Вероника Орлова - Нелюдь

Мужчина удовлетворенно улыбнулся. Несомненно, он ждал, что его узнают, иначе всё это не имело смысла.

Он лишь снова пожал плечами и подошел близко, так близко к Шестакову, что у того выступили очередные слезы на глазах. В пустыне погас последний костер — палач принял решение и потерял интерес.

— Пять минут уже прошли. Ты опоздал, доктор. Снова.

* * *

Кирилл Алексеевич скривился, разглядывая обмякший в гильотине труп, не рухнувший на пол, только благодаря кандалам, удерживавшим его за руки. В этот момент прорвавшаяся в комнату женщина с криками, что она — владелица клуба, завизжала и упала в обморок, и следователь недовольно махнул рукой.

— Грёбаные шлюхи, как мужиков стегать плетьми — это они крутые, и едва ли не яйцами железными между ног трясут, а как кровь увидят, так сразу валятся без чувств. Уберите ее, парни.

— Н-да, — его помощник многозначительно посмотрел на забрызганный кровью пол и опустился на корточки перед отрубленной головой, валявшейся возле его ног.

Брезгливо ткнул ее пальцем в перчатке.

Сам следователь рассматривал в этот момент своеобразные часы, вырезанные на обеих запястьях у трупа.

— Полдевятого…хм…а тут нет.

— Что? — Игорь вскинулся, и следователь обернулся к нему, дождался, пока тот подойдет. — На одной руке у него время полдевятого. А на второй тридцать пять минут девятого. Видишь? Ублюдок аккуратно каждую цифру вырезал.

Круглов достал фотоаппарат и сделал снимок. Конечно, эксперты тоже сделают это, но помощник знак, что Кирилл Алексеевич не хотел ждать. Ему нужно было время, чтобы успеть схватить мысль, возникшую сейчас в этой пропахшей смертью комнате. Мысль о том, что нужно, просто необходимо пересмотреть материалы дел, которые он вел вот уже несколько месяцев.

— Нужно поднять дела по области за последние полгода.

— Да, нет…, - Игорь отрицательно качал головой, — да ну на фиг, Кирилл.

— А я задницей чую, что это все одно дело, Игорь. Остаешься допрашивать здешний персонал, а я в комитет. Ты заканчивай и пулей ко мне. Я тебе голову на отсечение даю, — кивнул в сторону отрубленной части тела убитого и как-то зло усмехнулся, — это не осечка заигравшегося любителя "пожёстче". Мужичка явно наказали за что-то. И, если это не заказ жены или партнёра по бизнесу, то я даже догадываюсь, в какую папку мы вложим его последние фотографии.

И снова тишина. Острая, словно лезвие ножа, она разрезает окружающее пространство, делит его на неровные части мозаичного стекла, которые падают на твою ладонь со звоном. Ты можешь сжимать ладонь сколько угодно в надежде раскрошить их, на деле выясняется, что они выкованы из металла, и ты лишь ранишь собственную руку, превращая кожу в решето, металлический запах твоей же крови наполняет тёмное "где-то там", в котором ты находишься…Но грёбаная тишина не отступает. Лишь жалкий звук капель крови, срывающихся с твоей ладони в бездну, разбавляет ее. Но этого так мало, когда балансируешь на грани абсолютного безумия в полном одиночестве. "Где-то там".

Человек привыкает ко всему, и ты тоже привыкаешь к этой твари — безмолвию. Даже если ненавидишь его остатками своей души. Ты делаешь шаг, потом второй, уже не удивляясь тому, что не проваливаешься в чёрную дыру под ногами. Чёрта с два ты бы испугался этого! Сейчас ты согласился бы сорваться в эту пропасть даже по частям, и чтобы вдребезги. И навечно. Может, уже не придется тогда идти туда, где горит тусклая полоска света. Ты бы никогда не пошел в ту сторону, будь у тебя выбор. Но ведь тебя лишили права выбора много лет назад. Сначала люди. Потом ОНО. Твое персональное ЗЛО. Трансформация самого любимого существа в нечто, ввергающее в панический ужас. То, что ждет тебя за дверью. Нет, ты конечно, давно уже не видишь этой двери. Ты просто знаешь, что она там есть. Как и пол под твоими ногами, которого на самом деле не существует и на который ты, скорее, по привычке ступаешь слишком осторожно. Ведь ты уже не веришь, что ОНО не услышит. Ты уверен, что ОНО узнало о твоем присутствии сразу, как ты здесь появился. ОНО всегда ждет тебя тут. В этом месте. И ты не можешь не прийти. Ненавидя ЭТО всей душой, ты идешь на ЕГО беззвучный зов под стук собственного сердца, колотящегося в груди, будто разбивающего грудную клетку на части.

Ты пересекаешь последний рубеж, нет, ты его не видишь. Здесь темно, хоть глаз выколи. Но ты помнишь, что он тут есть. Потому что сперва ты оказывался здесь при абсолютном свете, ярком, слепящем глаза. Но свет со временем поглотила твоя собственная тьма. И он становился всё слабее, пока однажды не исчез, оставив свой след слабым лучом, освещающим только ЕЁ. Маленькую тонкую фигурку, стоящую к тебе спиной. ЗЛО всегда встречает тебя именно так. ОНО наслаждается предвкушением твоего ужаса. И пока ты делаешь очередной шаг вперед, оно начинает медленно разворачиваться в твою сторону. Обычно ты начинаешь кричать раньше, чем увидишь ЕГО оскал.

Вам, может быть, одна из падающих звезд,

Может быть, для вас, прочь от этих слез,

От жизни над землёй принесёт наш поцелуй домой.

И, может, на крови вырастет тот дом,

Чистый для любви… Может быть, потом

Наших падших душ не коснётся больше зло.

© Кукрыниксы — Звезда

Ты бы благодарно выдохнул, если бы эта музыка за пределами твоего сознания появилась раньше. Хотя бы на долю секунды. Может, тогда ты проснулся бы раньше…Но пока ЗЛО сильнее. И пока ты видишь ЕГО, ты не можешь ни отвести взгляд, ни проснуться. Только продолжать глотать воздух открытым ртом. В ожидании, чтобы потом закричать. Снова. Кричать как сотни, тысячи раз до того. Потому что ЭТО — единственное, чего ты боишься. Ты — убийца и давно уже сдохший труп. До сих пор боишься оскала на окровавленном лице изрезанного призрака своей сестры.

"Мне страшно никогда так не будет уже,

Я — раненое сердце на рваной душе.

Изломанная жизнь — бесполезный сюжет.

Я так хочу забыть свою смерть в парандже".

© Кукрыниксы — Звезда

И пока ОНО смотрит на тебя пустыми глазницами лысого, склоненного набок черепа с улыбкой сумасшедшего на изрезанном лезвиями подобии лица, ты продолжаешь кричать, все равно не смея отступить от него назад. ОНО подходит так близко, подволакивая правую ногу и истекая черной кровью, от вони которой закладывает нос, поднимает безжизненно висевшую руку и упирается костлявым пальцем прямо в твою грудь. Проходит сквозь твое тело, и ты знаешь, что ОНО там ищет. Твое сердце, которое беснуется сейчас уже где-то в районе желудка.

— Очнись… Мать твою, Джокер, очнись!

Ты выныриваешь из кошмара, наконец, вдыхая спертый воздух своей комнаты и тут же бежишь к окну, чтобы распахнуть его настежь, чтобы отогнать вонь ЕГО крови.

— Я же просил не закрывать окна! Даже когда я сплю!

— Угомонись, придурок! — Адам цедит слова сквозь зубы, но ты не злишься на него за оскорбления. Ты знаешь, что он единственный, кто действительно беспокоится о тебе. И он снова немного растерян. Пусть даже и привык давно к твоим снам. — Она не исчезнет никогда, даже если ты будешь спать с открытой дверью. До тех пор, пока не откажешься от идеи…

— Оно…, - перебиваешь, зная заранее, что он скажет. Стакан холодной воды. И до дна. Одним глотком. — И нет…Оно говорит. Я хочу услышать, что Оно говорит, понимаешь?

— И ты согласен и дальше вот так подыхать? — короткий кивок, и парень разочарованно стонет, — Ты — псих, Костя, ты понимаешь это? Долбаный психованный мазохист! — Адам качает головой, глядя со злостью на орущий плеер. Как бы он ни ненавидел громкую музыку, он позволяет тебе не слышать тишину. И это одно из качеств, которые ты так ценишь в своем единственном друге.

— Пыфффф…Можно подумать, ты только сейчас это узнал.

Дождаться, когда он успокоится, и пройти на кухню, чтобы схватить пиво и вернуться обратно, рухнуть на кровать, уже не закрывая глаза и вспоминая, вспоминая, вспоминая.

Как впервые увидел этот свой кошмар. Тогда не было тьмы, а был твой дом. И ОНО было еще слишком похоже на твою сестру. Хотя чёрта с два ты сейчас боишься ЕГО больше, чем тогда. Нет, в первый раз было страшнее всего. Больнее. Потому что на тебя смотрела ОНА. И ты кричал тогда не там, у себя в сознании, в гребаном сне, а наяву. Так громко и истошно, что напугал несчастного парня, впустившего тебя в свой дом. И, пока ты приходил в чувство, боясь закрыть глаза и снова погрузиться в этот Ад, Адам медленно встал, держась за голову и проследовал на кухню за водкой и рюмками. Он не задавал вопросов — он единственный знал о тебе всё.

И пусть ему нельзя было ни грамма…Пусть ты прятал глаза, глядя на ободряющую улыбку на бледном лице, именно тогда, вы вдвоем приняли решение, распоровшее надвое ваши жизни.

"Лишь солнце да песок жгут нам сапоги,

За короткий срок мы смогли найти

Тысячи дорог, сложенных с могил, нам с них не сойти.

И, может быть, кому не дадим своей руки,

Может потому, что у нас внутри

Все осколки льда не растопит ни одна звезда".

© Кукрыниксы — Звезда * * *

Кто бы мог подумать, что бедный парень-сирота из столицы, с которым я познакомился во время очередного футбольного турнира среди молодежных команд, станет не просто другом, а спасителем.

Пару раз собирались игроками в баре после окончания соревнований. Пару раз едва не перебили друг другу морды, кстати, тогда тоже успокаивал разгоряченных парней именно спокойный и хладнокровный Адам. Гордеев, как капитан, имел немалый авторитет у своих ребят. Его уважали за умение принимать хладнокровные решения даже во время сложнейших игр, за врожденное чувство справедливости и за талант от Бога. Если кого-то высшие силы наградили счастливой семьей, смазливым лицом или неплохими финансовыми возможностями, то Адаму не досталось ни того, ни другого, ни третьего. Он жил с бабушкой в небольшой двушке в одном из спальных районов города, имел самую обыкновенную внешность. Они перебивались с хлеба на воду, существуя на одну лишь пенсию бабки, пока он не устроился в соседний магазин грузчиком. Жить стало не намного, но всё же легче, и, самое главное — теперь он перестал чувствовать себя обязанным бросить футбол, что, по мнению единственной родственницы, было бы страшным грехом. Потому что у внука эта игра была в крови. Им восхищались тренер и игроки своей и чужих команд. Его даже позвали в один из английских клубов, агент которого настойчиво предлагал ему два раза, что само по себе было невероятно, переехать в Великобританию. Но к тому времени бабушка была уже слаба здоровьем, и Адам не смог оставить ее, зная, что та зачахнет в одиночестве.

— Гордеев, ты реально дебил. Это такой шанс…ты только подумай, насколько жизнь твоя изменится! Ты сможешь зарабатывать нормальные деньги и присылать их бабуле, а потом и ее заберешь к себе.

— Кость, — Адам махнул рукой, протягивая пиво. По правде говоря, он всегда был поборником соблюдения режима, но сейчас мы праздновали день рождения Адама вдвоем в тесной кухне. — Боюсь я, — он понизил голос, чтобы не услышала старушка, находившаяся в своей комнате. — Ей уже сейчас тяжело. А ты говоришь "зарабатывать деньги"…Да, пока это случится, загнется она тут. У нее нет никого, кроме меня, понимаешь?

Я, конечно, кивал головой, но понимал, что душу бы продал за такое предложение. А этот чудак так просто отказывался от шанса, который выпадает раз за всю жизнь. Мистер Благородство, мать его! Тогда я даже не представлял, насколько он соответствует этому шутливому статусу.

И при этом я никогда не считал его идиотом и не начал относиться к нему хуже, я продолжал восхищаться им, человеком, который был способен на большее, чем я, чем миллионы других. И я сейчас не о спорте.

И даже, когда его взяли в состав "Динамо", а я пока так и оставался в родном городе, мы продолжали созваниваться и переписываться в интернете, уже куда реже видясь вживую.

Пока я не ввалился к нему домой без звонка, без предупреждения. Чёрт, я стоял под дверью его квартиры и ни капли не сомневался в том, что меня не сдадут, впустят, и, если будет возможность, помогут. Просто потому что Адам был единственным кто навещал меня в психушке. Правда, всего два раза, его больше и не пустили бы — он не был моим родственником. Но Гордеев то ли подкупил, то ли соблазнил медсестру, и мы с ним увиделись там. Он же попросил ее приносить мне письма, сложенные вчетверо листочки бумаги, которые стали для меня своеобразной отдушиной, позволили не сойти окончательно с ума. В них Гордеев рассказывал о своей жизни, о клубе, о бабушке, которая вовсю пыталась его женить. Он позволял мне вырваться из душных стен больницы на свободу, туда, где ревели трибуны и раздавался свисток судьи, где забивались голы и праздновались победы. Я не мог отвечать ему. Первое время после трагедии я вообще не мог писать. На то, чтобы снова научиться держать ручку в пальцах у меня ушло больше полугода. На то, чтобы связно формулировать мысли, — еще больше времени. И я начал отвечать ему мысленно. В своей голове. Перечитывал каждый день одно и то же письмо, вплоть до получения следующего, и молча разговаривал с Адамом. Поначалу лишь простыми предложениями из трёх-четырех слов. Спрашивал его о здоровье Елены Васильевны и о новой девушке, о последнем матче его команды и о финале Лиги чемпионов. Ругал его за поражения и очередной промах мимо ворот. А потом я начал делиться с ним сам. Так же мысленно рассказывать о своей боли и утрате, о том, как мне не хватает родителей и задорного смеха сестры. О той боли, что стала неотъемлемой частью тела. О своей ненависти. И о своих планах. И там, в моем сознании, Адам был согласен со мной. Там он не пытался переубедить и не отвернулся от меня.