— Сволочи!

— Все мы дети Каина. Ты не знала?

Глава 12

— Ты где была?

— Где-где. В Караганде.

— Что ты там не видела?

— Ничего не видела. Там была скука смертная.

— Ты по мне скучала? — спросил Никита и вдруг смутился.

— Да. А ты?

— Я тоже по себе скучал, — рассмеялся чужой ребенок, не ведающий, что такое скучать по самому себе.

Лаврова его обняла и поцеловала в нос. У нее замирало сердце. Никита отстранился.

— Не надо. Я это не люблю.

— Балда. Люди любят, когда их целуют. Значит, они кому-то нужны.

— Сама балда. Целовать носы лажово. В них козявки.

— Значит, мне нужны твои козявки.

— Ну ты даешь! — восхитился Никита.

— В давние времена люди не умели целоваться. Они нюхали друг друга.

— Врешь!

— Нет. Они только-только стали из обезьян человеками и учились любить, — сказала Лаврова и подумала: «Целоваться научились, а любить нет. Может, лучше нюхать друг друга, чтобы по запаху отыскать своего настоящего суженого?»


Стояла жара. Лаврова с Никитой нашли небольшой островок мягкой травы среди сплетенных ветвей диких деревьев, шиповника и барбариса Лаврова легла на спину и закрыла лицо платком от палящих лучей солнца. Платок из натурального шелка был очень дорогим. Ей подарил его Костя. Этот платок олицетворял собой кусочек тропической жизни, в которой ей никогда не бывать. Его терракотовый песок украшали невиданные цветы с выпуклыми фиолетовыми прожилками на телесно-розовых лепестках. Маленькие обнаженные головки стыдливо прятались в пышных, многослойных, оборчатых юбках горделивых бледно-желтых и роскошных карминных цветов с фестончатыми лепестками. У скромных розовых цветков были только тычинки, у желтых — толстые стволики пестиков с игольчатыми коронами на головках. В укромных глубоких складках карминных цветов крепились и росли яйца кошенили. Все как в реальной жизни.


— Мне тебя не видно.

Никита скинул с ее лица платок и разглаживал его на голых коленях.

— Гладкий какой, — удивился он.

— Это шелк. Он очень дорогой, его сплел тутовый шелкопряд. Шелкопряда совсем мало, а тутовых деревьев еще меньше. Раньше шелк стоил дороже золота. Ради него убивали.

— Друг друга?

— Да. Если поехать в Кызылкум, в песках можно найти останки отважных путешественников, остовы верблюдов и тюки драгоценного, спекшегося от времени шелка Купцы в то время были хорошо обученными воинами, владевшими мечом не хуже рыцарей-крестоносцев. Они сражались за шелк не на жизнь, а на смерть. И умирали в поющих барханах пустыни.

— Как это, поющих? — у Никиты округлились глаза.

— Когда они погибали, песок становился мокрым от слез. Он визжал и рыдал, пока они умирали, а потом тихо пел, подзывая к себе новых обреченных героев.

— И они шли?

— Они шли, ехали, плыли отовсюду. Из Европы, Китая, Индии, Персии, Египта, Руси. Ради драгоценного шелка.

— Ради этого шелка? — Никита поднял платок и посмотрел через него на свет.

— Ну да. Нам с тобой повезло. Мы живем на перекрестке Великого шелкового пути.

— А, — протянул Никита. — Отстой. Нас этим путем в школе задолбасили.

— Между прочим, на месте, где мы с тобой сидим, был огромный караван-сарай с метровым слоем земли на крыше. Он спасал от палящей жары. Каждого путника здесь встречали верблюжьим молоком, прохладным, как родниковая вода, и кислым и ароматным, как молодая алыча. В этих местах придерживались древних законов. У тех, кто воровал, отрубали руки. Мятежников, осмелившихся убивать, обезглавливали. Их головы на крепостной стене еще долго устрашали инакомыслящих.

— Кто это, и-на-ко-мы-сля-щи-е? — произнес по слогам Никита.

— Те, кто думает не как все.

Лаврова поражалась. Никита спокойно реагировал на страшилки и удивлялся обычным вещам. Типичное дитя телевидения и компьютерных игр.

— А что, плохо думать не как все?

— Хорошо.

— Я тоже так считаю. А одна училка говорит, что я дурной. Все на блины, а я за веником.

— Тебе плохо в школе? — испугалась Лаврова.

— Щас! Всех порву, — горя глазами, пообещал уверенный в себе сын Минотавра. — Я в школе главный.

— Ну ты даешь, — протянула Лаврова.

Никита воспринял это как комплимент. И ответил ей тем же:

— Ты самая лучшая. С тобой интересно.

Лаврова поцеловала его в нос. Он опять отвернулся. Без слов.


Вечером Галина Захаровна и Никита отвезли ее на автобусную остановку.

— Барханы правда поют? — спросил мальчик.

— Давай поедем на поющие барханы. Я хочу их услышать.

— Конечно. Они совсем близко от Алматы.

Лаврова помахала ему рукой из автобуса. Ей хотелось остаться. Никита стал главным не только в школе.

* * *

Лаврова открыла дверь, за порогом стоял Костя.

— Че пришел? — вульгарно спросила она.

— Можно? — Его лицо было преисполнено мрачной решимости.

— Нельзя. — Лаврова придержала дверь.

Костя взял Лаврову за плечи и мягко отодвинул Они стояли у раскрытой двери, он ее обнимал. Его лягушачьи губы целовали ей глаза, губы, плечи. Лаврова отталкивала его, он обнимал ее все крепче и крепче. Он душил Лаврову в своих объятиях, он душил ее своей любовью.

Лаврова закрыла дверь и села на табурет в прихожей.

— Не нужен ты мне, — переведя дух, сказала она.

— Мне все равно.

Он опустился перед ней на колени. Он прятал свое лицо на коже ее бедер, которая становилась соленой и влажной. Его плечи вздрагивали. Его пальцы давили на ее голени, оставляя синяки. Здоровый и сильный мужчина опять плакал. Молча. Лавровой не было его жаль.

— Что надо? — спросила она.

Костя, отвернувшись, неловко вытер глаза коротким, до локтя, рукавом рубашки с одной стороны, потом другим рукавом с другой стороны. Он стыдился Лавровой, а не своей слабости.

— Выходи за меня.

— Для этого ты упал на колени? Почему сразу на оба?

— Перестань. Я буду беречь тебя.

Своими ладонями он держал ладони Лавровой. На миг ее окутало теплое ватное облако. Она отдернула руки и встала.

— До поры до времени, — глядя на него сверху вниз, сказала она. — Потом ты найдешь себе другую, которая нарожает тебе детей. Мал мала меньше. Вы будете жить счастливо и умрете в один день, а похоронят вас ваши детки. Мы это уже проходили.

Костя встал напротив Лавровой. Его глаза постоянно щурились. Постоянно. Хотя в прихожей не было света.

— Ты ничего не понимаешь. Люди разные.

— Все я понимаю. Человек слабее природы. От нее не уйдешь.

— Мы возьмем ребенка, если захочешь. Таких семей много.

— Расхочу, сдадим назад, — усмехнулась Лаврова — Хватит! Надоел! Еще вопросы будут?

— Ужасно, — вдруг сказал он, — что у такой красивой женщины не может быть детей. Это так несправедливо.

— Сволочь! — закричала Лаврова — Вон! Вали отсюда, гад проклятый!

Она толкала его руками и рыдала до конвульсий, как безумная.

— Теперь я в бога не верю, — сказал он. У него было страшное лицо.

Он остался у Лавровой и сидел на полу у кровати как верный пес Он был милосердным богом Лавровой, которого она ненавидела лютой ненавистью.

Утром она сказала.

— Больше не приходи. Я не хочу тебя видеть. Никогда.

* * *

Лаврова с Минотавром и Никитой путешествовали по окрестным горам. Они опять забрели в унылый сай, где скрывались загадочные рукотворные арругии.

— Ну, и где ваше золото? — спросил Минотавр.

Никита подмигнул Лавровой.

— Его здесь нет, — ответила она. — Мы пошутили.

— А ты поверил, — рассмеялся Никита.

Минотавр отвернулся.

— Смотрите, ящерица! — закричал Никита — Вон она.

Неподалеку, у чахлого кустика травы, сидела маленькая серая ящерица. Она ворочала головкой в поисках пищи.

— Давайте ее поймаем. — У Никиты загорелись глаза.

— Если ящерицу взять за хвост, она сбросит его и удерет, — сказал Минотавр.

— И что потом?

— Ничего. Хвост отрастет, и все.

— А до этого времени она будет израненным, беспомощным инвалидом, — добавила Лаврова — Легкой добычей для всех.

— Давайте ловить! — рвался вперед Никита.

— Лучше я. — Минотавр отстранил сына рукой и сделал несколько осторожных шагов.

На глазах у Лавровой в изведанном, исхоженном краю изменилась реальность. Мифический зверь бесшумно крался по безжизненной, мертвой земле, не потревожив ни один камешек, ни одну песчинку. Его тень осторожно кралась за ним. Он навис над ящерицей хищным оскалом, его когти, похожие на пальцы, выстрелили из ладони.

— Bay! — восхитился Никита.

В ладони Минотавра билась глупая ящерица, беспомощно вращая ненужным хвостом.

— Надо ее убить! — воскликнул сын Минотавра.

— Не надо! — взмолилась Лаврова.

— Надо, — не согласился сын Минотавра. — Она пыльная и противная, как змея.

— Если ее полить дождиком, она станет блестящей, как крапчатый мрамор, из которого строят дворцы, — обреченно сказала Лаврова Никите.

— Слюнявая чушь! — раздраженно откликнулся Минотавр.

— У нее ядовитые зубы. Ты что, не знаешь? — возмутился сын Минотавра.

Лаврова поднесла палец к ящерице, та ухватила его своей черной крошечной пастью. Ее челюсти были такими слабыми, что Лаврова ничего не почувствовала. Никита, замерев, смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Когда Наташа умрет, что будем делать? — спросил своего сына Минотавр.

Неожиданно тело мальчика дернулось, и он заплакал. Он плакал так горько, что его маленькое тельце сотрясалось. Лаврова гладила его по голове, целовала его мокрые глаза, его сопливый нос. Он все плакал, а Лаврова повторяла.

— Папа пошутил. Я тоже. Мы просто пошутили.

— Отпусти ящерицу! Отпусти! — оттолкнув Лаврову, закричал Никита отцу.

— Твоя ящерица жива и здорова. Что ты как маленький? — Минотавр потрепал сына по голове. Тот отдернул голову.

Лаврова собиралась домой. Минотавр подогнал к крыльцу свой «Хаммер».

— Оставайся у нас ночевать. Пожалуйста, — попросил Никита.

Он с тревогой вглядывался в Лаврову. Та бросила взгляд на Минотавра. У него был отсутствующий вид.

— Ладно, — сказала она — Остаюсь.

— Пойдем, я покажу тебе свои рисунки. — Никита повел Лаврову в свою комнату.

Лаврова листала рисунки. Она была потрясена. Каждая фигурка птицы, животного, человечка с еще неверными, нечеткими контурами имела свое выражение, свой характер. Фигурки двигались, вступали в отношения, жестикулировали, дрались, обижались, плакали, смеялись. Они жили своей жизнью в созданных маленьким режиссером мизансценах. У Лавровой не было детей, она не знала, насколько талантливы семилетние дети. Она не помнила, как рисовала в этом возрасте сама, но на уроках рисования ей ставили не выше четверки, за черчение она получала двойки. Она дошла до конца альбома и стала перелистывать сначала.

«Он талантлив, — подумала она, — или я дура».

— Как? — спросил ребенок.

— Здорово! — искренне ответила она.

Никита улыбнулся.

— Вообще-то это фигня. На компе рисовать интереснее. — Он кивнул на свой навороченный компьютер.

— Покажешь?

— В следующий раз, — насупился ребенок.

— Ладно.

— Только когда ночевать останешься.

— Хорошо, — с улыбкой кивнула Лаврова.

Она поцеловала его в нос и пожелала Никите спокойной ночи.


Лаврова лежала в темноте и думала, как настолько необыкновенный ребенок мог родиться у такого бесчувственного чудовища. Хотя темы черно-белых рисунков иногда были слишком жесткими для семилетнего мальчика, даже при условии, что его воспитывали неразговорчивый отец и чужая женщина. В который раз Лаврова подумала о матери Никиты. Ей хотелось понять, какая она. И почему она не вместе с сыном.

Вдруг дверь комнаты Лавровой отворилась, и на пороге возник лунный мальчик. Он забрался к ней под одеяло и попросил:

— Расскажи мне что-нибудь. Я заснуть не могу.

— Что? — рассмеялась Лаврова и притянула его к себе. Он вкусно пах маленьким человеческим детенышем.

— Что хочешь.

— Тогда я расскажу тебе сказку, как прекрасный юноша влюбился в Ослиную Шкуру.

— Он что, больной? — удивился ребенок.

— Нет. Ослиная Шкура оказалась самой красивой в мире красавицей. Ее нужно было только поцеловать один разочек.

— Ясно, — сообразил понятливый ребенок. — Как ящерица под дождем.