Бертрис Смолл - Неотразимая герцогиня

Песчинки скрипели под деревянными подошвами. Вот они и во Франции. Все еще только начинается!

Графиня д'Омон не веря своим ушам уставилась на стоявшего перед ней невысокого коренастого человека, чьи черты так напоминали ей лицо покойного мужа. Все, что он сейчас говорил, казалось немыслимым, нереальным. Невозможно было осмыслить те слова, что срывались с его языка!

— Но ты его брат, — выдавила она наконец. — Такой же д'Омон!

— Только наполовину, — поправил он. — Незаконнорожденный, ублюдок, бастард — вот как меня называли.

— Но ты рос вместе с ним, и вы провели рядом всю жизнь! — вскричала Анн-Мари. — Муж любил и уважал тебя!

— Между нами было пять лет разницы, — возразил мужчина, — и меня готовили ему в слуги. Я постарше, и все же наследником считался он только по праву рождения. Теперь я получу все, что мне полагается!

— Это поместье завещано моему сыну, новому графу, — дрожащим голосом напомнила Анн-Мари. — Жан-Робер унаследует Ле-Верже.

— Я никогда вам не рассказывал, как был зачат, мадам графиня? Моей матери было всего двенадцать, когда ее взяли служанкой в дом. Через год мой отец ее изнасиловал, и она родила меня в четырнадцать. Вскоре бедняжка умерла, а меня воспитала бабушка.

— Ты напрасно думал меня поразить, Ренар, — откликнулась графиня. — Мне известны обстоятельства твоего рождения, но твой отец был пьян, когда набросился на твою мать.

Разумеется, это его не извиняет. Он совершил мерзость и сам это понял, поскольку после той ночи ни разу к ней не прикоснулся. Мало того, он платил твоей бабке за то, что заботилась о тебе. Она хотела сбросить тебя с холма на растерзание собакам. Разве ты ничего не знал об этом? Но граф не допустил такого надругательства, сказав, что ты его плоть и кровь. Он выделил старухе щедрое содержание, хотя она держала тебя впроголодь и водила в лохмотьях. Поэтому через четыре года он отнял тебя у нее и принес в дом. Его супруга, ожидавшая в то время ребенка, заботилась о тебе как о родном сыне. Рашель д'Омон была добра к тебе, а отец делал все, чтобы загладить свой проступок перед твоей матерью. Мой муж всю жизнь относился к тебе как к равному.

— Да, — признал Ренар. — Жан-Клод был хорошим братом. Поэтому мне было так трудно его предать. Но увы, выбора у меня не было.

— О чем ты? — ахнула графиня, бледнея, и прижала руку к бешено заколотившемуся сердцу. «Боже! Боже, как ты это допустил?!»

— Едва мы добрались до Парижа, оказалось совсем несложно опустить донос в один из тех ящиков, которые Комитет общественной безопасности расставил по всему городу, чтобы сохранить в тайне имена тех преданных граждан, которые пожелали обличить предателей революции. В Париже такие дела вершатся быстро. Жан-Клода немедленно арестовали.

Мне, разумеется, повезло ускользнуть от властей, тем более что брат ни за что меня не выдал бы. Ах, мой дорогой младший братец! Сама наивность! Я проводил беднягу к месту казни и даже осмелился шагать рядом с телегой, которая везла его на гильотину. Он умолял меня позаботиться о вас и детях.

И уж конечно, так и не узнал, кто его выдал.

Ренар улыбнулся знакомой улыбкой, до такой степени напомнившей ей мужа, что Анн-Мари застонала от боли.

— Чудовище! — бросила она.

— А потом я вернулся и вступил в местный Комитет общественной безопасности. Скоро я стал неоценимым его членом и так преуспел в охоте на врагов режима, что власти дали мне под начало комитет этой жалкой деревушки. Это я велел тебя арестовать, графиня д'Омон! Твоя судьба в моих руках!

Он злорадно захихикал.

— Господь накажет тебя, Ренар, — пригрозила она. — О его суда не спрячешься!

— Я устрою так, что твоего сына пошлют в армию, — пообещал он.

— Но ему всего десять лет! — воскликнула она, трепеща при мысли о своем полном бессилии.

— Достаточно взрослый, чтобы подносить воду и порох, а если угодит солдатам своими элегантными манерами, его могут даже сделать полковым барабанщиком! Не волнуйтесь, графиня, мой племянник такой смазливый, что, несомненно, найдет друзей, которые его защитят.

В значении последней фразы нельзя было ошибиться, и графиня поморщилась от омерзения.

— Нет! — пробормотала она.

— Что же до вашей дочери, я договорился устроить ее ученицей перчаточника в самом Париже. Пусть учится быть полезной, не то вырастет белоручкой! Перчаточник заверил меня, что обожает девочек. Уверен, он хорошенько позаботится о моей племяннице, — с ухмылкой сказал негодяй.

— Пожалуйста… пожалуйста, умоляю… делай со мной, что пожелаешь. Но оставь моих детей в покое! Мы уедем из Ле-Верже. Поместье твое! Я попрошу убежища в Англии, у родственников, сделаю, как ты хочешь, только не мучай моих крошек!

По прекрасному лицу графини заструились слезы.

Карие глаза мерзавца бесстрастно разглядывали ее. От негодяя веяло ледяным холодом.

— Все, что пожелаю, гражданка? — тихо переспросил он и, расстегнув штаны, вынул свою вялую плоть, — Все, что угодно?

— Все, — потерянно всхлипнула Анн-Мари. Она и в самом деле так думала. Разве спасти детей — не долг матери?

— Что же, открывай тогда свой прелестный ротик и ублажи мой корень. Если я останусь доволен, значит, поговорим о твоих делах. А теперь соси, ты, аристократическая сука. Соси!

Его пальцы безжалостно впились в ее шею, с силой нагнули голову.

Анн-Мари закрыла глаза и попросила прощения у Бога, покойного мужа и родителей. Помолилась и о том, чтобы когда-нибудь она сама смогла себя простить. Но что ей оставалось делать! Дети! Она должна думать только о детях!

О, почему, почему она не послушалась английского дядюшку, когда он предложил ей свое покровительство? Теперь стало ясно, что доверять Ренару нельзя. Оставалось надеяться, что его желание заполучить Ле-Верже превосходит жажду мести и неутолимую потребность отомстить оставшимся в живых родственникам. И если она позволит ему овладеть ею, он отпустит их с миром.

— А-а-а, да, сучка, — рычал он, жмурясь от удовольствия. — Еще! Еще!

Его хватка вдруг ослабла, а в ее глотку ударила горячая струя.

Ренар наконец застегнул панталоны.

— Вижу, у вас много скрытых талантов, гражданка.

— Что будет с моими детьми?

— Я, пожалуй, могу облегчить их судьбу. Оставьте дверь спальни открытой, и мы еще побеседуем, — пообещал он. — А теперь вставайте и позаботьтесь об ужине. Мне нужно просмотреть счетные книги брата.

Анн-Мари, спотыкаясь, выбралась из библиотеки. В доме было тихо. После ареста с ней осталось всего двое слуг — только старая кухарка и горничная, которая присматривала за детьми.

Остальные не хотели уходить, но она их отослала, опасаясь, что революционеры могут расправиться со всеми домочадцами. Перед этим она выдала слугам плату за год вперед, чтобы никто не голодал.

Графиня поспешила на кухню.

— Тереза! — позвала она, стараясь не выдать себя. — У нас есть что-нибудь на ужин? Месье Ренар останется ночевать.

— Это ничтожество? — презрительно бросила Тереза. — Что ему нужно, мадам?

— Ле-Верже, — тихо пояснила графиня.

— О негодяй! — вскричала старуха. — Будь месье жив, он не посмел бы протянуть к поместью свои грязные лапы! Отобрать земли у маленького Жана-Робера, подумать только!

— Он на все способен. Грозится отослать малыша в армию, а девочку — в Париж, к перчаточнику. Я пытаюсь урезонить его. Мы должны что-то сделать. Умоляю, помоги мне!

— Мелко истолченное стекло в супе, мадам, — лучшее средство, — яростно пробормотала кухарка. — Или…

Она красноречиво провела ладонью по горлу.

— Мы не можем его убить, Тереза! Он глава Комитета общественной безопасности в нашей деревне. Его хорошо знают в Харфлере. Если он вдруг исчезнет, нам не миновать мадам Гильотины.

— Могу испечь пирог с крольчатиной и зажарить курицу, — неохотно выдавила Тереза. — Я все сделаю ради вас, мадам, но мне не по нутру видеть, как ублюдок Ренар восседает на стуле месье во главе стола!

— Ты права, Тереза, и мне противно, но времена изменились, а с ними и наш мир. Если мне удастся убедить Ренара в обмен на Ле-Верже отпустить нас, я отправлюсь в Лондон к своему дяде. Разумеется, перед этим я заплачу вам жалованье и еще прибавлю, сколько смогу.

— Мадам! Мадам! — Старуха закрыла лицо передником и разрыдалась. — Возьмите меня с собой. У меня и моей внучки Седины нет никого, кроме вашей семьи. Мы не станем служить ублюдку! Возьмите нас с собой.

— А если Седина захочет остаться здесь? Ведь у нее есть кавалер!

— Его забрали в армию генерала Бонапарта, мадам, и с тех пор о нем ни слуху ни духу, — пояснила старуха.

Анн-Мари тяжело вздохнула.

— Если Ренар не станет возражать, вы можете ехать с нами, хотя не знаю, на что мы будем жить. У меня почти не осталось денег.

— Деньги? Да не нужно нам никаких денег! Наша семья много веков служила д'Омонам! И революция для меня и Селины ничего не изменила.

Графиня обняла старую кухарку. Ее голубые глаза наполнились слезами.

— Мерси, Тереза. Мы выживем… непременно выживем… любой ценой.

— Да, мадам, беспременно, и никогда не разлучимся, — объявила кухарка, в свою очередь обнимая госпожу.

— Накорми детей на кухне, Тереза. Не хочу подпускать его к ним. И вели Седине оставаться с ними всю ночь. Пусть спят в детской, как когда-то, — наставляла графиня. — А я пойду накрою на стол.

К удивлению Анн-Мари, Тереза ухитрилась состряпать великолепный ужин. Графиня попросила ее принести еду в столовую, а сама переоделась в платье почище и сделала прическу, скрутив волосы на затылке в аккуратный узел. Нужно показать Ренару, что она не так уж беспомощна, ничего не боится и готова торговаться с ним за безопасность детей. А Тереза, несомненно, подыграла ей, устроив настоящий пир.

Они начали с великолепного лукового супа и красного вина.

Потом Тереза принесла тушенную в масле форель. За ней последовал кроличий пирог с густой коричневой подливой, крохотными морковками и луковками-шалот, жареный цыпленок, начиненный яблоками и хлебными крошками, зеленый горошек, хлеб и сливочное масло.

Ренар ел с аппетитом, причмокивая, и подбирал хлебом каждую каплю подливы.

— Вижу, старуха не разучилась готовить, — заметил он, — но у меня на ее место есть кое-кто помоложе.

— В таком случае ты не станешь возражать, если я заберу ее с собой в Англию? — тихо спросила Анн-Мари.

Негодяй расплылся в улыбке.

— Но мы еще ни о чем не договорились, — напомнил он.

— Я уже сказала, что ты волен взять у меня что пожелаешь: Ле-Верже, дом и всю обстановку. Только отпусти меня и детей. Мы не возьмем ничего, кроме той одежды, что на нас, Дай нам уйти. Неужели у тебя не осталось никаких чувств к брату, которого ты предал? Мари-Клер и Жан-Робер — его дети. Они всегда тебя любили. Неужели твою жажду мести утолит гибель невинных? Будь милосерден, умоляю!

— Поднимись в спальню и жди меня, — приказал он. — Посмотрим, на что ты способна ради своих детей.

Графиня встала из-за стола, присела и покинула комнату.

Наверху стояла мертвая тишина. Очевидно, Седина и Тереза накормили детей и те уже мирно спали. По крайней мере графиня на это надеялась.

Ее постель, постель, которую она делила с Жан-Клодом, была разобрана. Анн-Мари разделась сама, оставшись в одной сорочке, которая послужит ей ночной рубашкой. Теперь, лишившись прачек, она старалась не слишком часто менять белье и стирала только по необходимости.

Распустив волосы, она стала их расчесывать, но тут дверь спальни скрипнула, в комнату вошел Ренар и стал молча раздеваться. Сбросил сапоги, куртку, штаны и остался в домотканой рубахе.

— Сними свою тряпку! Я хочу видеть, что ты можешь мне предложить, гражданка.

Графиня поспешно подчинилась и вскоре стояла перед ним нагая. Ренар обошел вокруг, время от времени останавливаясь, чтобы прижаться к ней, погладить, сдавить грудь.

— Неплохо, — одобрительно пробормотал он, — особенно учитывая, сколько тебе лет и то, что ты успела дважды ощениться.

Он снова стиснул ее грудь, улыбаясь, когда она поморщилась. К его удивлению, сама мысль о том, чтобы поиметь эту аристократку, возбудила его. Он потерся о ее попку, так что его не слишком заметное достоинство скользнуло в прогалину между ягодицами.

— Интересно, Жан-Клод когда-нибудь брал тебя в задницу? — прошептал он. — Или мне первому предстоит это удовольствие?

У Анн-Мари язык примерз к гортани. Желчь поднялась к самому горлу, во рту стоял горький вкус. Воздуха не хватало.

Ренар злобно засмеялся.

— Но об этом потом, гражданка. На колени! Соси, а я скажу тебе, когда остановиться. И постарайся быть поискуснее, чем сегодня утром! Ах-х-х, да, сука, вот так хорошо. Очень хорошо! — Он закрыл глаза и, когда она почти довела его до оргазма, прохрипел:

— А теперь на спину и раздвинь ноги пошире. Хочу слышать из твоих собственных уст, как сильно ты хочешь, чтобы я тебя отделал! Сколько времени прошло со смерти братца?