Антон быстро поставил кресло в исходное положение, сел в него, сложил руки на груди, забросил ногу на ногу.

– Антон? Вы не спите? Это Катя. Можно войти? Он подскочил как ужаленный, рванул вперед, при этом забыв о скрещенных ногах, свалился, поднялся, в два шага допрыгнул до двери.

– Катя? Как славно!

– Я войду?

– Да, конечно, то есть… Случилась досадная неприятность, я захлопнул дверь, а ключ забыл попросить. («Так бы мне его и дали!»)

Антон не мог предстать перед Катей заложником – испугается, чего доброго.

– Где висят ключи, я знаю. Принести?

– Обязательно! Всенепременно! Я вас очень прошу! – Антон говорил, прижавшись носом и губами к дверной щели, поэтому голос его был невнятен, шепеляв, зато маскировалось бурное волнение.

– Сейчас! Я быстро!

Несколько минут, которые Катя отсутствовала, Антон пытался провести с пользой – утихомирить сердцебиение, унять волнение. Решил медленно сосчитать до ста, но числа вылетали автоматной очередью. Надо стих прочитать, из Пушкина, «Евгений Онегин» – мой дядя… наш дядя… как там про дядю? Проще! Идет бычок, шатается… Чего он шатается, пьяный, что ли? Пою песню, патриотическую. Антон хотел промурлыкать «По долинам и по взгорьям…», но поймал себя на том, что поет гимн «Боже, царя храни!», слов которого никогда не знал.

Катастрофа! Завал! Сейчас придет чудная девушка, а он будет экать и мэкать, как дебил. Срочно вспомнить веселые анекдоты! Ни один из анекдотов, которые лезли в голову, не годился для девичьих ушей.

«Успокоиться, расслабиться, – приказывал себе Антон. – Аутотренинг: я очень обаятельный и привлекательный мужчина. Какой к лешему обаятельный! Неврастеник! Эк меня разобрало!»

«Сел в кресло! – продолжал приказывать себе Антон. – Руки сложил на груди, нога на ногу, дышим глубоко и свободно. Не лопни!» – посоветовал он сам себе.

Раздался звук поворота ключа в замке, дверь приоткрылась, послышался Катин голос из-за нее:

– Вот и я.

Он встретил Катю, сидя в кресле как самодовольный падишах. А она, точно рабыня-служанка, вкатила маленький сервировочный столик, бугристо накрытый салфетками. Встала рядом, сложив руки по швам. На ней был надет брючный костюм, ярко-желтый, разрисованный черными лопоухими зверюшками, не то Чебурашками, не то микки-маусами. На голове – корона, как у победительницы конкурса красоты.

– Я пришла, – покраснела от смущения Катя, – потому что вас пригласила, а… не получилось. Я верно оделась? Вот пижама. – Катя защипнула двумя пальцами брюки и развела в стороны. – Если царевна спящая, то не в купальнике же она почивает. Правильно? Диадема. – Катя пальцем другой руки ткнула в корону. – Настоящая, сотни бриллиантов. Стоит как самолет, папа подарил на шестнадцать лет. Я глупости говорю, да? Аэродром на голове получается. Ой, как всё нелепо! Вы извините!

Она попятилась к двери. Антон испугался, ожил, вскочил, обогнал Катю, протянул руку:

– Ключ!

Девушка послушно вложила в его ладонь ключ. Антон закрыл дверь и убрал ключ в карман.

– Где вы его взяли?

– Стащила! – гордо ответила Катя.

– Умница! А может, вы и покушать что-нибудь захватили?

– Да! – обрадованно кивнула Катя.

Диадема сползла ей на лоб, Катя лихо, небрежным взмахом руки отправила сокровище назад на макушку. Взялась за край салфетки и жестом фокусника сдернула ее:

– Именинный торт, нетронутый. Вы любите сладкое?

– Обожаю!

– И шампанское! – Она сдернула вторую салфетку, которой была накрыта бутылка.

– Катя! Вы чудо!

– Чудо-юдо? Подходит как второй вариант наименования Спящей красавицы. А в детстве я думала, что чудо-юдо – это хороший еврей. Начнем пировать? Ой! – всплеснула руками, корона опять съехала, Катя толкнула ее назад. – Я забыла принести вилки, фужеры, и тарелки, и салфетки! Садовая голова! А ведь в пансионе получила высокую оценку на экзамене по сервировке стола. Правда, там был стол на пятьдесят персон, из которых пятеро – принцы крови. Антон, вы…

– Не царских кровей, не переживайте и забудьте про этикет. Торт будем есть руками, а шампанское пить из горлышка.

– Как настоящие уличные алкоголики?

– Хотел бы я видеть, – усмехнулся Антон, рассматривая этикетку, – как алкаши распивают в подворотне «Мадам Клико».

Ему удалось аккуратно открыть бутылку, выпустить газ.

– Дорогая Катя! Поздравляю вас с днем рождения и желаю счастья в личной жизни! – Эти казенные слова точно соответствовали настроению Антона. Он бы только добавил: «в личной жизни со мной». – За вас! Пейте! – Антон протянул ей бутылку.

Катя улыбнулась, кивнула, поднесла бутылку к губам и чуть приподняла.

– Катя, когда пьешь газированные напитки из горла… – хотел предупредить Антон.

Не успел. Щеки у Кати раздулись, глаза испуганно выкатились, она опустила бутылку, еще секунду крепилась, а потом у нее изо рта, как из пульверизатора, под напряжением вырвался фонтан шампанского и окатил Антона.

– Какой ужас! – воскликнула Катя. – Извините! Схватила салфетку и стала промокать лицо и рубашку Антона.

– Мне страшно стыдно! – винилась девушка.

– Ничего, ничего, – успокаивал Антон. – Просто вы, наверное, давно не пили из горла.

Катя посмотрела на него недоуменно: вы шутите?

– Признаться, в жизни я выпила три глотка шампанского: на шестнадцать, семнадцать лет и вот сегодня. Папа не любит спиртного.

Замечание про папу Антон пропустил мимо ушей и стал объяснять методику: аккуратно, маленькими глоточками…

– За вас, Катя! – провозгласил он тост, отсалютовал бутылкой и приник к ней.

Первые несколько глотков успешно прокатились в пищевод, а со следующими что-то случилось – шампанское не глоталось и разбухало во рту стремительно. Как Антон ни крепился, но все-таки Катин «подвиг» повторил, даже голову не успел отвернуть, и забрызгал девушку основательно.

– Ура! – радовалась она, вытираясь второй салфеткой. – Справедливость восторжествовала! Мы друг друга взаимно вежливо оплевали с ног до головы!

«Милое начало романтического свидания!» – подумал Антон.

Они окончательно научились пить из горлышка, когда в бутылке осталось меньше половины. Ели руками торт, щеки измазали кремом и бисквитной крошкой.

Антону не приходилось напрягаться, развлекая Катю. Захмелевшая, она болтала без умолку, смеялась, дрыгала ногами. Рассказывала про папу, выстроившего этот дворец, в котором нет ни одной антикварной вещи. Папа знает, что старина высоко ценится, но рухлядь не любит, не доверяет ей, поэтому все скульптуры, картины, мебель – подделки, копии. Про лошадь Салли, такую послушную и умеющую – правда-правда – улыбаться. Про учебу в пансионе, где была одна классная дама, которая брила усы – настоящие, у нее под носом черные точки. Вот бедная! Лучше повеситься, чем каждый день бриться. Ой, вы же не повесились! И другие мужчины…

Катя облизывала пальцы, розовым язычком снимая с них крем. У Антона останавливалось дыхание.

– Определенно я вам кажусь глупым избалованным ребенком, – щебетала Катя. – Не возражайте! Разве я не слышу, что говорю? Но академически с моей головой всё в порядке. Три языка в совершенстве, лингвистика и диссертация в перспективе, да и в математике никогда не отставала. Представьте, в детстве все арифметические действия у меня имели цвет, а числа как фигурки: единица – инвалид с палочкой, девятка – воздушный шарик… Что с вами? Глупо, да?

Катя всполошилась, потому что безоблачно счастливое лицо Антона вдруг переменилось. Он нахмурился.

«Потом разберусь с Серегой. Предатель!» Антон заставил себя улыбнуться и тут же забыл о Сергее.

– Попробовал представить логарифмическое уравнение с этой терминологий.

– Такая ерунда получится! – заверила Катя. – Антон, можно я задам вам нескромный вопрос?

– Да, если не боитесь получить нескромный ответ.

– Сколько вам лет?

– Тридцать три.

Антон почему-то сделал себя моложе на два года. Но и этот возраст поразил Катю.

– Так много? Мой папа всего на пять лет вас старше. Ой, я не то хотела сказать. Вы не старый! Папа – взрослый мужчина, а вы – молодой, как… как жених. Господи, что я несу! Антон, я опьянела?

– Нисколечки. Просто нам хорошо и весело вдвоем.

– Точно! Антон, у вас есть девушка? Или жена?

– Не женат. А девушка… была… одна, – соврал Антон. – Но погибла, несчастный случай.

– Как ее звали?

– Лена.

– Вы безумно горюете по Лене? – жалостливо вздохнула Катя. – Ах, как я вам сочувствую!

– Это всё в прошлом.

– Правда? Антон, вы не обидитесь, если я скажу глупость? Вернее, если я буду говорить глупость, вы сразу меня остановите, ладно? Понимаете, вы так странно на меня смотрите! Не нахожу слов, чтобы описать, но внутри у меня, под кожей, – Катя поцарапала свой живот, – будто щекочет что-то. И еще вы часто останавливаете взгляд на моих губах, и вид у вас делается как у больного… нет, как на иконах с Богоматерью. Антон, я вовсе не Дева Мария! Вы хотите меня поцеловать? – спросила Катя и поразилась свой смелости, распахнула глаза, закусила кулачок, будто заткнула болтливый рот.

– Очень хочу! Более всего на свете я хочу вас поцеловать! – честно и серьезно ответил Антон.

Катя прыснула, хихикнула, а потом пьяно-смело махнула рукой:

– А давайте целоваться!

Встала с кресла, пересела на кровать к Антону, обняла его за шею, подставила губы, вытянув их трубочкой.

Антон усмехнулся, указательным пальцем мазнул снизу вверх по ее губам – не балуйся. Взял Катино лицо в ладони и стал легонько целовать. Намазанные кремом щеки скользили, крошки бисквита мешались на губах. Катя вдруг стала отвечать, целовать его в ответ.

– Читала, что поцелуи бывают сладкими, – отстранилась Катя и пьяно хихикнула, – но не до такой же степени! Или это кондитерские поцелуи?

Она упала спиной на подушку, захватила Антона за воротник сорочки и притянула к себе…

Когда-то давно, после крупой пьянки, Антон наутро обнаружил себя в постели с девушкой, с которой был едва знаком. Она тоже плохо помнила события прошлого вечера. Спросила: «Как я оказалась в твоей койке?» – «Пьяная женщина – легкая добыча», – не очень галантно ответил Антон. И получил в ответ справедливое заключение: «Пьяный мужик – вовсе не добыча».

Казалось бы, как он может сейчас вспоминать дела давно минувших дней? Он вспоминал намеренно, чтобы не поддаться влечению, не потерять волю, не торопить события. Легкая добыча сегодня-завтра обернется пирровой победой.

Катя не ведала, что творит. Она маленькая, неопытная и пьяненькая. Ей нравилось целоваться, она упивается новыми ощущениями и не думает, чем они могут закончиться.

Из них двоих думать обязан Антон.

– Тебе пора! – прошептал он.

– Уже? – разочарованно скривилась Катя.

– Да!

Он взял ее за талию, тонкую, осиную, трепетную, и поставил на ноги. Повел Катю к двери, достал ключ, с трудом дрожащими руками попал в замок, открыл. Катя хныкала, как обиженный ребенок.

– Слушай меня внимательно! – велел Антон. – Завтра в три часа дня буду ждать тебя у памятника Пушкину. Знаешь, где это? На Тверской, перед кинотеатром. Ты обязательно придешь! Хорошо?

Катя хлопала ресницами, Антон повторял про памятник и три часа дня. С трудом остановился, как пластинку сорвал с проигрывателя. Прижал к себе Катю и поцеловал по-настоящему. Новая волна возбуждения (девятый вал!) обрушилась на него, утонул. Не дыша, не соображая, вытолкнул Катю за дверь. Точно на спасительную поверхность отправил с ускорением девушку, а сам остался погибать в затонувшей подлодке.

Он долго стоял под душем, не соображая, холодная или горячая вода на него льется. Закрутил кран, отдернул шторку, переступил через бортик, вышел. Полотенец не было, как собака отряхивался и высыхал. Смотрел на себя в зеркало и не узнавал – голый жизнерадостный идиот в крайней стадии эйфории.

Постельного белья также не имелось, только одеяло. Антон накрылся им, лег на голый матрас. Мечты о Кате подошли так близко, словно дали в руки книгу, сейчас он откроет первую страницу и будет долго-долго читать, наслаждаясь…

Тихое покашливание не дало мечтам состояться.

– Извините, пожалуйста! Антон рывком сел на кровати:

– Кто здесь?

– Я мама Кати.

– В смысле мачеха?

Было бы логично, если бы мачеха отследила Катю, пришла читать ему нотации или угрожать.

– Настоящая мама. Я умерла восемнадцать лет назад, через два часа после рождения девочки.