– Летти, постойте. Дайте я вас сразу же поправлю.

– Да, извините!

– Летти, дорогая! Никогда никому не говорите ничего подобного! Никогда не говорите, что ваши успехи случайны. Что это стечение обстоятельств, чья-то помощь, шутка, спор и так далее.

– Это почему же?!

– Потому что все должны считать, что на своем месте вы оказались именно потому, что шли к этой цели упрямо, вкалывая по двенадцать часов в сутки. Все должны помнить, что у вас, помимо усердия и трудолюбия, есть талант. В вас есть искра, которую невозможно не заметить! Именно благодаря этому – таланту и трудолюбию – вы оказались там, где оказались! Никакого везения, никаких случайностей в карьере не бывает. Во всяком случае, об этом во всеуслышание говорить не принято.

– Хорошо, – быстро согласилась Летти. – Я это учту.

Она отлично знала, как от правильного слова порой зависит успех.

– Но вам-то можно сказать, что я вообще-то еще учусь. – Летти улыбнулась. – Я учусь в Академии художеств и собираюсь стать скульптором.

– Кем? – Майлз даже остановился.

– Вот-вот, точно такое выражение лица у всех моих многочисленных родственников, когда я заговариваю о будущей профессии.

– Погодите-ка, скульптор – это молоток, резец и прочие мужские инструменты. Скульптор – это глыбы мрамора и гранита. А в вас, по-моему, не более тридцати фунтов живого веса?!

– Чуть меньше, – Летти поправила его. – Но при чем тут это? Да, женщин, которые занимаются такими вещами, немного. Я и сейчас на своем факультете одна.

– И что же вы будете делать, когда закончите академию? – Майлз теперь пыхтел трубкой, как старый пакетбот.

– Тетя утверждает, что мне придется склепы для старых итальянских семей ваять.

– Что ж, без денег вы не останетесь, – рассмеялся Майлз. – А если серьезно? Понимаете, я, конечно, не специалист, но, насколько я помню, одним из последних настоящих скульпторов был Роден?

– О, что вы! – рассмеялась Летти. – После него были скульпторы.

– Нет, вы, наверное, меня не поняли. – Стив Майлз вдруг стал серьезен. – Я не имею в виду тех, кто скреплял проволочки, крепил к ним деревяшки и клеил к этому пластмассу. Я имею в виду тех, кто был способен и не ленился заниматься резьбой или моделированием.

– Вы понимаете разницу между этими двумя приемами?

– Да, представьте себе. Резьба – это когда отсекают все лишнее. И из глыбы мрамора получают прелестное женское лицо. А моделирование – это когда лепят скульптуру, а потом ее отливают в металле. Летти, я достаточно грамотный, чтобы не вестись на всякий там джанк-арт!

– Джанк-арт – это скорее коллаж из…

– Из мусора – будем откровенны.

– Стив, мне тоже ближе традиционная скульптура, но согласитесь, что новые формы неизбежны.

– Летти, пусть в это играют лентяи, которым хочется иметь много дармовых денег. Никто и никогда меня не убедит в том, что на одну ступень можно поставить Микеланджело и Раушенберга.

– Честно говоря, и я так думаю. – Летти улыбнулась. – И поэтому буду заниматься традиционной скульптурой.

– Это очень обнадеживает. – Стив Майлз был совершенно серьезен. – И у вас есть планы, мечта? Вы же что-то хотите сделать такое, что до вас никто не делал?

– Конечно, но на эту тему как-то смешно рассуждать, Стив. Я не могу об этом говорить, еще много времени надо учиться.

– Понятно, – произнес с уважением Майлз. В этой девушке, которая выбрала такое необычное для женщины творчество, было что-то чрезвычайно серьезное.

– А вообще у нас жестокие профессии. У всех нас, кто работает в искусстве. – Майлз замедлил шаг. Его спутница была высокого роста, но очень худенькая. В своем, скорее всего, первом настоящем вечернем платье она казалась совсем ребенком. Контраст между стоящей колом жесткой блестящей тканью органди и худенькими загорелыми длинными ногами и тонкими руками был так разителен, что Майлз вдруг подумал, что художник, который смог нарисовать такие прелестные наряды для фильма, мог бы себя одеть в более подходящий наряд.

– Я знаю – платье мне не идет, – заметив взгляд Стива, пробормотала Летти. – Но у меня совсем не было времени на сборы. Гроув приказал мне приехать за день до показа. А в Париже у меня было столько работы, надо было сразу несколько проектов сдать. Я просто забегалась…

– Летти, вы очень трогательная в этом платье, и больше двенадцати лет вам не дашь.

– А мне уже двадцать два!

Громкий смех Майлза, казалось, разбудил весь квартал.

– Летти, вы даже не понимаете, как смешно это звучит! Уже двадцать два года! Вам всего лишь двадцать два года, и вы уже получили премию одного из самых важных кинофестивалей. Вы лепите бюсты и работаете с мрамором! Летти, вы так молоды!

У Майлза то ли от смеха, то ли от умиления выступили слезы на глазах. Он, смутившись, пыхнул трубкой и произнес:

– Мне – тридцать пять. И фильмов я снял уже несколько, и этот фестиваль не первый. И награда не первая, но почему-то мне кажется, что именно это лето, этот город и эти события я запомню на всю жизнь.

Майлз был строг и суров только на съемочной площадке, в жизни он был мягок и чувствителен.

Наконец они дошли до пансиона, где остановилась Летти.

– А вы хорошо устроились. – Майлз с удовольствием оглядел маленький домик с крошечным садом и низкой чугунной оградой.

– Я умею устраиваться, – кивнула Летти. – Понимаете, я иногда чувствую, что надо сделать. Могла же поселиться в отеле – цены в это время в городе везде одинаково высокие, но я выбрала это место. Здесь отдельный вход, и в моем распоряжении двухэтажные апартаменты. Очень удобные – даже своя кухня есть. Но я готовить не успеваю. Здесь, на фестивале, даже о еде не думаешь! Некогда об этом думать!

Майлз продолжал пыхтеть трубкой. Он понимал, что вполне может напроситься на чашку кофе, бокал вина, на стакан воды, наконец. И он мог ожидать, что ему не откажут. И поймут его просьбу как полагается. А полагается ее понять как приглашение к флирту, романтическому или не очень свиданию. Но перед ним была Летти, которая, во-первых, ему очень нравилась, а потому пугать ее натиском не хотелось. И во-вторых, Стив Майлз как-то себе не представлял стремительное соблазнение этой девушки. Что-то мешало представить ее участницей спешной борьбы в гостиной пансиона.

– Э, вот мы и дошли, – глубокомысленно заметил Майлз после минутного и не очень уютного молчания.

– Да, – радостно подтвердила Летти.

– Летти, а вы не хотите что-нибудь выпить? Посидеть где-нибудь?

– Что вы! Спасибо! Уже утро, смотрите, солнце встало! – Летти указала на сбегающую к морю улочку, над которой действительно уже краснело море.

– Да, вы правы. – Стив растерялся, он не знал, что сказать, но и уходить не хотел.

– Завтра закрытие фестиваля, прием. Завтра тяжелый день. А послезавтра я улетаю. Надо возвращаться к работе. – Летти вздохнула.

– А может, мы у вас чаю попьем? – Майлз проявлял упрямство.

– Стив, я могу показаться невежливой, но я откажу вам в чашке чая. Лучше зайдите за мной завтра, и мы вместе отправимся на закрытие. Я одна себя очень неуверенно чувствую. Договорились?

Майлз рассмеялся:

– Договорились. Я, честно говоря, и не рассчитывал на чай. Я так и думал, что вы не пригласите меня к себе.

– А зачем тогда задавали этот вопрос? – Летти удивилась совершенно серьезно. – Я даже не понимаю, зачем люди что-то предпринимают, зная, что ничего не получится.

– Это оттого, что люди крайне самонадеянны, – ответил Стив Майлз. Он вдруг стал серьезным. – Хороших вам снов. До завтра. – Он наклонился и поцеловал ей руку.

– Так вы зайдете завтра? – смущенно уточнила Летти.

– Конечно. И вместе отправимся на прием.

– Отлично! Я буду рада такому спутнику.

Летти открыла калитку и взбежала по ступенькам. Вскоре за спиной Майлза хлопнула дверь. «Ну вот. Завтра у всех появится еще один повод для сплетен». – Майлз не спеша шагал вниз по улице, туда, где над морем вставало солнце.

Пока Майлз пытался ухаживать за Летти, в Доме прелата между Анной и ее мужем происходила ссора. Началась она с пустяка, который ни один из них уже не помнил. Но, как часто это бывает, как только отпадает необходимость быть вместе, как только исчезают повод и причина поддерживать друга друга, когда внешние обстоятельства уже не заставляют видеть друг в друге соратников, когда все это исчезает, центробежные силы начинают действовать стремительно. К тому же Гроув наконец намекнул жене о том старом обещании.

– Как ты можешь требовать от меня такого?! – возмущенно повторяла Анна. – Сейчас, именно сейчас, может, начнется моя карьера. Это важный момент – я перехожу из одного амплуа в другое. Я могу играть серьезное роли. Я, наконец, обращусь к классике. Мне же предлагали, мне столько раз предлагали!..

– Анна, это не тебе предлагали, а мне. Мне предлагали профинансировать негодные сценарии, дешевые переложения из Толстого, Достоевского и Шекспира. Ты играла бы там, если бы я потребовал этого. А так… Так во всех этих случаях им нужны были мои деньги.

– А почему ты не согласился, чтобы я играла?

– Я же тебе объяснил – это все была дешевка, использование знакомых имен. Там не пахло искусством. Поэтому и денег не дал, и тебе не позволил сниматься.

– Гроув, ты не имеешь права запирать меня дома! – Анна вдруг поняла, что, если он всерьез пригрозил, значит, и правда закроет доступ к кино. «Он влиятелен и богат. К нему прислушиваются. Особенно сейчас, после этой победы! Господи, как же я хочу работать, сниматься!»

Анна все это повторяла про себя, но в глубине души ее пугало совсем другое – та жизнь, которую сейчас предлагал муж, не подразумевала той свободы, которая так была ей удобна. Сам Гроув ничего не терял – он по-прежнему мог заниматься своими делами, оставляя для дома столько времени, сколько сочтет нужным. Но она… Она должна будет вести себя иначе. У нее не будет поводов колесить по миру…

«У меня не будет возможности видеться с Диком!» – Эта мысль занозой сидела теперь в голове, и Анна чувствовала, как теряет самообладание. Здесь, на фестивале, ей не удалось даже словом с ним перемолвиться с глазу на глаз. Здесь вокруг были люди, а до этого она по требованию мужа сидела взаперти, да и Дик прилетел только накануне показа. В душе Анны уже бушевала тревога – сейчас ей казалось, что все рушится и только из-за этого фестиваля, из-за этого кино, из-за амбиций мужа. А ей так важно было сохранить Дика, отношения с ним!

– Анна, не сердись. – Гроув разлил по бокалам шампанское. – Сегодня такой день! Сегодня ты – победительница, и именно сегодня ты должна принять решение. Ради себя же самой.

– Что ты имеешь в виду?! – Анна отклонила бокал с шампанским, который протянул ей муж.

– Нам нужен ребенок! Анна, пока не поздно, пока есть время, силы, здоровье. Анна, ты подумай, мы ведь не так молоды. Что будет с нами через лет пять? Через десять?

«Через лет пять я буду старухой. А через десять – дважды старуха! И обо мне все забудут! – Анна в гневе забыла, что сорок пять лет – это не возраст в современном мире. – «Но да, детей заиметь сложно!»

– Ты слышишь меня? Анна, я люблю тебя. Мы столько лет вместе. У нас есть все. А теперь даже то, о чем многие в твоей профессии даже и мечтать не смеют. А ты это получила! Ты сыграла так, что никто ничего и возразить не смог! Эта победа – она только твоя. Поверь мне. Все, что сделал я, – это так, оформление твоего таланта, твоей актерской игры. Ты уж поверь мне. – Гроув говорил тихо, ласково.

– Но я не хочу сидеть дома! Не хочу! Я сойду с ума без работы, без этой жизни!

– А тебя никто не закрывает на веки вечные! Анна, только два года! Только два года: родится ребенок, ему исполнится год, и пожалуйста, возвращайся в кино. Я же сам тебе помогу! Ты же знаешь меня – я никогда не обманываю.

Анна это знала. Гроув был честен с ней. Но она знала и другое, что от партнеров он требовал того же. А что она может обещать ему, если так влюблена в Дика?!

– Анна, все-таки сегодня такой день! Давай выпьем за тебя! А завтра, завтра мы в последний раз встретимся со съемочной группой, завтра мы попрощаемся с этим периодом нашей жизни. И завтра – завтра ты дашь мне ответ.

– Хорошо, завтра. – Анна устало присела на стул. Никто не выкручивает ей руки, никто угрозами и силой не заставляет ее принять решение, никто не прибегает к шантажу, и все же она будет вынуждена поступить так, как просит Гроув. Он сильнее, и он имеет право на семейную жизнь. И она, в конце концов, когда-то обещала.

– …Жаль, только Дик должен улететь сегодня утром… – доносился до нее спокойный голос мужа.

– Что? – очнулась она от своих мыслей. – Дик не будет на закрытии? Он не остается еще на один день?! Он улетает?! Во сколько, когда?! Что же ты молчал?!

Анна вскочила со своего места и бросилась за плащом.

– Ты куда?! – Гроув растерянно посмотрел вслед жене.