Доктор Нонна - Немачеха (сборник)

– Я дочь Натальи. Она в больнице, – сообщила Марина и подумала, что хозяин – это еще хуже, чем грабитель. Вдруг он ее сейчас выгонит?

– Больница – нехорошо. Завтра за квартиру нужно платить. Завтра, – он почему-то посмотрел на часы, подтянув вверх засаленный рукав обвислого джемпера, и постучал по циферблату. – Завтра. Или платить, или уходить. Понятно?

– Да, да. – Марина уцепилась за слово «завтра», как за спасительную соломинку. – Завтра, да.

– Платить? – мужчина неодобрительно покосился на ее распахнутую сумку, торчащую из-под стола.

– Да, да. – Марина изо всех сил закивала и даже попыталась улыбнуться. – Завтра.

Хозяин пожал плечами и ушел.

Какое-то время Марина бесчувственно следила за движением секундной стрелки: круг, еще один, и еще. Каждый казался бесконечным, отодвигая «завтра» в почти неразличимое «когда-то потом». Так успокоительно далеко, можно ничего не предпринимать, а главное – ничего не решать.

Сколько-то кругов спустя – десять? сто? – женщина отвела взгляд от циферблата. Нестерпимо горячее солнце, которое не могли удержать грязные стекла давно не мытого окна, заливало почти всю комнату: диван, стул, угол стола, сумка… Время из неспешно-медлительного, почти неподвижного, стало вдруг неудержимо-стремительным. Показалось, что к «завтра» тянется тугая, дрожащая от напряжения резинка – и сокращается, неумолимо сокращается. Никакого успокоительного «потом». «Завтра» вот-вот обрушится на Марину и раздавит. Потому что она не может – не может! – ничего решить, ничего придумать. Она в ловушке, и ловушка вот-вот захлопнется.

Вот если бы найти – ну хотя бы под диваном! – чемодан денег! Пусть он будет совсем небольшой, пусть не чемодан, а портфель – как тот, с которым она когда-то ходила в школу…

Женщина так ясно представила себе этот портфель, что даже заглянула под диван: дохлые мухи, сломанный карандаш, какие-то осколки.

Марина схватилась за телефон. Денег на счете почти не оставалось, но выхода не было. Она не может ничего придумать, не может никого спасти – ни маму, ни… Наденьку. Она, Марина, совсем одна сейчас, а ей так нужна поддержка. Ну хоть чья-нибудь!

– Юра! У мамы инсульт. Обширный. Она в больнице, состояние тяжелое, – торопливо говорила Марина, словно видела, как каждое слово сокращает остаток денег на счете. – И хозяин сейчас приходил, завтра за квартиру нужно платить. Юра! Я не знаю, что делать.

– Ч-черт! Работу ты не нашла?

– Нет. Не получается. И денег у меня только на обратный билет.

– Бросай все и прилетай. Наденька… ей… У нас очень мало времени. Будем здесь пытаться. Может быть, я в банке сумею ссуду взять или кого-то из старых друзей уговорю. Квартиру заложим, в конце концов!

– Но как же мама? Я же не могу ее так бросить.

– Марина! – он почти кричал. – Наташе ты сейчас не поможешь. Ты хоть представляешь себе, что такое обширный инсульт? Она наверняка только на приборах и держится. Вот с тебя завтра потребуют денег за содержание в больнице или вообще выдадут парализованное тело – и что ты делать будешь? Если медики родственников не найдут, то на улицу-то Наташу не выкинут, это все-таки больница. Возвращайся! Времени совсем не…

Из трубки покатились короткие гудки – связь прервалась. Марина попыталась еще раз набрать номер, но механический голос безразлично сообщал: «Сумма на вашем счете недостаточна для совершения звонка». «Обычного» телефона в этой убогой конуре, именуемой «квартирой», разумеется, не было.

Может быть, Юра сам перезвонит? Но Марина понимала, что ждать этого бессмысленно. Он уже все сказал, а ей остается только подчиниться.

И маму придется оставить в полной неизвестности. Что с ней будет? Что, если она завтра умрет? Позвонить перед отлетом в клинику? Нет, страшно. И что толку? Что Марина может сделать?

Прижавшись в угол автобусной остановки, Наоми пыталась хоть чуть-чуть согреться. Но промокшее насквозь платье совсем не защищало, и ветер, казалось, выдувал из худенького тельца остатки тепла. Соседские дети в такую погоду надевали плотные курточки, но у Наоми никакой куртки не было. Отец считал, что это пустая трата денег – в Израиле не бывает холодно. Наоми поежилась, с тоской вспоминая летнюю жару. Впрочем, пустая трата или не пустая, а денег все равно не было. Отец, поглощенный изучением Торы, зарабатывал мало. Зато холодильников у них было целых два – для мясного и для молочного. Не разные полки, как у соседей, а два разных холодильника – чтобы никаких случайностей! Холодильники, правда, были старенькие. Мать, конечно, не работала – заповедь «плодитесь и размножайтесь» отец чтил, и новые братья и сестры появлялись у Наоми часто. Сейчас в семье кроме нее еще семеро, и мать снова беременна.

От холода привычно заныла поясница. Лет в десять Наоми нашла на улице щенка. В общине собак никто не держал, и, конечно, девочка знала, что собака – нечистое животное, но щеночек был такой маленький, такой несчастный! Ей хотелось всего лишь покормить щенка и отнести в безопасное место. И кто же мог подумать, что гнев отца будет настолько ужасен. Пережидая домашний «шторм», Наоми тогда, как и сейчас, попала под зимний дождь с ветром. На следующий день у нее поднялась температура, а еще через неделю стало совсем плохо. В больнице пришлось пролежать месяц, а при выписке предупредили: нужно соблюдать диету и вообще беречься – почки застужены сильно.

А два дня назад Наоми узнала, что отец собрался выдать ее замуж. Жених был высок, костляв и сутул, землистую кожу усеивала россыпь вулканических прыщей.

В этот момент в душе привыкшей к безоговорочному послушанию Наоми что-то как будто взорвалось: как? Вот этот урод – зато «из хорошей семьи» – будет теперь командовать ею так же, как отец командует матерью? А ей останется – рожать, мыть, готовить, убирать? Да еще поминутно опасаться что-нибудь нарушить. На территории общины даже тротуары недавно «поделили», установив таблички: «Тротуар для мужчин, женщин просим не задерживаться». И так – всю жизнь? Да и сколько она будет продолжаться, эта жизнь? Наоми вспомнила больницу и врача, который рассказывал матери про почечную недостаточность.

Улучив момент, когда отец ушел в ешиву, а мать задремала, Наоми выскользнула из дома. Денег было мало – «карманными» детей не баловали, а взять тайком она не смогла бы даже под страхом смерти. Ничего, главное – заплатить за автобус и уехать куда-нибудь, где отец ее не найдет. Дальше она не загадывала.

Пассажиров в автобусе было немного, но они разительно отличались от тех, кого Наоми привыкла видеть вокруг себя. На боковом сиденье оживленно болтали две женщины – ровесницы ее матери. С непокрытыми волосами! Неужели обе незамужем? «Ничего, – успокаивала себя Наоми, – это и есть другая жизнь». Девушка забилась на заднее сиденье – женщины проводили ее сочувственными взглядами – и начала потихоньку успокаиваться. Дождь и ветер больше не терзали ее, да и вообще в автобусе было теплее, чем на улице. Сперва Наоми жадно глядела в окно, на чужой, яркий и чудесный мир, но вскоре усталость взяла свое. Мелькание пестрых заоконных картин, размеренное покачивание автобуса и мягкое уютное тепло расслабляли и убаюкивали. Она не заметила, как ее сморил сон.

– Девушка, мы уже в парк приехали! Автобус дальше не идет, просыпайтесь!

Наоми с трудом открыла глаза: молодой парень, улыбаясь, осторожно тряс ее за плечо. Этого нельзя, ужаснулась Наоми, мужчина не может касаться посторонней женщины! Неужели этот… не знает таких простых вещей? Она осторожно отодвинулась.

– Где мы? – прошептала она.

– В Тель-Авиве. А ты куда собиралась? – окинув ее взглядом, парень нахмурился. – Ты же девчонка совсем! – худенькая большеглазая Наоми действительно выглядела куда моложе своих шестнадцати. – Да еще и из… этих, праведных. Где твои родители? Тебе же домой нужно, да? Может, тебя отвезти?

– Нет-нет, – испугалась Наоми. – Мне нельзя домой, я там умру. Не надо домой!

Парень немного помолчал.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю. – Наоми казалось, что автобус продолжает качаться, а перед глазами все плывет.

– Эй! – парень коснулся ее лба, но на этот раз она даже не вздрогнула. – Да ты горишь вся! Вот что. Моя мама – медсестра. Поедем к нам, она тебя посмотрит, а там уж решим. Не бросать же тебя тут больную.

Наоми действительно едва держалась на ногах. Парень бережно вывел ее из автобуса – она, смирившись, уже не шарахалась от каждого прикосновения – и усадил на переднее сиденье старенькой «Мицубиси».

– Тебя точно не надо домой отвезти? Лет-то тебе сколько?

– Не надо домой! Мне шестнадцать уже.

– Надо же, никогда бы не подумал. А зовут как?

– Наоми.

– А меня – Шай.

– Где ты учишься?

– Пока нигде. Я демобилизовался недавно. Вот видишь, дальний автобус вожу, мне нравится. Но вообще собираюсь в университет поступать, хочу быть биологом.

– Биологом? – удивилась Наоми. – Какая странная профессия. Ведь мужчины изучают Тору, разве нет?

– Ну… Если все будут изучать Тору, кто же будет, например, новые лекарства изобретать? Поэтому некоторые изучают, некоторые нет. Ваши, наверное, изучают… – Шай скосил глаза: длинное, закрытое, почти бесформенное платье, гладко затянутые волосы. – Ты ведь из харедим, верно?

Наоми кивнула, не в силах отвести глаз от смуглых мускулистых рук, свободно лежащих на руле. Шай вел машину легко, как будто не замечая ни дороги, ни плотного автомобильного потока, без труда перестраиваясь из ряда в ряд, – но двигались они очень быстро.

– Понял! – вдруг воскликнул он. – Ты села где-то возле Иерусалима. Значит, ты, наверное, из Бейт-Шемеша, да? Там большая община.

Наоми испуганно замотала головой.

– Нет-нет, я…

– Да не бойся ты! Я не собираюсь возвращать тебя родителям. Сбежала и сбежала. Так часто бывает. С мамой работает девушка, она тоже когда-то из общины ушла. И ничего, освоилась, выучилась, сейчас медсестра, хочет дальше учиться, чтобы врачом стать. Только твоей семье надо все-таки позвонить, что ты жива, чтобы не беспокоились.

– Да, наверное. Только у нас телефона нет. Можно в ешиву позвонить, отец почти всегда там.

– Ладно, придумаем что-нибудь. А то правда нехорошо, будут тебя разыскивать.

– Не будут, – угрюмо прошептала Наоми. – Им все равно. Они… молятся. А вы… совсем не молитесь?

– Ну почему – совсем? Что ж мы – не евреи, что ли? И Хануку, и Пурим отмечаем, как положено. И в шаббат свечи зажигаем. Правда, – он покрутил головой, – не всегда.

– Почему? – Наоми изумилась так, словно новый знакомый сообщил, что не всегда снимает штаны перед тем, как сходить в туалет. Шаббат – это… это же… Да нет, не может быть! Он, наверное, пошутил.

– Не всегда – потому что не всегда получается, – объяснил Шай. – Ну вот представь: человеку стало плохо, его в больницу привезли. А врачи и медсестры вдруг говорят – шаббат. Больной-то умрет тем временем. В общем, у мамы дежурства бывают, да и я работаю. Так что стараемся, но уж как получится.

– А твой отец? Он тоже работает?

– Отец погиб. Давно уже, я маленький был, я его не помню почти.

– Прости, пожалуйста. Вы с мамой вдвоем живете?

– Ну… у нее есть… – Шай засмеялся. – Приходящий муж. Алекс. Он ничего, славный такой. Врач.

– Как это – приходящий? Почему они не поженятся?

– Вот уж не мое дело! Им так удобнее. Встречаются, когда настроение есть. Мама говорит, что она старая уже, чтобы что-то в жизни менять. Но это она шутит так. Какая она старая – молодая совсем.

Маму Шая звали Рут. Действительно очень молодая – Наоми вспомнила свою мать, рядом с Рут она показалась бы старухой. И очень веселая.

– Надо же! Сынок родственницу привез!

– Почему… родственницу? – удивилась Наоми.

– Да ты что! Библейская Руфь и Наоми, ну? Неужели не знаешь? Не поверю!

– Наоми была свекровью Руфи. Только правильнее Ноеминь, – робко сообщила девушка.

– Ну, это все равно, – засмеялась Рут. – Так. Раз ты мне почти родственница, значит, надо о тебе позаботиться, – она оценивающе оглядела девушку. – Мыться, греться, ужинать и лечиться. Будем?

Наоми кивнула. Она почти перестала бояться, точно увидела вдруг – здесь ей ничего плохого не сделают. Второй в жизни самостоятельный поступок как будто отнял у нее все силы. Тем более что совсем непонятно – что нужно делать в этой новой, непривычной и незнакомой жизни. А эти веселые люди, казалось, точно знают – что делать и как дальше жить. Как-то незаметно для себя, она рассказала обо всем – и об отце, и о щенке, и о женихе…