В нос ударил запах больницы. Борис бросился в квартиру. С утра Катя одна дома, он трижды звонил, дочь отвечала, что жива-здорова. Ее нигде не видно. В детской на полу груда кукол и плюшевых игрушек, все перемазаны зеленым, светлый ворс ковра тоже в пятнах.

– Катя! Катя! Ты где? – звал Борис.

– Я не виноватая! – послышался глухой детский голосок. – Зиёнка сама разлилась. Я в больницу играла, а зиёнка кончилась, и пузыёк не закрывался.

Из платяного шкафа высунулась лохматая головка, лицо перемазано зеленкой.

– Ты не порезалась? – спросил Борис. – Выходи!

– Не-ка! Меня только Гена укусил. Вот! – Катя выбралась из шкафа и показала грязный пальчик. – Гена не хотел лечиться и уколы делать.

Геной звали плюшевого крокодила. Катя сморщилась, пытаясь выдавить слезу, дула на пальчик, хныкала, но слезы не катились – внимание отвлекала новая тетя.

– Вы опять новая за мной воспитывать? – спросила Катя.

Женщина не отвечала, пристально, с удивленным восхищением смотрела на девочку, словно впервые увидела ребенка (не Катю, а ребенка вообще, как существо).

– Я вам не понравилась, – шмыгнула носом девочка, и теперь на глаза навернулись настоящие слезы. – А если меня отмыть, я буду хорошо себя вести!

– Ты мне очень понравилась, – хрипло произнесла женщина.

– Тогда почему вы пальто не снимаете?

– Пойдем, – женщина протянула Кате руку, – покажешь, куда мне повесить пальто. И где у вас ванная, в которой можно отмыть зеленую девочку, чтобы она хорошо себя вела?

Перед уходом Борис заглянул в ванную. Голая Катя в мыльной пене, женщина стоит на коленях, трет девочку мочалкой и приговаривает:

– Моем, моем трубочиста! Чисто, чисто! Чисто, чисто!

– Как вас зовут? – спросил Боря.

Женщина повернулась к нему. Теперь ее лицо нельзя было назвать старым фото. Это было лицо живого человека, получившего неожиданный подарок.

– Алла.

– Вернусь поздно, укладывайте Катю, меня не ждите. До свидания, утром увидимся.


Борис не знал и никогда не интересовался, какую трагедию пережила Алла, сколько лет было ее погибшему ребенку, мальчик это был или девочка, замужем ли Алла. Привез ее с кладбища, и она осталась навсегда. Сказать, что Алла полюбила Катю, – значит сильно приуменьшить. Алла отдала его ребенку свою жизнь, отказалась от личных амбиций, собственной судьбы, от честолюбивых устремлений, от женских радостей – от всего. И при этом не потакала Кате, не баловала безумно. Алла была не только прекрасной матерью, но и замечательным педагогом. Не только санитарным уходом за ребенком была озабочена, но развитием Катиного ума, воображения, образования.

По субботним утрам, как и прежде, Катя забиралась к отцу в кровать и сообщала:

– Мы начали заниматься биологией. Ты знаешь, что все организмы состоят из клеточек? Маленьких-маленьких? Алла говорит, что меньше клеточек ничего не бывает. Теперь смотри: берем клеточку и сажаем туда, например, мышонка. Кто будет меньше, клетка или мышонок? Вот! Я сама придумала.

В следующий раз она делилась новым «открытием»:

– Сложение проверяется вычитанием. Ты знаешь? Проверяется – это как бы все игрушки убрали по местам, а потом снова разбросали, чтобы их посчитать. Такое глупое занятие! Мне проверять не нравится! Только просто складывать и вычитать.

Дочь унаследовала от него способности к устному счету, но числа у нее ассоциировались с животными, предметами и буквами. Двойка – жираф, восьмерка – медвежонок, пятерка – буква «б», единица – инвалид с палочкой, девятка – воздушный шарик, а тройка – голая попа. Арифметические действия были окрашены в разные цвета. Сложение – желтое, вычитание – зеленое, умножение – синее, деление – красное. Боря не мог быстро решить задачу: «Два инвалида на воздушном шарике покрасились синим жирафом. Что получилось?»

– Ну, папа! – качала головой дочь. – Как ты долго думаешь! Сто девятнадцать умножить на два. Сколько получится?

– Двести тридцать восемь.

– Правильно, жираф голой попой сел на медвежонка!


И для Аллы, и для Бориса маленькая Катя была существом уникальным, единственным, юным божеством. Когда пришло время, они не могли отправить ее в простую советскую школу, пусть даже элитную, специальную с иностранными языками, где учились внуки партийных бонз и народных артистов. Божество не должно сидеть за партой в классе на тридцать человек. Алла выяснила, что при московских посольствах Англии и Соединенных Штатов есть специальные школы для детей дипломатов, где обучают по программам начальной школы этих стран. Но русскому ребенку путь туда заказан, даже внукам министров. Для Бориса слова «нет», если касается дочери, не существовало. Катю приняли.

И оказалась она в тяжелейшем положении – хуже, чем двоечница. Год занятий с репетитором английским языком дал скудные знания бытовой лексики, чего было совершенно недостаточно для учебы в первом классе. Катя выглядела глупой, тупой, немой в среде щебечущих на иностранном детей. На нее показывали пальцем, смеялись, учительница пожимала плечами. Катя, оранжерейный ребенок, впервые вышла на волю и получала болезненные удары один за другим. Первые две недели она ревела в школе и дома. Алла уговаривала потерпеть и упорно заниматься. Борис не знал, что делать. Не идти же Кате в простую школу в соседнем дворе?

Следующие две недели Катя рыдала только дома, а в школе стискивала зубы. Через месяц слезы прекратились. Репетитор, которая делала с девочкой домашние задания, потребовала дополнительной платы, потому что Катя не отпускала ее по четыре часа и выжимала как губку. Катя, не без грусти отмечал Борис, унаследовала от него железную волю. В Кате не было Лориной беспомощности и трогательной слабости. Вернее, казалось, что были. Внешне. Его дочь, с виду милый веселый ангел, обладала целеустремленностью и пробивной силой пистолетной пули. «Нежная, как зефир, – думала Алла. – Зефир в шоколаде. А попробуй ее укусить, внутри – камень».

Катя осталась на второй год, но этот второй год в первом классе окончила на отлично. И следующие четыре года была лучшей ученицей. Свободно, без акцента говорила по-английски, много читала и была первой в школе по математике.

Окруженная броней папиного и Аллиного обожания, Катя, однако, не росла избалованной, капризной или вздорной. У маленькой девочки был твердый характер, но все ее устремления были подчинены одной цели – радовать папу и Аллу. Катя до седьмого пота делала упражнения на растяжку, чтобы легко садиться на шпагат, – папа и Алла будут в восторге. Заучивала наизусть стихотворения на трех языках, декламировала, и награду получала достойную – счастливые восхищения папы и Аллы. Отдельный шкаф был выделен под маскарадные костюмы – Катя устраивала веселые моноспектакли: танцевала перед двумя зрителями в образе снежинки, скакала белым зайчиком, косолапила мишкой, Красной Шапочкой брела по воображаемому лесу. Катя росла, менялся размер костюмов, но увлечение домашним театром с одним актером оставалось, шкаф не пустовал.

Когда накануне каникул, которые, планировалось, Алла с девочкой проведут в Карлови-Вари, выяснилось, что с чужой тетей ребенка за границу вывезти нельзя или очень хлопотно, и подобные хлопоты обещали повторяться ежегодно, Борис (уже не сомневавшийся, что лучшая воспитательница для его дочери найдена) вступил с Аллой в брак. Их расписали, Алла стала Горлохватовой, но удочерять Катю Борис ей не позволил. В образе жизни ничего не изменилось. Алла никогда не переступала ночью порог Бориной спальни, он не ограничивал ее в тратах, потому что Алла тратила на себя мизер, годами ходила в одних и тех же черной юбке и черной кофте. С траурными нарядами она так и не рассталась.

Желая польстить Борису, подъехать к нему с традиционной взяткой, некоторые ловкачи подсовывали подарки:

– А вот колье для вашей жены!

– Какой жены? – удивлялся Борис. – А! Для Аллы. Нет, заберите, ей ничего не нужно.

Про Аллу ходили слухи один нелепее другого. Будто Горлохватов украл монашку из монастыря, обесчестил, ее от церкви отлучили, а он и рад, так и задумывал, чтобы воспитывала дочь от первого брака и боялась нос на улицу высунуть.

Ни Борису, ни Алле до слухов дела не было. Он работал как буйвол, она заботилась о ребенке. В их доме, в странной семье со странными отношениями, сохранялось душевное равновесие, центр которого обеспечивало маленькое божество.

Английская школа закончилась, и пять лет Катя училась дома с приходящими учителями по программе, разработанной Аллой. Программа была насыщенной, кроме школьных предметов, в нее входили бальные танцы, гимнастика, занятия живописью и музыкой, немецкий и французский языки, история искусств. В квартире оборудовали и художественную студию, и балетный зал. Чего девочка не умела совершенно, так это пришить пуговицу, постирать носочки или заварить чай. Нецарским заботам принцессу не обучали. И подруг у нее не было, отец и Алла не потерпели, чтобы внимание, улыбки Кати доставались еще кому-то. Девочку загрузили выше головы, свободное время – только на прогулки с Аллой и чтение, до которого Катя была большой охотницей. Катя очень старалась не разочаровать папу и Аллу, трудилась изо всех сил и даже не подозревала, что обделена простыми девчоночьими радостями своих сверстниц.

Когда Кате исполнилось шестнадцать, она отправилась на два года в Швейцарию, в пансионат, где окончательную шлифовку перед выездом в свет проходили принцессы крови и наследницы миллиардных состояний. Стоимость обучения была астрономической, одного годового взноса за одну воспитанницу хватило бы, чтобы позолотить все унитазы и дверные ручки в пансионе.

Катя не сошлась ни с чванливыми арабскими принцессами, ни со снобствующими американками. Единственной ее подругой была лошадь по кличке Салли, конная выездка стала любимым спортом.

Алла жила в доме рядом с пансионом. Катя приходила к ней в выходные и бегала в «самоволки».

Борис отчаянно скучал без дочери и утолял скуку новым увлечением – строительством для своей королевы дворцов. Как-то они путешествовали по США и посетили несколько загородных домов, построенных в начале прошлого века Рокфеллерами и Вандербильтами. Семейства, быстро и сказочно разбогатевшие, строили для себя дворцы вызывающе роскошные.

– Это пародия на королевские палаты восемнадцатого века, – пожала плечами Алла. – Но ни французские короли, ни русские цари не стали бы жить в окружении подобного китча.

А Борису понравилось. И бальные залы в три этажа высотой, и спальни, где можно кататься на велосипеде, и столовые, в которых над потолком висела люстра как из оперного театра, обитые шелком стены, и мрамор, и лепнина, и позолота – всё это явное стремление втиснуть как можно богатства на квадратный метр Борису пришлось по душе. И он начал строить поместья для Кати. На Французской Ривьере, в Шотландии, в Подмосковье поднимались дворцы, обустраивались гектары газонов и насаживались английские парки. Архитекторы хватались за голову, и окончательные проекты никогда не выставляли на конкурсы, потому что заказчик отличался не просто дурным вкусом, а дурным вкусом нувориша – требовал как можно больше роскоши на единицу площади. В его представлении роскошь – это золото повсюду, бархатные портьеры на пятиметровых окнах, хрусталь, канделябры, мебель в мещанском стиле бидермейер, но обитая шелком и гобеленами, античные статуи и картины на религиозные темы в пышных рамах.

Подмосковный дворец Борис собирался подарить Кате на восемнадцатилетие. Ее день рождения – единственный, который отмечался. Свои Борис не праздновал, понятия не имел, когда родилась Алла, и за десять лет не подарил ей копеечной безделушки. Он был очень богат и очень жаден.


Реального богатства Бориса не знал никто. Корпорация состояла из сотен мелких предприятий с подставными директорами-собственниками (на самом деле единственным владельцем заводов и пароходов был Борис), за которыми нужно было следить. В покойниках-надзирателях недостатка не было, но не хватало времени в сутках.

За Борисом давно закрепилась специфическая репутация, которая четко укладывалась в формулировку «лучше не связываться». Еще говорили, что он заговоренный, что ему дьявол помогает. Горлохватов наводил ужас и страх, близкие к мистическим. Он всегда выигрывал тендеры. Знал о планах противников, точно присутствовал на их тайных совещаниях. Если его хотели надуть, даже по мелочи, он мстил по-крупному, подосланные киллеры вместе с заказчиками оказывались за решеткой, строптивые министры летели со своих постов, неуступчивые директора предприятий заканчивали жизнь в нищете, у честных депутатов находились дурно пахнущие факты биографий. У Горлохватова не было проигрышей и промахов.