебе бы пришлось спать со мной, потому что ты легально моя жена, и все такое. – Он ухмыляется. – А еще тебе бы пришлось делать все, что делают жены, типа, убирать, готовить, стирать мою одежду. Я б так жил, даже если ты…

– Джекс, достаточно, – миссис Кирби перебивает его, прежде чем он успевает назвать меня словом похуже мегеры, но уже поздно. Я знаю, что Джекс собирался сказать. Остальная часть класса тоже знает. Пытаюсь скрыть свою боль, только теперь она стала частью меня.

– Ты считаешь меня шлюхой.

– Грэйс…

– Нет, миссис Кирби, все нормально. Ты это хотел сказать, верно, Джекс? Мы все прекрасно знаем.

Джекс не отвечает. Он просто закидывает руку на спинку стула и улыбается так, будто он – царь мира.   

– Почему ты так думаешь? Я не помню, чтобы мы занимались сексом, и мне бы хотелось знать, почему ты пришел к такому мнению.

– Грэйс, довольно. Мы обсуждаем Шекспира, не тебя.

– Отлично. Давайте поговорим о Шекспире. – Я разберусь с придурком Джексом позже. – У Кэт не было выбора. Не было вариантов. Не было надежды. Появляется Петруччо, уже соблазненный обещанной платой, а потом решает, что ему нужно еще и дух ее сломить – так же, как дрессируемому животному.   

– Птице, – поправляет меня миссис Кирби.

– Без разницы. Это отвратительно.

– Эту пьесу часто называют женоненавистнической из-за того, как в ней относятся к женщинам. Тем не менее, другие литературоведы не соглашаются и говорят, что это фарс – якобы Шекспир пытался пролить свет на положение вещей в те времена. А некоторые вообще откровенно заявляют, что Шекспир был феминистом.

Я задумываюсь на мгновение. Это объясняет финал пьесы. Когда я прочитала его в первый раз, ощутила разочарование. Словно Кэт сдалась. Но сейчас?

– Миссис Кирби? Монолог Катарины в конце пьесы, тот, что про пари? Она ведь не всерьез говорила, верно?      

– Не знаю, Грэйс, как тебе кажется?

Если он был феминистом, значит, я абсолютно неправильно поняла финал.

– Она просто уступила. Сказала то, что хотел услышать от нее муж.

– Ага, потому что она усвоила, где ее место, – говорит Джекс, смеясь.

– Нет! Нет, она не была укрощена. Кэт не была сломлена. Она осталась собой, той же умной женщиной, действующей продуманно. Мне кажется, они с Петруччо заключили сделку. Я думаю, если отбросить позерство перед любопытными, они по-настоящему нравились друг другу. Кэт поняла, что для нее все могло сложиться гораздо хуже, и согласилась отказаться от своего стервозного поведения в обмен на помощь Петруччо. – Когда все продолжают безучастно сидеть, я машу рукой. – Да ладно вам, разве это не очевидно? Кэт по-прежнему думает, по-прежнему плетет интриги. Она просто нашла партнера, готового делать это вместе с ней.   

– Это потому что она – секси. Горячие девчонки всегда заставляют парней делать то, что им захочется.

– Да, а потом врут.

– Эй-эй, довольно, – миссис Кирби пытается восстановить контроль над ситуацией, когда по классу проносятся громкие одобрительные возгласы, но я встаю и поворачиваюсь лицом к мелкой противной ведьме, сидящей около окна. Ее зовут Камрин; она и словом со мной не обмолвилась с начала девятого класса. Камрин маленькая, с гладкими темными волосами, спадающими на плечи, мягким взглядом и приятной улыбкой, которую я не вижу, потому что в данный момент она слишком занята, ядовито ухмыляясь мне. Сначала Джекс, теперь она?