Антон сообразил, что Катя видела только те плиты, которые зажигаются от пьезоэлементов или маленькой электрической искры. О том, что к горелке надо поднести спичку, Кате неведомо. Антон вскочил и бросился на кухню. Слава богу, все краны на плите выключены.

– Признаться, готовить совсем не умею, – раздался за спиной голос Кати.

Антон обернулся, подошел к ней, обнял, стал целовать шею (чтобы ночной запах изо рта не отвращал ее):

– Ты не хочешь чуть-чуть полежать со мной в кроватке?

Антон клянчил, как мальчишка, Катя отвечала по-взрослому трезво:

– Очень хочу, но сейчас не время.

Голый, возбужденный, на тесной дачной кухне он обнимал девушку, закованную в джинсы и свитер, и она не подавала признаков желания расстаться с одеждой.

Чтобы остудиться, Антон нагишом (соседей не наблюдалось) выскочил во двор, ухая и вскрикивая, растерся снегом. Вернулся в дом, вытерся полотенцем и стал одеваться.

Что он вчера сделал неправильно? Из кожи вон лез, чтобы Катю не испугать, не травмировать!

Приехали на такси, предварительно заскочив в магазин за продуктами. Дом холодный и стылый. Включили обогрев и пошли кататься с горки. Катя веселилась и радовалась так, что с ней случилась икота. Антону больше всего в катании с горы нравилось кувыркание с Катей у основания спуска.

Потом пришли домой, он накрыл стол, сидели у камина. Как договаривались, рассказывали страшные сказки. Катя трепетала от страха (от страха ли?), пришлось ее обнять, посадить себе на колени…

Он был очень терпелив, внимателен, нежен до приторности и осторожен. Он тысячу раз спросил «тебе не больно?». На тысячу первый Катя хихикнула:

– Так часто «тебе не больно?» меня спрашивал только дантист.

Антон ценил юмор, но секс и юмор несочетаемы. Если девушке весело, значит, ты не сумел довести ее до нужного состояния. И он утроил старания. Он уже знал: за терпение и осторожность ему воздастся сторицей – завтра и в каждый из дней последующей жизни.

Но наутро получил девушку непонятно серьезную, задумчивую, словно вместе с ласками передал ей многотрудный печальный жизненный опыт.

Катя взялась резать хлеб, Антон отобрал у нее нож – вместе с хлебом вполне могла отрезать и пальцы. Она ничего не умела делать по хозяйству – очнувшаяся от летаргического сна царевна.

– Когда мы поженимся, – сказал Антон притворно весело, в душе замирая, – первое время готовить буду я, но потом ты постепенно подключишься.

– Хорошо, – просто ответила Катя.

– Ты поняла, о чем я говорю? Мы с тобой поженимся!

– Конечно.

Вчерашняя Катя обязательно пошутила бы на тему: на обесчещенной девушке положено жениться. Катя сегодняшняя восприняла его предложение как само собой разумеющееся, сто раз слышанное. Она читала инструкцию на коробке с чаем и на банке с растворимым кофе:

– Знаю выражения: чай заваривают, а кофе варят. Здесь нет этих глаголов! Кофе надо кипятить?

– Не надо. Садись, ешь. Катя! Что произошло? Что тебя беспокоит? Почему ты вдруг переменилась?

Опустив голову, она ковыряла вилкой в тарелке с яичницей. Антон увидел, как в желто-белую массу закапали слезы.

– Катенька!

Антон вскочил, забрал у нее вилку, поднял Катю, сел на ее место, усадил девушку на колени. Эта поза стала для них уже привычной.

– Что с тобой? Почему ты плачешь? Я тебя обидел?

– Нет! – Обняла его за шею. – Ты очень хороший, самый лучший! Хотя наверняка наврал, будто у тебя была только одна девушка. Но сейчас это не важно. Антон, твои родители живы?

– Умерли.

– И ты… ты бываешь на их могиле?

– Конечно.

– А я… я… ни разу… никогда! – рыдала Катя. – Никогда не была на маминой могиле! Мне в голову не приходило! Я ее не оплакивала, понимаешь? Родная дочь не оплакивала свою маму, чтобы… там… ей было легче…

– Тихо, тихо! – гладил ее Антон. – Успокойся, моя девочка! Мы обязательно съездим на кладбище (там сейчас снегу – крестов не видно), мы всё сделаем, как ты хочешь. Катенька, ты ведь совсем не помнишь маму…

– Мы прожили вместе два часа, а потом она умерла… папа… он всегда… никогда… Я думала, мама как фея, понимаешь? Какая может быть у феи могила? Но мама была живым, нормальным человеком, о котором все забыли…

Катя рыдала, Антон ее успокаивал и думал о легком сдвиге по фазе на идее умершей мамы, который произошел у девушки из-за потери невинности. Но Катя не переставала удивлять его. Высморкалась в его платок, вытерла глаза и спросила:

– Ты мне поможешь? Это очень важно.

– Если тебе хочется лунного грунта, то я тут же отправляюсь угонять космический корабль.

Катя шутке не улыбнулась, кивнула и опять спросила:

– У тебя есть деньги?

– Немного.

– Надо много.

– Сколько и зачем?

– Антон! Очень-очень тебя прошу: не выпытывай, просто помогай. Я потом… может быть… Идея! Давай продадим диадему? Где это можно сделать?

– Недавно я посетил ломбард…

– Отлично! – Катя вскочила на ноги и нетерпеливо потребовала: – Завтракай! Ты обычно долго ешь? Не очень долго? А можешь побыстрее?


В электричке Катя спала. У Антона, который держал ее за плечи, затекли руки, но он старался не возиться. Катин сон не был спокойным и тихим, она хмурилась, напрягалась и точно вела с кем-то трудный разговор.

– Это какой вокзал? – спросила Катя на перроне.

– Ленинградский.

– А где Казанский?

– Напротив, через площадь.

– Хорошо, нам туда надо, но потом. Сначала – ломбард.

В такси Катя на минутку стала прежней, прижалась к нему, зашептала на ухо:

– Ты меня прости за эгоизм и недомолвки! Я тебя очень люблю… я тебя люблю как-то сразу и полностью, даже говорить об этом лишнее, мне кажется. Я обязательно научусь хорошо готовить! Вот увидишь! Я всего добиваюсь, как папа… – запнулась она. – Через месяц будешь иметь на ужин утку по-пекински, брокколи в кляре с пармезаном. Ты любишь итальянскую или китайскую кухню?

– Я люблю тебя.

– Я знаю.

Приемщица в ломбарде, покрутив в руках диадему, равнодушно сообщила, что за бижутерию больше тысячи рублей не дают. Антон не успел рта открыть, как Катя обозвала приемщицу «непрофессиональным служащим» и потребовала заведующего.

Через несколько минут они сидели в кабинете начальника ломбарда – пожилого лысоватого еврея, который рассматривал диадему через увеличительное стекло, надетое на глаз, как у часовщика.

– Вещь аутентичная, – нетерпеливо сказала Катя. – Она есть во всех каталогах амстердамского общества ювелиров, называется «Диадема Кати».

– И свидетельство, паспорт на нее у вас имеется?

– Естественно! Но мы не продаем вещь, а закладываем, поэтому документы отдавать не обязаны.

– Вы знаете стоимость диадемы?

– В данный момент нас с вами должен интересовать размер залога, а не стоимость «Диадемы Кати», правильно? Хотя ваша процентная ставка…

Антон переводил взгляд с Кати на заведующего ломбардом, которые обменивались вопрос-ответами. Это были переговоры о сделке между дельцами, и Катя не выглядела наивной простушкой, скорее гранд-дамой, знающей себе и сдаваемой вещи цену. Катя держалась уверенно и жестко. От ста тысяч долларов залога, требование – немедленно и наличными, цена все-таки сползла до восьмидесяти тысяч, которые, клялся и божился ломбардщик, он только и мог предоставить в течение получаса.

– Милый, я устала! – повернулась Катя к Антону. – Давай согласимся на предложение Марка Израилевича?

Его, оказывается, зовут Марком Израилевичем! Антон упустил момент, когда они знакомились.

– Пожалуй! – многозначно согласился Антон.

Но внутренне он паниковал: столько деньжищ! Сейчас Марк Израилевич уйдет за дверь и вернется с киллерами, или с милицией, или с чемоданом фальшивых купюр. Словно подслушав его терзания, Катя великосветски улыбнулась Марку Израилевичу:

– Надеюсь, вы не станете делать глупостей? Мой муж, – она показала на Антона, – и мой папа, чью фамилию я не рискую озвучить, не любят…

– Кидал, – подсказал Антон.

Катя явно не знала этого слова, вскинула в удивлении брови, но быстро вернулась в образ аристократки и приказала Марку Израилевичу:

– Пока мы вас ждем, пусть нам заварят… сварят… словом, подадут кофе!

Ломбардщик выскользнул за дверь, через несколько минут им принесли на подносе чашки с дымящимся кофе.

Когда они снова остались одни, Антон вздохнул:

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Пока ты со мной, ничего мне не страшно.

– Я тебя очень люблю!

– Я тебя тоже!

Им бы говорить о любви, а они пересчитывали деньги, которые принес Марк Израилевич.

– Тестер! – велела Катя и показала на фломастер в стаканчике для карандашей на столе заведующего ломбардом.

Марк Израилевич покорно вынул тестер из стаканчика и протянул Кате. Антон изумленно наблюдал, как она веером раскладывала купюры и проводила полукругом по ним фломастером, оставляя коричневый след.

– На фальшивых, – пояснила Катя Антону, – окрасится в черный.

В доказательство мазнула по какой-то бумажке, и на ней остался черный след.

– В Америке у каждого кассира в магазине такая штучка. Просто и легко! – чиркала Катя по долларам.

Опасения Антона не подтвердились – денег было не с чемодан, а несколько пухлых конвертов, которые он засунул во внутренние карманы куртки. Пусть будут при нем. Если начнут грабить-стрелять, то его, а не Катю. Да и сделку они оформили по его паспорту. Теперь от него требовалось ни много ни мало – отдать через месяц восемьдесят тысяч, или диадема навечно останется у Марка Израилевича, который разберет ее на камушки и останется в большом наваре.

– Эх, жизнь пошла! – невольно усмехнулся Антон, когда они вышли на улицу. – То сестре миллиончик требуется, то невеста, – он запнулся, впервые произнеся непривычное слово, – тысячами швыряется.

– Мерой достоинства мужчины, – хмыкнула Катя, – служат претензии женщин, его окружающих.

– Действительно так думаешь? (Тебя ждет большое разочарование!)

– Только пытаюсь грубо льстить. Неудачно?

– Рай в шалаше – это я тебе точно обещаю.

– Согласна. А пока… нам нужен телефон. Ни твой, ни мой не подходят, искать таксофоны неудобно…

Антон повел Катю к салону связи. Хорошо было снова захватить инициативу в свои руки, не чувствовать себя статистом, как при Катином разговоре с ломбардщиком.

Неподалеку от салона Антон увидел того, кто ему требовался, – пропойцу, ковырявшегося в урнах, собирателя пивных бутылок.

– Мужик, твой паспорт! – строго потребовал Антон.

– Да я что?.. Я ничего… – заюлил алкаш, но паспорт вытащил и протянул.

– Стой здесь! Охраняй мою девушку, заработаешь сто рублей.

Антон вошел в салон связи. Там была небольшая очередь, он занервничал. На несколько минут и на двадцать метров отошел от Кати и почувствовал беспокойство, будто они были намагничены и всякая разлука болезненна.

Он купил популярный тарифный план, положил деньги на счет, вытащил из своего телефона сим-карту и вставил новую. Теперь юридически номер принадлежал алкашу, который что-то, Антон видел в окно, горячо Кате рассказывал.

Подходя к ним, Антон услышал обрывок Катиной речи:

– …грамматическая категория, звательная форма.

Антон отдал мужику паспорт и сто рублей, велел гулять и спросил Катю, о чем они говорили.

– Дяденьке объяснила, что его лексический запас в основном состоит из сакральных и профанных инвективных вокатив.

– Чего-чего?

– Я тебе говорила, что хочу заниматься лингвистикой? Слово «сакральная» понятно? «Профанная» от латинского «профатио» – осквернение святынь, инвектива – разновидность сатиры, инвектива оратио – бранная речь.

– Он матерился, что ли?

– Да.

– Гад! – возмутился Антон, обернулся, сделал шаг назад. – Сейчас я этому вокативу глаз на ивективу натяну!

– Не надо! – остановила его Катя. – Не связывайся, у нас много дел.

– Между тем главным делом мы почти не занимаемся!

Антон увлек Катю в подворотню и стал целовать.

Влюбленным, особенно свежеиспеченным влюбленным, целоваться хочется всегда, везде и постоянно. Катя не была исключением. Но она первая, со вздохом сожаления, отстранилась – надо спешить.

Такси привезло их к Казанскому вокзалу. У прохожего Катя спросила дорогу к троллейбусному парку. Они колесили по задворкам и что-то искали. На вопрос Антона: «Что именно?» – Катя отвечала: «Сейчас, где-то здесь…»