После недельного заточения в больнице и всего прочего, что связанно с этим не самым радостным местом, Герман наконец-то забрал меня домой. Мы не разговаривали насчет моих родителей и вообще всего, что произошло с нами, когда находились в дороге. Знаю, что Герман просто не хотел меня тревожить, а мне банально нечего было ему сказать. Я чувствовала себя неловко из-за мамы и папы, но людей ведь уже не исправишь. Хотя признаюсь, я не ожидала, что всё будет именно так. Ну да, я уже немаленькая и должна учиться самостоятельно справляться с проблемами. Но ведь поддержка… Она всем нужна вне зависимости от возраста. Благо, у меня есть Герман и несмотря на его бешеный темперамент, он умеет поддерживать и защищать. Без него бы я совсем чувствовала себя бесконечно одинокой.

Когда мы приехали домой, Евгения встретила меня, приготовив булочки с апельсиновой начинкой. Я с удовольствием съела несколько штук, а затем отправилась к себе в спальню. Из-за постоянного контакт с доктором и медсёстрами, я немного забыла, что такое тишина и покой. Да и вообще, больницу вряд ли можно назвать тем местом, где может быть спокойно.

Я сидела на кровати, нежно поглаживала свой живот, мысленно прося прощения у дочери за то, что ее мать повела себя так эгоистично и неосмотрительно. Впредь я себе такого не позволю. Не хочу, чтобы она потом так же страдала, как и я в свое время из-за нехватки родительского внимания и обыкновенной, но такой желанной ласки. Вообще с оглядкой на то, какие у меня отношения с мамой, я твердо решила, что с Викторией я буду вести себя иначе и не стану заставлять ее учиться и работать на износ, только чтобы я могла что-то доказать окружающим.

В спальню вдруг постучался и зашел Герман.

— Можно?

— Конечно, — я улыбнулась.

— Всё хорошо? — муж присел рядом и обнял меня за плечи.

— Да, абсолютно. Я в порядке, бодра и полна сил.

— Послушай, — после недолгой паузы продолжил Герман, — если ты хочешь поговорить…

— Нет, — прервала я, прижав к его губам указательный палец. — Всё в норме.

— Послушай, — Герман поцеловал мою руку. — Я понимаю тебя. Просто хотел сказать, если тебя будет что-то тревожить или ты просто захочешь о чем-то поговорить, то я всегда тебя выслушаю. Раньше я много времени уделял работе и не мог растрачивать свои силы на телефонные разговоры и в целом на обычные разговоры. Но, чем больше я тебя узнаю, тем сильней убеждаюсь в том, что для тебя важно внимание, важно, чтобы тебя слышали. Поэтому, я просто хочу, чтобы ты знала, я всегда рядом и мне ты можешь довериться.

— Спасибо, — я прильнула к Герману. — Ты у меня самый замечательный.

— Не принижай мои недостатки, — он по-доброму и так уютно засмеялся.

— Знаешь, я хочу тебе кое в чем признаться, — я выпрямилась.

— Надеюсь, это что-то хорошее?

— Думаю, да, — я пригладила волосы. — Знаешь, в тот момент, когда… Когда всё это случилось, — трудно было вот так просто обозначать словами весь тот кошмар, который произошел со мной, поэтому я не решилась вымучивать из себя хоть какие-то объяснения, Герман и так прекрасно понял. — Мне вдруг пришла в голову мысль, что было бы неплохо назвать нашу дочь Викторией. Как ты на это смотришь?

— Виктория, — Герман произнес это имя так, будто пробовал его на вкус. Прежде, я не совсем понимала эту формулировку и вообще, как она действует. Но Герман действительно пробовал, знакомился с этим именем как с живым человеком. — Вика, Викуша. Мне нравится. Это имя обозначает победу, а наша дочь всегда и во всём будет победительницей.

— Так ты не против? — я оживилась, потому что опасалась, что мы можем умудриться поссориться даже из-за имени.

— Нет, конечно. Я поддерживаю твой выбор. Прекрасное имя, — Герман поцеловал меня в лоб. — Для меня главное, чтобы ты выносила нашего ребенка и в скором времени здоровенькая и крепенькая Виктория увидела наш мир. А всё остальное — уже мелочи.

После такой ужасающей вереницы событий я по-настоящему боялась уже чему-либо радоваться. Будто это была для меня непозволительная роскошь. Этот страх скорее был надуманным, чем настоящим, но я никак не могла с ним справиться.

С момента моей выписки время стремительно побежало вперед. Я вернулась к университетским занятиям, Герман снова погрузился в работу. За окном уже наступила весна, я стала чаще выходить на улицу и подолгу засиживаться в саду. В нем у меня появлялось какое-то особое вдохновение, и я усердно принималась писать картины. Может быть, когда я окончу университет, то попробую сделать свою персональную выставку. Почему бы и нет? Будет мое маленькое дело, которому я могла бы посвящать свободное время и заодно прививать Виктории любовь к живописи, к искусству.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


Правда все эти планы на будущее омрачались моим колючим страхом. Чем ближе становилась дата родов, тем сильнее я начинала беспокоиться. Прежде я так сильно не волновалась. А сейчас даже пальцы немного подрагивают только от одной мысли, что вот-вот придет время родов. Доктор говорит, что мой страх вполне естествен, многие женщины боятся такого ответственного момента. Организм подготавливает себя к нелегкой работе, а нервы перетекают в стадию особенного напряжения. Конечно, меня это немного успокаивало, но, когда наступал вечер, прежний страх всё равно возвращался. А вдруг я не справлюсь? Вдруг буду плохой матерью? А если что-то пойдет не так? Мне ведь даже не с кем было поговорить на эту тему.

Конечно, Герман всегда рядом, готов выслушать меня, но он же мужчина. При всём моем нежном отношении к нему, вряд ли он сможет чётко понять мое состояние. Я ни о чем не жалела, просто боялась грядущих родов, боялась боли, даже боялась, что могу умереть. С дуру начиталась всякой литературы на тему родов, там иногда такие жуткие вещи описывались, что никаких фильмов ужасов смотреть не надо. Книги подобного рода я быстро отложила на самую дальнюю полку, чтобы они больше меня не пугали.

Я должна родить где-то в начале мая. Поэтому, когда этот месяц начал стремительно подкрадываться, будто какое-то жуткое хищное животное, моя тревога продолжала увеличиваться. Я старалась ее спрятать где-то глубоко в себе и придавливать рукой всякий раз, когда она стремилась выйти наружу, но дрожь в кончиках пальцев вероломно напоминала о том, что от этого чувства не спрятаться, не скрыться.

Сегодня сад был залит мягкими тёплыми лучами майского солнца. Я сидела на скамейке под цветущей яблоней и держала на коленках развернутый альбом, на белой странице которого, были видны только контуры будущего портрета, выполненного карандашом. Я просто хотела чем-то занять свои руки, поэтому кого-то определённого не планировал изображать. Так вымышленный образ, продиктованный фантазией.

Герман был рядом. Он лежал в гамаке, свесив одну босую ногу. С приходом мая, муж старался надолго меня одну не оставлять. Переживает и наверняка боится в самый ответственный момент не оказаться рядом. Мы просто молчали. Если честно, мне уже самой надоело то, что я ни о чем другом думать не могу, кроме как о родах. Хотелось, чтобы всё уже поскорей кончилось, чтобы Виктория появилась на свет, и я прекратила себя грызть непонятно за что.

Всё началось уже следующим утром. Вернее, ранним утром. Я проснулась от ноющей боли внизу живота и сразу поняла, что время пришло. Всё вроде бы было хорошо. Осложнений у меня никаких не возникло, поэтому в больницу меня Герман отвез прямиком из дома. Ничего не предвещало беды, только вот период родов занял ровно сутки. Я-то наивная полагала, что раз уж есть схватки, то сейчас вот-вот рожу и всё.

Мне искренне казалось, что я просто умру. Доктора суетились вокруг меня, что ужасно раздражало, хоть я и понимала, они здесь, чтобы помочь. Яркий свет больничных ламп больно бил в глаза. Было больно и жарко. Всё это длилось целую бесконечность. Со мной что-то было не так, потому что мучиться от боли целые сутки — это явно ненормально. Мне кололи какие-то препараты, но я слабо уже понимала, что и к чему.

Но несмотря на всё это, страх, который столько времени мучал меня, резко куда-то исчез. Его просто не стало. Да и какой толк бояться, когда весь процесс уже запущен? Единственное, я молила высшие силы о том, чтобы с дочкой всё было хорошо. Когда всё закончилось, у меня остались силы только на то, чтобы рвано дышать и чувствовать, как этот тёплый, наполненный слабым запахом таблеток воздух, проникал в мои лёгкие.

Несколько секунд, чтобы отдышаться, еще секунда, чтобы посмотреть на свою дочь. Хотелось расплакаться, но я была даже для этого слишком слаба. Акушер забрал Вику, его вдруг обступили медсёстры. Я слабо понимала, что происходит, но вот эта непонятная тишина почему-то буквально резала слух. Ребенок не плакал. Обычно же ведь должен, правда? Легкие раскрываются, а это должно быть больно, поэтому новорождённые и плачут. Но Виктория молчала и это молчание невыносимо сильно звенело у меня в голове.

Не знаю, сколько именно продлилась удушающая тишина, мне казалось, что этот период ни в какие временные рамки уже не уместить. Но потом пронзительный детский плач, будто обрубил мои измученные натянутые нервы, и я облегченно выдохнула. Мне положили мою маленькую просто крошечную дочку на грудь и тогда, я уже расплакалась. Всё еще не верилось в то, что я стала матерью. Еще вчера я была просто Ариной, а теперь я — мать. Любые обиды на родителей, сестру, да и вообще на кого-либо перестали иметь хоть какой-нибудь вес. Всепоглощающее чувство радости заструилось у меня по венам золотистыми лучами.

Уже позже, когда меня перевели в палату, к нам пришёл Герман. В его глазах стояли слёзы счастья и безудержной нежности. Мне казалось, что всё самое страшное уже позади, но я глубоко в этом ошибалась. Впереди нас всех ожидало последнее, но самое жестокое потрясение.

22.

В больнице нам пришлось существенно задержаться, потому что и я, и Герман, и врач хотели быть полностью уверены в том, что с Викой всё в полном порядке. После рождения она закричала не сразу, что было отмечено акушером, поэтому будет лучше побыть под наблюдением, чтобы убедиться в нормальной функции всех органов.

Я, конечно, переживала по этому поводу, но старалась всячески подбадривать себя, успокаивать. В конце концов, ситуация не критическая и причин впадать в полнейшее отчаянье у меня не было, к тому же нельзя допустить, чтобы на нервной почве перегорело молоко.

Герман находился рядом с нами практически постоянно, иногда даже оставался на ночь. Он переживал и очень нервничал, я это видела и чувствовала. Герман ведь так сильно хотел ребенка и его страх мне был предельно понятен. Не знаю, может быть, если бы я не ощущала такой крепкой поддержки со стороны мужа, то наверняка не справилась со всем, что свалилось мне на голову. Но мы были вместе и подбадривали друг друга как могли.

— Знаешь, я думала, Вика будет постоянно со мной, а не только тогда, когда ее нужно кормить, — как-то вечером пожаловалась я Герману.

— Не волнуйся, это ненадолго. Больница хорошая, врачи прекрасно знают свое дело. Как только тебя и Вику можно будет забрать домой, всё тут же наладится, — Герман обнял меня и поцеловал, его отросшая за последние несколько дней щетина щекотала кожу.

— Вроде бы никаких осложнений нет, — задумчиво проговорила я, пряча лицо на груди у Германа. — Просто легкие раскрылись не так быстро, как нужно. Но знаешь, всё равно невольно начинаю себя накручивать.

— Не нужно, — строгим тоном заявил Герман, подняв мое лицо за подбородок. — Я запрещаю тебе себя изматывать. Всё будет хорошо и никак иначе, ясно? Ты мне веришь? — он обхватил мое лицо двумя руками и выразительно посмотрел прямо в глаза.

— Конечно, верю, — ни секунды не задумываясь, ответила я.

— Вот и хорошо. Ты должна восстановиться и прийти в себя, ведь роды — это дело трудное и очень изматывающее. Я не хочу, чтобы ты страдала, понимаешь? И я всё делаю для этого, но и ты должна мне помочь. Я регулярно общаюсь с докторами и поверь, серьезных причин, чтобы ты изматывала себя плохими мыслями — нет.

— Да-да, конечно, — торопливо ответила я. — Просто за те пять дней, что я нахожусь здесь, считай, Вику даже толком на руках нормально не подержала. Принесли, покормила, забрали. Это сильно меня угнетает.

— Понимаю, моя хорошая, понимаю, — Герман нежно погладил меня по спине и поцеловал в макушку. — Мне тоже нелегко, но это ведь временное. И потом, мы вместе уже через столько всего прошли, нам ли теперь сдаваться.

— Да, ты абсолютно прав, — твердо заявила я. — Развела здесь целую драму. Всё хорошо, — я глубоко вздохнула, стараясь мысленно себя хоть как-то отвлечь.