– Только человек без вкуса мог предложить такой костюм. Вы, голубушка, забыли, что мы рассказываем парижскую историю. Вам следовало бы повнимательней быть на улицах. Вам следовало бы потрудиться и изучить парижанок! – Это все Анна проговорила язвительным тоном.

К удовольствию группы, девушка не растерялась. Она ответила Анне громко, четко, так, чтобы все ее слышали. Вот только на французском языке. Анна на секунду опешила – она не понимала никакого языка, кроме родного английского.

– Что это? – Анна фыркнула.

– Летти вам объясняет, что она выросла в Париже. И как здесь принято одеваться, она отлично знает, – серьезно, без тени улыбки перевел ей Стив. На него все эти эскапады не действовали.

– Прошу внимания, начинаем съемку! – прокричал он в мегафон.

Поднялась суета, и съемочный день наконец начался.

– Скажи, зачем ты пожаловался мужу?! Кто здесь режиссер?! Ты или муж?! Я знаю свои возможности! Я знаю, что играю хорошо! – Это она уже кричала вечером, когда осталась наедине со Стивом. Тяжелый день не охладил пыл Анны. Но Стив, этот огромного роста светловолосый бородач, словно бы и не замечал ее гнева. Он только спокойно сказал:

– Согласен, ты играешь, Анна, неплохо, но недостаточно хорошо для такого партнера. На его фоне все кажутся картонными.

Анна онемела. Она так привыкла быть первой, она устанавливала планку, она была недосягаемой звездой… И вдруг ей дали понять, что именно главный герой здесь – главный.

На следующий день она вообще уже не играла. Она наблюдала за Диком. И поняла, что Стив прав. Что рядом с ней сейчас совсем другой партнер. И что ему необходимо соответствовать. И что он никогда не будет подстраиваться под кого-то. И тут Анна поняла, что ее раздражало, что все это время мешало ей почувствовать привычную уверенность в себе. Все дело было в нем, в Дике. В его облике, фигуре, манерах, а самое главное, в актерском мастерстве. Он был другим, этот молодой человек, и соответствовать ему было сложно. Анна вдруг почувствовала, как эта разница в годах, разница небольшая, но все равно существенная, проявилась в этом актере. Анна поняла, что она упустила что-то в молодости, что, будь она требовательнее к себе, не предпочти она профессиональную легкость настоящим усилиям, она, пожалуй, смогла бы встать на одну ступень с ним. Но нет. Ее время ушло, оно позволило сохранить ей красоту, свежесть, энергию, однако не оставило того, что не могло оставить, – того, что сама Анна не накопила. Время не оставило ей способности обновляться, способности учиться.

«А ведь и старость недалеко», – вдруг подумала она и тут же решительно выкинула эту страшную мысль из головы.

Когда Анна не знала, как поступить, она тоже влюблялась. Она видела в этом самый простой и естественный выход из затруднительного положения. И в этих предполагаемых условиях свои реплики она знала назубок. Сейчас, на съемочной площадке, оказавшись в растерянности от внезапного открытия, она сделала единственно возможный, как ей казалось, шаг. «Ты хотел, чтобы я не играла, а жила? – Она мысленно адресовала режиссеру свой вопрос. И тут же сама на него ответила: – Пожалуйста. Буду жить».


Гостиница, в которой обосновалась съемочная группа, стояла на окраине города. Здесь они жили, здесь же на близлежащих улицах снимали натуру. Эта часть Парижа, далекая от центра, была еще тем старым городом, где пока не появились аккуратные серые коробочки дешевого муниципального жилья, где не было иммигрантов и местные жители держали огороды. Это была еще старая парижская окраина с узкими домами без удобств, высокими мансардами, с неровными мостовыми, из которых выпирал булыжник. Это был район маленьких, не всегда чистых кафе, завсегдатаи которых отлично знали друг друга. Здесь было удобно снимать кино: машин немного, власти округа не вредничали и не жадничали – разрешения выдавали быстро, денег много не брали.

Среди старых, потертых домов попадались «жемчужинки» – некоторые дальновидные домовладельцы, предчувствуя бум, ремонтировали дома, превращая их в приличные отели. Как и ожидалось, очарование старого города и старой парижской жизни, а также комфорт вновь отреставрированных гостиниц привлекали сюда зажиточных путешественников, средней руки деловых людей и служителей искусств.

В отеле жила вся группа, кроме Анны. Она с мужем занимала особняк в тихом пригороде. Туда ее каждый вечер доставляла машина. Анна поддерживала свой статус. Впрочем, по вечерам, когда все собирались в ресторане отеля, Анна домой не спешила. Она и раньше любила подобные посиделки – ей всегда было обеспечено внимание и восхищение. В этот раз она чувствовала себя обиженной, ущемленной, она нутром понимала условность своей звездности, но отказаться от этих встреч, когда цеховое корпоративное единение заставляло забыть о соперничестве, она не могла. И еще здесь иногда был он, Дик. Молчаливый, с мягкой полуулыбкой, с тревожащим взглядом темных глаз. Анну тянуло туда, где был он, и ничего с этим поделать она не могла.

В этот вечер обсуждали рухнувший софит.

– Накал страстей, не иначе, – пошутил кто-то.

– Неудивительно, когда на площадке такая героиня, – поддержали реплику.

Анна улыбнулась. Ей были приятны эти простые комплименты и дежурная похвала. Они словно сахар в кофе – вещь обычная, но придающая вкус жизни. Анна в такие минуты становилась разнеженной, доброй, великодушной. «Пусть он слышит. Пусть он понимает, с кем пришлось ему играть!» – думала она про себя и наблюдала завороженно за худощавой фигурой. Дик сидел на другом конце большого стола, рядом с ассистентом режиссера и какими-то девушками из технических служб. Он был далек от Анны, но и от людей, сидящих рядом, он был тоже далек. И это свойство его – быть одиноким среди людей – делало его особенно привлекательным для Анны. Она не умела быть одна и всегда старалась быть в гуще людей, в шуме, в суете. Словно ей необходимо было ощутить силу толпы, ощутить ее поддержку. Анна маскировалась среди людей, боясь одиночества как чего-то неприличного, не статусного. И потому это его качество – быть одиноким, а следовательно, быть у всех на виду – представилось ей особенной силой.

Этот ужин почти не отличался от других. Стив Майлз, как обычно, не задержался за столом – он понимал, что в его присутствии люди могут себя чувствовать напряженно. «Целый день я с вами. Надоел, наверное, уже!» – с этой постоянной шуткой он покидал ресторан, и после его ухода все раскрепощались. Начинался открытый флирт. Все без исключения девушки из технического персонала были миловидными – каждая втайне мечтала о карьере актрисы и в свое время пришла на съемочную площадку, соглашаясь на любую работу. Второстепенные героини, красавицы, делали вид, что восхищаются Анной, а Анна подыгрывала им, прекрасно понимая, что, кроме зависти и неприязни, они к ней ничего не могут испытывать. Но, несмотря на сложные внутренние взаимоотношения, эти вечера были приятны.

Мир кино – такой загадочный, такой манящий. Они были его частью. И сознание этого не только окрыляло, оно делало их свободней, раскованней, иногда развязней. Мир, в создании которого они принимали участие, порой обманывал их, притворяясь реальностью. Анна давно все это узнала, ее уже было невозможно провести. Но тем забавнее было наблюдать за ними, теми, для кого жизнь представлялась постановкой, которую можно всегда отрепетировать, или съемкой, где может быть сколько угодно дублей. Анна с первого же взгляда могла определить жертв этих заблуждений. И сейчас за столом их было большинство. Исключение, пожалуй, составляли всего лишь несколько человек, включая ту самую девушку, художника по костюмам, которая так дерзко ответила Анне. Эта девушка сидела в конце стола, совсем близко от Дика. Анна удивилась – на таких ужинах существует иерархия. Здесь все знают свое место в буквальном смысле слова. Но Дику, похоже, это было не важно. Глядя на него, Анна вдруг отчаянно позавидовала независимой молодости.


Стив Майлз не любил декорации. Еще в самом начале съемок он сказал, что в фильме не два главных действующих лица, а три. И этот третий чуть ли не самый главный. Анна при этих словах поморщилась. Подобное она слышала много раз: горы, океан, собака или лошадь – обязательно в картине был третий главный герой, который, по словам режиссера, нес основную смысловую нагрузку. Еще Анна знала, что уже в середине съемок об этой декларации благополучно забудется. График, темп, сроки, прокатчики в конце концов одерживали верх. Но Стив Майлз был другим. Отличительной чертой его характера было упорство. Не упрямство, а упорство. Как известно, разница между тем и другим заключается в разумности действий. Так вот, Стив Майлз был на редкость разумным. Справедливо полагая, что каждая история должна иметь свой акцент, своей истории он придал французский акцент.

– Я не сравниваю литературный материал, – сказал как-то Стив, – ни в коем случае не сравниваю. Но «Ромео и Джульетта» – это запах итальянских апельсинов и лавра. Это теплый камень серых палаццо Вероны. «Пер Гюнт» – это холодный ветер фьордов. Наша история – это мокрые мостовые Парижа. Это не осень героини, это его осень – этого города.

Несмотря на свой внушительный вид и грозные повадки, Стив был трепетным человеком поэтического склада.

Париж так Париж! Стив безжалостно менял сценарий, и все, что можно было снимать в павильонах, снимали на улицах, собирая зевак. Многие ворчали, но Анна была довольна. Ее узнавали сразу, слышался восхищенный шепот. И ей было приятно, что его слышат все, и в особенности Дик.

Анна теперь старалась. Обладая прекрасной профессиональной памятью, тексты она выучивала быстро, при необходимости импровизировала, а накануне ответственных сцен подолгу репетировала дома. Муж был доволен. Стив Майлз почти доволен. Что думал Дик Чемниз по поводу ее внезапной дотошности и требовательности к себе, оставалось загадкой. Он все так же был немногословен, все так же вежливо улыбался.

– Вы помните тот эпизод, когда главный герой задерживает героиню на лестнице и пытается поцеловать? Ему удается это сделать, но она непритворно сердится на него, и они почти ссорятся. Так вот, снимать будем здесь, прямо на этом перекрестке. Не будем загонять вас на какую-то старую лестницу. Это пошло – кидаться на женщину в темноте. Ваш герой, Дик, должен поцеловать ее на виду у всех. На оживленном перекрестке. Не обратив внимания на машины, – сказал им Майлз перед началом съемок.

– Неправдоподобно, задавить могут, – подал кто-то голос.

– А вот в том-то и дело. Он, сгорая от страсти, не может не поцеловать ее, но при этом оберегает от опасности. Это тяжело сыграть. Но стоит попробовать. Это движение души, страсть, но, как только он ее обнимает, он сразу же чувствует, что должен сберечь ее. Он понимает, что женщина в его власти и он отвечает за нее. Дик, вам ясно? – Майлз посмотрел на актера.

– Думаю, да. – Тот просто кивнул. Казалось, он представлял сейчас, как это должно выглядеть.

– А я не очень понимаю, – подала голос Анна. – Сцена на темной лестнице сексуальна, в ней ощущается зов плоти. Здесь же, при дневном свете, это совсем другое, это мальчишество, риск. В этом нет секса. А книга об этом!

Майлз задумчиво посмотрел на Анну.

– Да, это соображение верное. Но я меньше всего хочу, чтобы история была про зов плоти. Про слюнявого влюбленного мальчишку, который щупает женщин в подворотне. Мы о другом. Мы о страсти. Он ведь не может себя побороть, но он хочет узаконить эту страсть. Сделать ее чистой, легальной. А это возможно, только если он сам объявит о ней миру. Вот почему, когда он, переполняемый чувством, обнимает ее на улице и пытается поцеловать, он поднимается в ее глазах. Она сердится, но проникается к нему уважением за то, что он не стесняется любви к женщине, которая старше его.

Майлз замолчал.

– Кажется, я понимаю. – Дик кивнул.

А Анна подумала, что это очень тяжело – влюбить в себя мужчину, когда тебе и ему чуть ли не каждый день напоминают о возрасте.

Перекресток, который выбрали для съемок, был оживленным. Этот уголок был типично городским: стоянка такси, автобусная остановка, пешеходный переход и четыре луча улиц, расходящихся от маленького зеленого пятачка. Таких внезапных клумб с одним или двумя деревцами посередине в городе было полно.

– Так, вы подходите к пешеходному переходу, останавливаетесь – ждете зеленый свет. Анна делает один шаг – и оказывается на проезжей части. Ты, Дик, в это время должен ее поцеловать. Запомни – в тебе любовь и страх за эту женщину, – объяснил им Майлз и сделал предупреждающий жест: – Приготовились, будем снимать.

Анна вздохнула, посмотрела себе под ноги, потом в сторону. Она заставила себя никого и ничего не замечать, она сейчас превращалась в красивую и, на ее взгляд, счастливую женщину, которую любил этот молодой человек с темными глазами. Режиссер дал команду «мотор», и раздался звук хлопушки. Теперь на тротуаре, ожидая сигнала светофора, стояла не Анна, а парижанка средних лет. Тоненькая, в удлиненной юбке и туфлях на невысоких каблуках. На плече у нее была сумка. Парижанка улыбнулась своим мыслям, слегка запрокинула голову, вздохнула, радуясь хорошему дню и собственной беззаботности. Вот она поправила шелковую косынку, вытащила солнечные очки. И в это время рядом с ней остановился мужчина.