Вероника Орлова - Нелюдь

— Проголодался, — опустив одну ладонь на ягодицу и сильно сжимая ее, — Сожрать тебя хочу, — в перерывах между поцелуями, бешеными, жадными поцелуями.

Стискивая в ладонях грудь, и чувствуя, как начинает колотить тело от этой близости. Ущипнул тугой острый сосок, спускаясь губами по шее, к выпирающим тонким ключицам.

Такая хрупкая, дрожит, взгляд потемнел, затуманившись, а меня начинает вести от желания сжать её в ладонях, чтобы окончательно поверить, что снова со мной. Снова моя.

Потянул её за собой, разворачивая к стене спиной, чтобы опереться об эту стену ладонями…потому что понимал, могу упасть в любой момент.

— Красиваяяяя, Блядь, какая же ты красивая, моя Ассоль, — снова накидываясь на её рот и опуская ладонь между стройных ног, по мокрой ткани трусиков, не снимая, не отодвигая, дразня через белье. Средним пальцем между складок плоти вверх-вниз, зарычав в ответ на её вздох. Поймал его губами, толкая своим языком её, сплетая их в безумном танце.

* * *

Забыла, когда целовать дико начал, забыла, насколько слаб, потому что страсть его оказалась настолько бешеной, что затмила все, выбила из меня остатки разума. Я не просто соскучилась по нему, меня колотило от адской невероятной жажды, меня от нее лихорадило так, что, казалось, мне кожу вместе с одеждой снять хочется. И поцелуи алчные, языком глубоко в рот толкается, пальцами мою плоть гладит сверху по платью…и меня ведет до сумасшествия.

А когда о стену руками облокотился, по плечу кровь из открывшейся раны потекла. Сама жадно его губы нашла, хватая за руки, отрывая от себя и шепча в губы:

— Я сама…сама тобой испачкаюсь…сама.

Опускаясь на колени. Лихорадочно гладя его узкие бедра и тяжело дыша, глядя на вздыбленный член у своего лица, обхватывая его двумя руками, скользя ладонями по вздувшимся венам и бархатистой, натянутой до предела горячей коже. Какой же он красивый везде. Даже здесь. Смотрит на меня сверху-вниз, выдыхая со свистом, когда я двигаю руками. Да, это иная красота, да не та, к которой мы привыкли, но от него пахло зверем, от него исходил мощный заряд секса, животного, дикого секса. И его тело, исполосованное шрамами, такое упругое и накачанное, казалось мне идеальным, сводило с ума и заставляло дрожать от похоти.

— Целовать тебя…везде хочу, Сашааа.

Жадно принимая в рот его плоть. Поднимая пьяный взгляд вверх, с триумфом любуясь на то, как голову запрокинул, облокачиваясь о стену двумя руками и непроизвольно толкаясь в глубину моего рта головкой, с трудом в нем помещающейся.

* * *

Охренительная картина — капли воды, стекающие по её лицу, пока она исступленно облизывает меня язычком, не отводя взгляда. Словно дразня и в то же время наблюдая за моей реакцией. Вверх по всей длине, чтобы вобрать в рот пульсирующую, готовую взорваться головку, и тут же выпустить её с громким звуком, а у меня перед глазами разноцветные круги от напряжения, смешанного с диким наслаждением. Обхватил пятерней за голову, поглаживая пальцами затылок, чтобы через несколько секунд уже сжимать его сильно, не позволяя отодвинуться. Сжимать, толкаясь в тёплый рот, не в силах сдержать глухое рычание. Смотреть, как ритмично врывается член между её губ, сатанея от возбуждения. Не давая отстраниться, грубо трахать её рот, видя, как задыхается и в то же время закатывает глаза. Мы всегда были оба чокнутыми, находя удовольствие в том, что любого нормального человека оттолкнуло бы. Нас же тянуло словно магнитом к безумию друг друга, к безумию, которым невозможно было насытиться.

Стискивая пальцами голову Ассоли, ожесточённо вбиваться членом, до крошева сцепив зубы, мне кажется, я слышу, как они стираются в песок от напряжения.

Резко выйти из нее, тяжело дыша открытым ртом, давая себе секунды на то, чтобы не кончить. Обхватив ладонью за шею, поднял её на ноги и к стене лицом развернул, впечатывая в неё грудью. Голодным взглядом на её спину тонкую, выгнутую, укрытую водопадом тёмных волос, на упругую оттопыренную задницу…и я прижимаюсь к ней членом, захватывая губами мочку уха и чувствуя, как выворачивает от желания ворваться в неё одним движением.

— Видишь на тебе мою грязь?

Медленными движениями члена между ягодиц, пока не входя.

Сплетая наши пальцы и поднимая вверх по стене наши руки. К её лицу.

— Ты вся покрыта ею.

Раздвинув её ноги коленом, чтобы, обхватив ладонью эрекцию, вонзиться в неё резким ударом и закричать, когда сильно стиснула меня изнутри. Тесно и горячо. С ней всегда тесно и горячо так, что кажется, может разорвать только от первого толчка. Когда от напряжения пот по спине, по вискам, тут же смываемый водой. Когда неосознанно до боли стискивать её тонкие пальцы, вбиваясь в неё хаотичными толчками. То глубокими и сильными, то короткими, медленными, чтобы снова рывком по самые яйца, заставляя закричать. Ладонью сжал её подбородок, поворачивая к себе лицо и вгрызаясь в искусанные губы.

* * *

Я представляла иначе… я хотела отдать ему всю свою болезненную нежность, забывая, что он зверь. Ему не нужна вязкая патока — он хочет больно и до остервенения. Словно это возвращало ему силу…словно он получал наслаждение от собственной агонии боли. И я расслаблялась, давая ему эту безграничную власть надо мной, наслаждаясь ею еще сильнее, чем он сам, глотая слезы и давясь его резкими безжалостными толчками мне в горло, когда от натиска слезы бегут по щекам. Так пошло и так грязно, и в то же время ничего более чистого и настоящего в моей жизни больше не будет никогда.

Когда вошел в меня сзади сильным толчком, от наслаждения закатились глаза и задрожало все тело. Первые волны наслаждения сладкой судорогой. Сжимая до хруста его пальцы и извиваясь от каждого бешеного толчка. Целует в губы, не прекращая двигаться во мне, заставляя широко открыть рот, впуская его язык яростными толчками…Чувствуя, как тяжело дышит и как дрожит его большое тело позади меня. Освободилась из его объятий, резко глядя во вспыхнувшие яростью звериные глаза. Недоумевает, осатаневший от страсти и похоти, и меня ведет от того, что я читаю в его глазах. Хочет разорвать на куски. Тяну резко вниз за собой на пол на нашу мокрую одежду…потому что вижу, как раскрываются раны на груди и плечах потому что даже с водой смешивается его пот от возбуждения и от слабости, его кровь. С яростным протестом стискивает меня за талию, а я перекидываю ногу через него, чтобы рывком сесть сверху на член и тут же изогнуться назад. На корточках, распахнув колени, бесстыже раскрытая для него, и он звереет, глядя на меня вниз, где его плоть поршнем входит в мое тело, и от его взгляда меня выгибает дугой назад, прежде чем успеваю понять, как сильно накрыло адским удовольствием, как пронизало тысячами игл острейшего оргазма, от которого с губ сорвался гортанный крик.

Осатанело скакать на нем, судорожно сжимая его член спазмами наслаждения с хаотичными стонами, похожими на протяжный вой. Жалобно выдыхая его имя ему в губы, не переставая извиваться на нем в диком темпе, пока тело пронизывает вспышками агонии… и, задыхаясь, прижать его мокрую голову к груди.

* * *

Разозлился на неё, и она знает, почему. За то, что посмела слабым посчитать. За то, что решила, что соглашусь отдать контроль и соглашусь потерять власть над ней даже в таком состоянии. И в то же время плевать в этот момент как — лишь бы глубоко в ней. Лишь бы стоны её продолжать слышать. Лишь бы продолжать смотреть, как закатываются зеленые глаза от наслаждения и вздрагивает тело от каждого моего прикосновения.

И через секунду забыть обо всем, когда раскрылась передо мной. Скачет, извиваясь на моих бёдрах, впиваясь ногтями в кожу до царапин, заставляя шипеть от смеси напряжения, боли и дичайшего наслаждения. Наслаждения, отдавшегося эхом в её теле, выгнувшего ее назад и заставившего закричать. А меня от этого крика схватывает ответной эйфорией, когда сжимает ритмично член, разделяя свой оргазм со мной.

Сжал ладонями колыхающуюся перед глазами грудь, чтобы через мгновение впиться в неё губами, посасывая, покусывая зубами, когда она всё еще продолжает двигаться на мне. До тех, пор, пока не накрывает в оргазме. Оглушительном, громком, почти болезненном оргазме. Впился в её бедра пальцами, удерживая на себе, содрогаясь и изливаясь в неё бесконечно долго. Пачкая её изнутри собой. Как обещал ей. И как до одури хотел сам.

Откинулся на пол, зашипев от резкой боли, прокатившейся по позвоночнику вдоль всей спины, и глядя мутным взглядом на неё, обессиленно упавшую на мою грудь и тут же резко вскинувшую голову вверх. Пытается отстраниться, хмуро разглядывая раны.

Удержал её на себе, запуская пальцы в мокрые волосы.

— Теперь моя девочка достаточно грязная?

Доктор была довольна. Она, не скрывая сдержанной улыбки, читала белую бумагу с какими-то цифрами, я предположил, что там могли быть мои анализы, а после вскинула на меня взгляд и, схватив теплыми пальцами за подбородок, начала поворачивать моё лицо то вправо, то влево. А я в этот момент старался абстрагироваться от омерзения, прокатившегося по телу с её прикосновением, и думал о том, что не представляю этого монстра с широкой открытой улыбкой. Разве может улыбаться робот? Нет, не растягивать губы в стороны, обнажая зубы, а по-настоящему? Так, чтобы чувствовались её истинные эмоции. Да и разве умеет она чувствовать на самом деле? Я несколько раз видел, как она бесцветным ледяным голосом выносила приговор молоденьким лаборанткам, пытавшимся трясущимися пальцами воткнуть иглу мне в вены. Я ведь не раз задавался вопросом, каким должен быть человек, работающий в нашем грёбаном центре. Точнее, какие человеческие качества должны отсутствовать у этих людей в белых халатах, с видом хозяев разгуливающих по узким коридорам больницы.

Наверное, такие качества вытравливались вот этим её тоном, высокомерным, презрительным, уничижительным. Когда собеседник чувствовал, как его окунают в самую настоящую помойную яму, и в то же время не мог ничего сделать с этим, не мог сопротивляться, а только послушно нырять в дерьмо, давая себе обещание вынырнуть уже без ненужной сентиментальности или сострадания.

Я видел, как она ломала их одним взглядом, полным такого превосходства и разочарования, что казалось странным, как они не падали к её ногам со слёзными мольбами дать ещё один шанс, возможность исправить оплошность. Вот только Ярославская не давала второго шанса никому. Никому, кроме меня. И я не знал, кого "благодарить" за подобную "щедрость" доктора — себя, её удивительную привязанность ко мне или всё же связанные со мной надежды монстра.

— Слушай меня внимательно, нелюдь. Ты приступишь ко всем своим обязанностям уже через несколько дней. Ко всем, — сделала упор на этом слове, сжимая сильнее подбородок, — иначе я разочаруюсь в тебе и буду вынуждена освободить твою клетку для более сговорчивого подопытного.

Резко убрала руку и так же резко встала, кивнув одному из охранников, чтобы развязал мои привязанные к подлокотникам руки и увёл из её кабинета.

Второй шанс был предоставлен мне через неделю после того избиения.

Он прозвучал голосом одного из охранников.

— Эй, нелюдь. Вставай. Пошли купаться.

Посмотрел на него, на то, как лениво поигрывает плёткой. Смешной. Новенький. Из тех, которые, получив в руки оружие, начинают мнить себя чем-то большим, чем просто кусок вонючего говна, которым и являются.

Склонил голову набок, заметив, как усмехнулся второй охранник. Этот у нас подольше работает. Костей зовут. Появился после смерти Генки и его дружков, наверняка, фотографии видел тех мёртвых ублюдков, поэтому предусмотрительно не приближается достаточно близко к клетке. Похоже, циничная, покрытая угрями рожа новенького и его подбешивает.

— Ты, что, оглох, тварь? Встал, говорю…пшёл в свою баньку, воняет уже от тебя.

Заржал и посмотрел на напарника, одобрения ищет своему поведению, но наткнулся лишь на серьезный взгляд, раздраженно повел плечами и ко мне снова обернулся.

— Я кому сказал? Или ты русский не шпрехаешь?

Подошел к клетке и дернул на себя замок. Быстрый взгляд на Костю, который пальцы на автомате сжал, и на меня пристально смотрит. Дает понять, что не позволит вреда нанести. А мне и не надо. Я, может, заскучал без своей девочки, уехавшей с матерью три дня назад, и поиграться хочу. А с кем еще играть, как не с такими вот выродками, которые мнят себя выше других, только потому что кто-то сверху им кусочек власти кинул. Отними её у них — первые начнут ползать в ногах тех, кому ещё вчера угрожали. Трусливые твари. Больше всего на свете именно трусость всегда презирал. Именно она толкает человека на предательство, на ложь, на самую низкую подлость.