Нет, мы поняли, что все кончено, как раз по отсутствию звука. Полная неподвижность и тишина. Если бы речь шла не обо мне и моей маме, только что переставшей дышать, сцена и правда получилась бы очень красивой, как конец симфонии, небольшой перерыв для аплодисментов. Но здесь были я и моя мама, а теперь… теперь только тишина, которую я запомнила лучше всего.

По дороге домой, до того как начались телефонные звонки с пустой болтовней, мы с отцом заехали в «Костко»[18] и набили багажник едой для тех, кто придет выразить нам свои соболезнования на этой неделе. Я взяла большое блюдо с мясной нарезкой, — такое же мама выбрала на мой день рождения в прошлом году, — думая, что оно как раз подойдет к этому случаю. Мы молча заполнили нашу тележку, не обсуждая, что именно нам необходимо. Мы купили печенье. И замороженную лазанью. Жидкость для полоскания рта. Ватные палочки в количестве, которого хватит на ближайшие лет десять.

Когда мы снова сели в машину, отец включил радио на полную мощность, и так мы проехали остаток пути. Слова популярных песен пятидесятых — «Просыпайся, маленькая Сьюзи», «Расставаться так непросто», «Любовное зелье номер девять» — плясали на кончиках наших языков, а губы двигались по привычке. К счастью, звуки песен очень громко звенели в наших ушах. Мы еще долго сидели в машине с работающим двигателем уже перед домом, потому что оба были не в состоянии выключить музыку.

ГЛАВА 11

— Мне не нужен костюм какой-то, блин, драной кошки, или, блин, драной медсестры, или, блин, красотки двадцатых годов прошлого века, и резинового я тоже ничего не желаю. — Я провожу пальцами по вельветовому блейзеру, висящему в магазине устаревших моделей в Ист-Виллидж. — Но я, блин, все-таки намерена выглядеть круто. — Джесс только улыбается моим словам. Она прощает мне подобные тирады, которые я произношу каждый год примерно в это же время.

— Я не хочу напоминать тех женщин, для которых Хэллоуин — всего лишь повод выйти на люди голой, вот и все, — продолжаю я, как будто она никогда не слышала этого раньше. — Я первый раз увижу Эндрю после той встречи в метро, когда меня всю прошибало потом из-за того, что я перебрала накануне текилы. Мне просто необходимо хорошо выглядеть. И это все-таки должен быть настоящий костюм.

— Может, доминатрикс[19]? — спрашивает она, вытаскивая на свет божий украшенное стразами бикини с вырезами в тех местах, где должны быть соски. — Это определенно привлечет его внимание.

Джесс шлепает меня по заднице длинным кожаным кнутом. Мне ужасно больно, но я не реагирую.

— Ладно-ладно, слишком банально, — говорит она.

— Пожалуйста, помоги мне, Джесс.

— Как насчет костюма Моники Левински? А лучше — Аниты Хилл[20]? — Зря я рассказала Джесс о том, что произошло в Арканзасе. Сначала она непрерывно ругалась ровно десять минут подряд, потом пыталась уговорить меня подать на фирму в суд, а теперь, похоже, Джесс решила, что это вроде как забавно. В принципе, действительно забавно, если только происходит не с вами.

— Будь серьезной. Мне нужна твоя помощь.

— Ты с ним говорила?

— С кем? С Карлом? — Я снимаю блейзер с вешалки и нюхаю его. Мне почему-то кажется, что он должен пахнуть, как дедушка Джек, мускусом и теплом. Но нет. Он пахнет пылью. Пахнет смертью.

— Да нет же, идиотка. С Эндрю.

— Нет.

— Ты ему не звонила?

— Нет.

— Честно?

— Не звонила. — Она шлепает меня опять, на этот раз еще сильнее.

— Ну хорошо, один раз звонила. — Я снова вешаю блейзер на плечики. — Но мы с ним не разговаривали. Я запаниковала и повесила трубку.

— Ну-у, Эм. Ты еще более странная, чем я думала. Тебе и вправду нужна помощь.

— Со мной все в порядке. Правда.

— Да? А зачем же ты звонила своему бывшему бойфренду? Тому самому, с которым сама решила расстаться? М-да, оно и видно, что у тебя все просто замечательно.

Остаток дня мы проводим, прочесывая свой район в поисках костюма. Хотя до Хэллоуина еще несколько дней, большинство людей вокруг выглядят так, словно они уже нарядились для этого праздника. Мы проходим мимо взрослого мужчины в подгузнике, на другом трико и роликовые коньки, но Джесс клянется, что уже видела их раньше на Первой авеню.

Джесс хочет вырядиться колдуньей, поэтому мы покупаем ей большой колпак, блестки и велюровую мантию. Теперь, собрав все необходимые детали, она стала похожа на бездомную сводню, но я уверена, что она сумеет превратить свой туалет в нечто гламурное. Мы заходим напоследок в один из магазинов на Манхэттене, где торгуют всем — от боа из перьев до цифровых фотокамер, и я вижу блестящую диадему, лежащую в витрине, заставленной стеклянными кальянами ручной работы. Я спрашиваю у продавщицы, можно ли ее купить и откуда она взялась.

— Осталась с тех времен, когда я в 1983 году была Мисс Миссисипи, — отвечает она и разглаживает на животе большую спортивную фуфайку с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Кожа ее имеет нездоровый желтоватый оттенок, один из передних зубов отсутствует. Последние лет двадцать были для нее явно непростыми.

— Эх, черт побери, кто кого хочет обмануть? Я отдам ее вам за двадцать баксов, — говорит она, и становится ясно, что это еще одна ее капитуляция в долгой череде подобных уступок.

— Идет, — соглашаюсь я, и женщина осторожно снимает диадему с витрины, стараясь не касаться фальшивых жемчужин и бриллиантов на пересечениях ее дугообразных элементов. Она прекрасна. Она необычна. Она совершенна.

Я вручаю ей деньги, и она запаковывает диадему в папиросную бумагу, бережно оборачивая каждый острый край, снова и снова. Женщина не торопится.

— Носите на здоровье, носите на здоровье, — приговаривает она, бросая на нее последний долгий взгляд, прежде чем опустить в пакет и протянуть мне.


Вечером я наряжаюсь на Хэллоуин королевой выпускного бала. Я надеваю подвенечное платье, оставшееся после свадьбы сестры Джесс, и наслаждаюсь прикосновением прохладной тафты к моей коже. Глубокое декольте и высокий разрез на ноге подчеркивает тот факт, что я вся покрыта радужными блестками.

— Моя маленькая девочка стала совсем взрослой, — говорит Джесс, надевая мне на голову диадему и делая вид, что готова прослезиться.

— Ну как я тебе? — Я еще раз кружусь перед ней, прекрасно зная, что выгляжу чертовски хорошо, все учтено. Ткань правильно прилегает во всех нужных местах, и я чувствую себя сексуальной. Может, я и не доминатрикс, но все же сексуальна в достаточной степени. Это как-то связано с диадемой.

— Обалденно круто, — говорит Джесс. — А я?

— Еще обалденнее и еще круче, — отвечаю я, потому что это чистая правда. Джесс перешила мантию так, что теперь она легла складками, как блестящая пелерина, а под нее она надела облегающее черное платье. Колпак колдуньи легкомысленно сбит на затылок, как-то вызывающе и сумасбродно. Лицо искрится блестками, подчеркивающими ее темно-серые глаза.

— Ты нервничаешь перед встречей с Эндрю? — спрашивает она.

— Да.

Джесс берет волшебную палочку и делает пассы над моей головой, чтобы у меня все было хорошо. А я зажмуриваю глаза, надеясь, что от этого заклинание лучше сработает.

— Ну ладно. — Теперь, когда магия уже все устроила, голос ее звучит прозаично. Она берет меня под руку, и на мгновение возникает острое чувство, будто нас с ней ожидает настоящее приключение.

— Мы свободны, как платье для выпускного вечера.


Шум вечеринки мы услышали еще до того, как пересекли улицу, направляясь к квартире Кейт и Дэниела. Никакой музыки я различить не могу, в воздухе висит только гул голосов. Я ощущаю эту нервную энергию, оживленное возбуждение, которые всегда охватывают человека, входящего в комнату, где множество нарядных людей разговаривают одновременно. Я пытаюсь избавиться от волнения — «Почему я должна бояться Эндрю? Почему я должна вообще кого-то бояться?» — и вспомнить, что я люблю Хэллоуин. Самое лучшее в жизни становится в этот день социально допустимым. Отказ от своей индивидуальности. Сознательный выбор нового «я». Обилие всепоглощающей лести.

В детстве Хэллоуин был для меня большим семейным праздником; мама, папа и я обычно ходили к соседям, нарядившись героями какого-нибудь телесериала — Смерфами, Брейди, соседями по комнате из фильма «Компания трех»[21]. Папа брал на себя роль стратега: мы избегали Хоганов, чей дом был на углу, потому что они угощали только изюмом, и постоянно навещали Дэмпси, хоть те и жили кварталах в десяти от нас, так как они щедро раздавали шоколадные батончики огромных размеров. Мама у нас была по творческой части, например, превращала нас всех в одно целое, сшивая наши костюмы несколькими точно рассчитанными стежками. А мне просто нравилось идти между ними, тянуть их за собой и поглощать все их внимание. Мы делали это каждый год, пока мне не исполнилось двенадцать и я в одностороннем порядке не отменила этот обычай. Я решила, что переодевания — это только для маленьких.

Кейт и Дэниел живут в Трибеке в большом лофте[22], то есть имеют, в отличие от меня, настоящую квартиру. Они любят называть ее «индустриальной», как будто это здорово, а я не могу понять, чем хорошо то, что твой дом напоминает товарный склад. Когда мы входим, они оба устремляются к нам. Я смотрю через их плечи, стараясь разглядеть в переполненной комнате Эндрю, но не вижу его. Навскидку я насчитываю шесть доминатрикс, двух черных кошек и трех шаловливых медсестер. Эндрю нет. Я с гордостью могу сказать, что на данный момент я здесь единственная королева выпускного бала.

— О’кей, я знаю, что ты меня возненавидишь, но все-таки я должна сказать тебе это сразу… — вместо приветствия говорит Кейт.

— О нет.

— Увы, здесь Карисса, — сообщает Дэниел и уносит наши пальто. Вот так они и действуют. Команда преследователей.

— Зачем нужно было ее приглашать?

— Я и не приглашала. То есть специально не приглашала. Я сделала электронную рассылку по всей фирме. Я просто забыла, что она тоже может прийти.

За ее спиной я вижу Кариссу, которая стоит в углу с бокалом вина. На ней костюм официантки ресторанов «Хутерс», грудь ее вываливается из форменной белой майки на бретельках, а задницу едва прикрывают очень короткие оранжевые шортики. Я начинаю смеяться, но тут же прекращаю, заметив, что она разговаривает с Эндрю.

Он снова в том же образе, в который входит каждый год на Хэллоуин: приклеивает большие бакенбарды, надевает белые, усеянные стразами брюки клеш из полиэстера, найденные на чердаке родителей, и подвязывает подушку под серебристую рубашку с широким воротником. Эндрю — Король рок-н-ролла, но в поздние годы, толстый и потный. В прошлом году я спросила, почему он воплощается в такого Элвиса, а не в того ловко крутящего бедрами парня, в которого был влюблен весь мир. Я не ожидала настоящего ответа, но все же получила его:

— Он таков, как есть, Эмили. Разве это не печально, если тебя помнят только двадцатилетним, даже если ты и вправду чем-то был хорош? — После чего Эндрю скривил губы в фирменной улыбке Элвиса, столь обворожительно асимметричной, что я тут же покрыла ее поцелуями.

Сегодня он демонстрирует свои лучшие номера Кариссе. Она получает все: и кривую улыбку, и круговые движения ногой.

Когда Джесс видит то же, что и я, она ведет меня прямиком к замысловатому бару, установленному в углу.

— Текила? — спрашивает она.

— Нет. Водка. Я стараюсь не наступать на одни и те же грабли дважды. — Она наливает мне рюмку, и я опрокидываю ее быстро и гладко. Когда горючая жидкость опускается вниз, я почти не чувствую жжения в горле. Затем Джесс смешивает водку с тоником и бросает туда лайм, после чего молча протягивает мне. Я подвигаюсь, потому что какой-то мужчина, одетый, по всей видимости, в костюм гамбургера, протискивается бочком к бару и тянется за бутылкой джина.

— Похоже, что мы с вами предназначены друг другу самими небесами, — говорит он, толкая меня под ребра своей пластмассовой булочкой. Затем наливает себе выпивку.

— Не поняла?

— Вы ведь королева выпускного бала, верно? А я — Король Бургер, — говорит он, с гордостью показывая на свою голову, и, понятное дело, на нем тоже диадема, только она выглядит так, будто сделана из потускневшего золота.

— Умно, — говорю я, в действительности не зная, что бы ему сказать умного. Я не могу отвести глаз от Эндрю и Кариссы, которые теперь болтают уже в другом углу.

— Классная диадема, — говорит Джесс, показывая на голову парня.

— Это не диадема. Это корона, — возражает он, потирая золотые зубцы.

— Это диадема. Короны образуют крут. Диадемы — только половину круга. Это диадема, — утверждает Джесс. Я смотрю на нее, не понимая, зачем она пререкается с гамбургером. Он тоже смотрит на нее, но смущенно, как будто мы оказались круче, чем он ожидал.