— Голова ты у меня, душечка! Это ж надо, такое хитрое жульство придумала.

— Да уж, где тебе, ты бы до сих пор за этим циркачом гонялся.

— Лука в Тобольске их ждет, теперь главное, чтобы они настоящую икону на место не вернули — откроется тогда наша интрига. Нет! Ну, как ты ловко придумала, — написать эту икону на другой такой же старой. Ведь не подкопаешься. Повезу её в галерею немедленно, покажу Пуховскому, если он не засомневается, то и его высочество тоже.

Да! — Он снял с пальца перстень и протянул супруге, — отнеси батюшке, что икону для образца давал, поблагодари, как следует. — Он надел сюртук и вышел за дверь. Его супруга, накинув шаль, поспешила в церковь.


Вернувшись, она села с вязаньем у окна, высматривая коляску мужа. Часы шли, а его все не было. Она уже уложила спать девочку и, поцеловав её на ночь, собралась, было вернуться к вязанию, как звук подъезжающей кареты привлек её к окну. Это была дворцовая карета. Вышедшие оттуда люди были в черных плащах. В сумерках не то, что лиц, силуэты нельзя было разглядеть. Женщина кинулась в холл, дворецкий открывал двери. Мария Ивановна обалдело глазела на вошедших, ноги подкашивались в благоговейном трепете:

— Господи, Ваше Высочество!

— Без чинов, госпожа Семенова, где ваш супруг?

— Прошу вас, пройдите в гостиную, — она обернулась к лакею, — Ванька, чаю скорей подай, да коньяку принеси.

— Где ваш супруг?

— Он должен вот-вот вернуться.

Входная дверь в этот момент открылась, и сияющий Акакий Петрович влетел в холл. Увидев посетителей, он опешил, а потом, подобострастно склонившись, залебезил:

— Рад видеть вас, Ваше Высочество, в своей скромной обители…

— К делу, Семенов, где мы можем поговорить?

— Прошу, ко мне в кабинет.

Они поднялись по лестнице вверх. Марья Ивановна пила валерьянку и ждала. Вскоре послышались шаги и голоса:

— Ваше высочество, думаю, теперь вопрос вашего наместничества в царстве Польском будет решен однозначно в вашу пользу. За эту великую услугу для моей семьи я ваш вечный должник.

— Надеюсь, маркиз, чудо исцеления произойдет и ваша матушка поправится.

— Верю, что будет так, а главное — она свято верит, о силе этой иконы ходят легенды. Святой отец сказал, что она обязательно поможет.

Дай бог, Александр…

Послышался звук отъехавшей коляски. Акакий Петрович, устало улыбаясь, вошел в комнату:

— Ну, все, душечка, завтра расчет, сомнений нет никаких — Пуховский сказал: комар носа не подточит, а они с этим вельможным поляком вертели икону со всех сторон, потом завернули её как святыню и велели завтра прийти к казначею за расчетом.

— Слава богу, Акакий, я думала, что умру, когда увидела его высочество у нас дома.

— И не говори, душа моя, ведь на волоске был от крупных неприятностей, а все ты, спасительница моя, пойдем, душечка, спать пора, — он игриво ущипнул жену и потянул её в спальню.

* * *

Пыль и тусклая растительность Екатеринбурга говорили о том, что дождей в городе не было очень давно. Сухая и жаркая погода вызвала множество пожаров в округе. В воздухе был запах гари. Аника остановился в центральной городской гостинице, под своей настоящей фамилией. По пути в Екатеринбург он усиленно глядел в окна дилижанса, осматривая тракт в поисках фигуры в монашеском одеянии, но тщетно. Настя словно исчезла, испарилась. Его тоска становилась все сильнее. Дни шли один за другим, дилижансом можно было доехать только в окрестности Екатеринбурга. Далее можно было добираться только обозом, который ушел на север за день до его прибытия в город. Следующий был только через две недели. Аника не мог ждать так долго. Он с тоской и интересом рассматривал жизнь горожан и расспрашивал о ней окрестных жителей. Быть может, был какой то другой способ добраться до Тобольска. Местные помещики невеликого сословия, пропустив по рюмочке с Аникой, легко завязывавшим знакомства с кем угодно, с неохотой рассказывали о поездках на север. Мол, обозом и все тут, другое дело, что они любили порассказать о том, что почитали обязанностью каждый год, в декабре, со всем семейством отправляться из деревни, на собственных лошадях, и приезжать в Москву около Рождества, а на первой неделе поста возвращаться опять в деревню. Такие поездки им недорого стоили. Им предшествовали обычно на крестьянских лошадях длинные обозы с замороженными поросятами, гусями и курами, с крупой, мукою и маслом, со всеми жизненными припасами. Каждого ожидал собственный деревянный дом, неприхотливо убранный, с широким двором и садом без дорожек, заглохшим крапивой, но где можно было, однако же, найти дюжину диких яблонь и сотню кустов малины и смородины.

Все Замоскворечье было застроено такими помещичьими домами. В короткое время их пребывания в Москве они не успевали делать новых знакомств и жили между собою в обществе приезжих, деревенских соседей: каждая губерния имела свой особый круг. Но по четвергам все они соединялись в большой круг Благородного собрания; тут увидят они статс-дам с портретами, фрейлин с вензелями, а, сколько лент, сколько крестов, сколько богатых одежд и алмазов! Есть про что целые девять месяцев рассказывать в уезде, и все это с удивлением, без зависти: недосягаемою для них высотою знати они любовались, как путешественник блестящею вершиной Эльбруса.

Однако не одно тщеславие проводить вечера вместе с высшими представителями российского дворянства привлекало их в собрании. Нет почти русской семьи, в которой бы не было полдюжины дочерей: авось ли их Марьюшка или Параша приглянутся какому-нибудь хорошему человеку! Но если хороший человек не знаком никому из их знакомых, как быть? И на это есть средство. На то существовало в Москве целое сословие свах; им сообщались лета невест, описи приданого и брачные условия; к ним можно было прямо адресоваться, и они договаривали родителям все то, что в собрании не могли высказать девице одни только взгляды жениха…

Аника выслушивал исповеди подвыпивших знакомцев, но нужного для себя решения так и не находил. Сердце сжималось оттого, что Настя, может совсем одна, движется сейчас по тракту, никем и ничем незащищенная. Дикие звери, лихие люди… он гнал от себя эти мысли, гнал прочь. Темнело. Аника уже подходил к гостинице, как удар чем-то тяжелым сзади сбил его с ног. Пытаясь подняться, он разглядел две фигуры, и, извернувшись, вспрыгнул на ноги. Лица бандитов были незнакомы, но он понимал, кто они и что им нужно. Короткими сильными ударами Аника свалил с ног нападавших. Голова кружилась. Он видел деревянные палки в руках бандитов и понимал — надо бежать. Короткий удар по затылку вновь свалил его с ног. Он больше ничего не помнил.

Сколько пошло времени, Аника не знал. Он очнулся в неудобной позе и долго не мог понять, где он, что с ним. Постепенно он осознал, что находится, словно в мешке. Мешок раскачивался, было очень холодно. Анику начинало тошнить. Возможно это последствия удара, а возможно… Он услышал чьи-то голоса:

— Сколько еще до места?

— До ночи будем.

— Ты уверен, что полиция…

— Какая полиция? Окстись! Где полиция и где мы!

— Зачем я с вами связался! Летел бы сейчас с братьями Смирновыми, платят, конечно, меньше, зато душегубством не согрешил бы.

— Брось, Квакшин, ты за год столько не заработал, сколько тебе плачено, так что знай, следи за своей горелкой.

Голос говорившего был знакомым. Аника вспоминал, где мог его слышать. Становилось все холоднее. Мешок раскачивался. Аника неловко развернулся и в дырку в холщовом мешке увидел плывущие внизу холмы, покрытые густой растительностью. Дух захватило, он понял — он в качестве балласта висит в мешке на борту корзины воздушного шара. Мысли проносились с невероятной быстротой. Было дико страшно, он впервые смотрел на землю с такой высоты. Эти крохотные деревья, лес прорезан тонкими нитками просек. Голос… Он слышал этот голос! Конечно, это был голос Луки, но как этот негодяй выследил его? Было крайне неосмотрительно останавливаться в гостинице под своей фамилией. Стасов так и не вернул ему поддельных документов. Полицейский дозор сняли, а вот бандиты… Послышался голос второго говорившего:

— Вы мне обещали, что не будете его убивать.

Раздался кроткий смешок:

— Да мы и не собираемся, он нам живым нужен, окромя него, никто девку не найдет. Образ то у девки, при нем его не нашли, и номер его обыскали. Значит у девки образ. Выманим её с его помощью, а там обоих решим, в общем… да ты не беспокойся, Квакшин, твое дело нас доставить куда следует, жив будет твой пассажир, не боись.

— Да я и не боюсь. Хватило бы топлива для горелки.

— Ты ж рассчитывал.

— Рассчитывал, да только так далеко я еще не возил столько пассажиров…

Головная боль и тошнота усиливались, Аника вновь потерял сознание.


Аника не понимал, сколько прошло времени. Он очнулся минуту назад от криков в корзине, — Лука ругался с Квакшиным, еще двое вопили от ужаса:

— Осел, как ты рассчитывал топливо!

— Я ж говорю, не летал никогда так далеко!

— Сколько еще до места?!

— Верст двадцать!

— Что делать?

— Горелку прикрутить! Больше ничего!

— Так упадем ведь!

— Балласт срежем, тогда не упадем!

— Какой балласт? Мешки? Так там же…

— Режь, Квакшин, режь, а то я тебя сам выкину вместо балласта!

Аника почувствовал движение вверху, будто кто-то резко дергал веревку, а потом его желудок ушел куда — то вверх, а маленькие деревья в лесу внизу, которые он видел через дырочку в мешке, стали увеличиваться с невероятной быстротой по мере приближения. Это был конец. Он осознавал каждую секунду падения. Он ждал удара о землю, которая была все ближе и ближе, боли, разрывающей все тело. Секунда, еще секунда, Аника зажмурился…

Мешок тряхнуло со страшной силой, послышался треск веток и ткани, Аника вывалился на ветви старой сосны, скатившись по ним и оказавшись почти прямо около её основания. Он ошалело поднял голову. Вверху на сломанном суку висел разодранный мешок. Он вздохнул и потряс головой. Он не мог поверить, что выжил, он даже не ушибся. Он лег на траву, пытаясь осознать происшедшее. Небо глядело на него сверху. Сосны и ели цепляли вершинами облака. Куда-то в сторону уплывал шар, в корзине которого были его похитители. Он лежал на земле, минуты сменялись часами. Яркое солнце уже прошло точку зенита. Он думал о той череде случайностей, произошедшей с ним. Он столько раз мог погибнуть, он сейчас чуть было не погиб. Для чего он остался в живых? В лесной тиши он услышал дикий крик. Кричала женщина. Аника, вскочив на ноги, бросился в ту сторону.

* * *

Обоз до Тобольска остановился в полудне пути от города. Лошади устали, вокруг была густая чаща. Настя, ехавшая в последней телеге, встала размять ноги. Денег не было, и она не могла купить даже хлеба в дорогу. Никто не обращал внимания на одинокую послушницу, многие ехали семьями, люди собирались кругом, перекусывали, о чем-то переговаривались. Глядя, как упитанный ямщик уплетает пирог с брусникой, Настя чуть не потеряла сознание, она третий день не брала крошки в рот, а пила только из родников, у которых останавливались обозом. Бабы спустились набрать воды. Настя подошла к одной:

— Долго ли стоять будем?

— Да часа три. Вон, мужики у головной телеги ось чинят, раньше то не управятся.

— Я тогда отойду.

— Иди, милая, иди, еще не скоро поедем.

Настя вошла в лесную чащу с одной целью — ягоды. В августе в лесу точно должны быть ягоды. Лесной малины, конечно, не будет, но вот голубика и шишки точно должны быть, а если повезет, может, попадется морошка или шикша. Такая непроходимая с виду чаща была вся испещрена тропками. Настя старалась не отходить от дороги далеко, чтобы не заблудиться. Она слышала стук топора и молотков, разговоры мужиков. После часа поисков она вышла на чудесную полянку, поросшую невысоким кустарником. Голубика! Большие, черно-синие ягоды висели на кустах с маленькими округлыми красноватыми листочками. Настя подпрыгнула от радости — не может быть! Она кинулась собирать ягоды и тут же ела их как манну небесную. Ей казалось, что она не ела ничего вкуснее в жизни.

— Вкусно?

Мужской голос заставил её обернуться. Невысокий, крепкий, рябой мужичок смотрел на неё из-за дерева, поигрывая топориком.

— А я думал, ты по нужде пошла и заблудилась. — Оскалившись в кривозубой улыбке, он подходил ближе к Насте, — так ты монашка? Я за тобой всю дорогу смотрю, оголодала ты, хочешь? — Он протянул Насте пряник.

Настя попятилась, озираясь:

— Ннет, спасибо я…

— Да нету тут никого, не бойся, я тебя не обижу, я знаю, как вашей сестре тяжко без мужика приходится. Иди сюда, я тебя приголублю.