Лесли вздохнула. Что за ночь! Она покоряла высоты удовольствия и погружалась в беспросветные глубины отчаяния. Майк обвинил ее в том, что она пытается спастись бегством. Да, она спасалась бегством, от него. Он прав. Те чувства, которые она испытала к нему, пришли слишком быстро и оказались настолько глубокими, что, если бы она дала им какое-то продолжение, то неминуемо зашла бы так далеко, что уже не смогла бы уберечься от неизбежной боли. А боль была бы действительно неизбежной. Он был мужчиной, а мужчины всегда от нее уходили. Она не была готова подвергать себя этой боли еще раз.

Возможно, сейчас-то он и уйдет, подумалось ей, раз уж получил все, чего ему от нее хотелось. Боль комочком сжалась у нее в сердце. Она с усилием прогнала ее прочь, зная наперед, что чем дольше это будет продолжаться, тем сильнее боль даст себя знать позже. Пусть он лучше уйдет сейчас.

Укрепив свой дух, она отошла от двери и направилась прямиком к зеркалу, чтобы оценить ущерб. Увидев беспорядок на голове, столь явно выдававший ее секрет, она тяжело и отчаянно застонала. Ее груди под блузкой были голыми, что сразу бы бросилось в глаза даже не самым наблюдательным из людей. Лиф ее, должно быть, все еще там, в машине. Под глазами были видны потеки краски для ресниц, а набрякшие и слипающиеся веки могли рассказать о бурно проведенной ночи больше, чем требовалось. Лицо ее то и дело заливалось краской. Настолько неумно Настолько чудовищно неумно.

Как можно скорее она погрузилась в приготовленную ей ванну, позволив себе пороскошествовать в успокаивающей теплой воде. Но спокойствие длилось недолго потому что прикосновения, вкусы и запахи, запомнившиеся ей, вторгались к ней в голову снова и снова.

Она оставила ванну, а вместе с ней и надежду на ее успокаивающий эффект и, после того как высушила голову, попробовала поспать. В конце концов, она ведь совсем не выспалась.

Она открыла «Памелу», надеясь, что, немного почитав, отвлечется. Обычно чтение помогало ей, особенно когда она страшно уставала. Ко всему прочему, в желудке у нее было пусто, однако же не настолько, чтобы ей захотелось покинуть комнату ради еды. Нет, нет. И она осталась в постели, пока все эти беспокойные и смущающие эмоции не утихомирятся. Немного поспав, она, пожалуй, только приблизится к этой цели.

Памела, как оказалось, теперь впервые столкнулась со своим распутным лордом. В конце концов девушке удалось отшить его, дабы сохранить свою невинность и добродетель до лучших времен.

Лесли в сердцах захлопнула книгу. «Памела — это да, а Лесли — ноль без палочки».

Мысленно послав все к черту, она попыталась заснуть.

Но это было невозможно.


Лесли пришла в чувство скорее, чем ожидала.

Майк ругался про себя, пытаясь решить достаточно ли прошло времени для того, чтобы ей успокоиться.

Он все еще не мог помять, почему то, чем они занимались, так ее огорчило. Ведь она даже не отрицала того, что то, чем они занимались, было замечательно. Так, черт возьми, почему же он сейчас в баре, а она — у себя в комнате? Потому что он оставил ее одну, чтобы она могла справиться с собой. И он оставил ее одну, потому что тоже стал на нее злиться.

— Бар пока еще не открыт, сэр, но все же я буду счастлив что-нибудь вам налить.

Майк улыбнулся мистеру Драго, который стоял в дверях бара. За те несколько дней, что они здесь пробыли, ему стало очевидно, что эта добродушная, вечно суетящаяся миссис Драго заведует здесь всем прочим, тогда как бар остается хозяйством мистера Драго. Бар был единственным местом, где Майк видел хозяина.

— Мне бы минеральной воды. На самом деле я зашел сюда потому, что дверь была открыта, а внутри никого.

— Ничего страшного.

Кто-нибудь другой, преисполненный любопытства, возможно, спросил бы, не случилось ли что-нибудь, но у мистера Драго были, видимо, свои взгляды на то, как должен держаться бармен. Он прошел за стойку и вскоре протянул Майку его напиток, а затем, не говоря ни слова, ушел.

Майк взглянул на чистую шипучую жидкость в своем стакане… прозрачную, шипучую, теплую жидкость. Несмотря на то что количество английских баров, где в напитки клали кубики льда, как было принято в Америке, все увеличивалось, этот элемент сервиса пока еще не стал здесь закономерностью.

Майк поднял стакан и сделал большой глоток. Стопка залпом, подумал он. Вкус напитка напоминал Алка-Сельтир.

Он присел на минутку, подумав, не стоит ли сейчас же собрать вещи и отправиться в Кембридж? Однако мысль о том, что в последствиях виноват только он, не покидала его. В машине, посреди коровьего пастбища, на виду у проезжавших по шоссе машин. Черт побери, неудивительно, что она была так смущена и разбита. И конечно, она не была готова к тому, чтобы заниматься любовью, не совсем готова. Он знал это. Ему всегда хотелось сначала некоторое время ухаживать, добиваться руки на старомодный манер, а уж потом завершить все в сверхкомфортабельной и притом сверхинтимной спальне. И, конечно же, они могли бы найти такую спальню через некоторое время. То время, которое могло бы неплохо послужить ее эмоциональной готовности.

Настоящая проблема заключалась в ее замечании о том, что она для него — всего лишь развлечение в его академическом отпуске. Как сможет он доказать, что это не так, если сейчас уедет в Кембридж? И даже если он не уедет, сама она может очень скоро уехать домой. А он должен будет остаться, чтобы заниматься здесь своей работой. Как же убедить ее в том, что он захочет вернуться к ней? К сожалению, взаимное доверие не может развиться за то короткое время, что они были вместе.

Часом позже он все еще потягивал свое успокоительное, замаскированное под модный напиток, и не переставал удивляться тому, как нечто столь прекрасное могло настолько катастрофически. Единственный путь уладить это — остаться в дураках самому. Но, как говорил Теренций[12]: «Удача любит храбрецов». Кроме того, он припомнил и один из догматов карате тан-су-до: «Не отступайте в бою».

В конце концов, почувствовав, что он взбодрится увидев ее, Майк направился в вестибюль, помахал рукой миссис Драго, которая регистрировала нового постояльца — молодого человека, которого, как показалось Майку, он уже где-то встречал. Майк ступил два шага в направлении лестницы, но затем повернул к парадному входу.

«Нет смысла идти неэкипированным», — решил он про себя, оглядываясь через плечо, пока шел по дорожке, ведущей в цветник. Вокруг не было ни души. Взяв в соучастники свой перочинный ножик и приступ чувства вины, он обеднил цветник миссис Драго на маленький букет ноготков, маргариток, лаванды и роз с короткими стеблями. Не желая, чтобы его поймали с поличным, ведь букет был вещественным доказательством, он поднялся на втором этаж по пожарной лестнице. Оказавшись снова в здании гостиницы, он сразу же пошел к номеру Лесли, посмотрел на деревянную голубую дверь, сделал глубокий вдох и постучал.

— Кто там?

Майк решил не тянуть кота за хвост, поэтому сказал:

— Я хочу поговорить с тобой.

— Думаю, это не самая удачная идея.

Майк признавал, что природная стеснительность безусловно существует.

— Лесли, если ты не впустишь меня, я буду стоять и колотить в эту дверь, пока ты не откроешь.

Он был готов повторить свою угрозу еще раз, но дверь отворилась. Выглянула Лесли. Он протянул ей цветы.

— Это тебе.

Она состроила недовольную гримасу, однако цветы взяла.

— Где ты их раздобыл?

— Не спрашивай.

— Видишь? Вот в чем вся проблема. А если бы я нарвала для тебя таких «не-спрашивай-где-растущих» цветочков, у тебя, наверно, возникла бы на них аллергия.

Он нахмурился.

— Но у меня нет аллергии на цветы.

— Конечно, у тебя ее нет. Поэтому я и не нарвала их для тебя.

Он чувствовал, что Лесли пытается избежать разговора об их проблемах.

— Может, поговорим?

— Я вижу, что сейчас мы с тобой цитируем Джоан Риверс, — вздохнула она. — Из этого не выйдет ничего хорошего, Майк, правда.

— А я думаю выйдет. Я знаю, кое-что было не так, когда прошлой ночью мы занимались любовью, а этим утром…

— Майк! — Она словно выстрелила ему в лоб, повернув голову вправо. — Здесь люди.

Он оглядел семью из четырех человек, которая спускалась вниз по лестнице в холл, потом снова перевел взгляд на Лесли и улыбнулся.

— Именно поэтому ты и должна впустить меня, чтобы мы спокойно поговорили и нас никто не услышал.

— А не мог бы ты просто уйти?

— Нет.

Он подумал, что она его не впустит — было слишком заметно, как напряженно сжались ее челюсти. Но она открыла дверь пошире. Он ступил внутрь, стараясь не улыбаться своему успеху.

Постель ее была смята, как будто она только что пыталась на ней уснуть.

— Я переодевалась к обеду, — сказала она, толкая дверь, но не захлопывая ее на защелку. На ней была юбка и рубашка, а волосы она собрала в косу. Его рукам так и хотелось дотронуться до нее снова, чтобы ощутить ее в крепких объятиях, извивающуюся от возбуждения. Он подавил все желания, как только она добавила:

— У меня остался твой фен…

— Держи его у себя.

— Нет.

— Оставь его у себя Он ведь тебе нужен.

— Ну ладно, спасибо.

— Как бы там ни было, — сказал он, — я пришел вовсе не из-за этого дурацкого фена. Лесли, прошлая ночь была не совсем такой, как мне бы хотелось… я хочу сказать, это произошло не там, где нужно, и не в той обстановке, в какой мы должны бы заниматься любовью.

— Мы занимались не любовью. Это был секс. Чистая физиология.

— Нет, это было нечто гораздо большее, — горячо возразил он. — Это было…

— Пожалуй, я лучше поищу стакан, в который можно было бы поставить цветы, — перебила она его, отправляясь в ванную.

Эту биту он стремительно проигрывал.

Не отступай, подумал он, заставляя себя собраться с мыслями. Взгляд его задержался на книге, которая лежала на тумбе. Любопытство временно одержало верх над отступлением, и он взял книгу, заложенную рекламной брошюрой гостиницы. Он сразу же понял, что это было не просто чтиво, чтобы скоротать время, но довольно старый томик. Размеры его были несколько меньше тех, что были присущи модным современным изданиям в твердом переплете; поверх обложки был тонкий пергамент; некоторая хрупкость страниц говорила о том, что бумага изготовлена с добавлением ткани. Это была очень старинная книга, сохранившаяся в достаточно неплохом состоянии. Он посмотрел на корешок, и оказалось, что это «Памела» Ричардсона. Его удивило, что Лесли читает такую книгу. Обычно люди никогда не берут в дорогу для чтения старинные книги, потому что те очень легко повредить. Это было по-настоящему интересно.

Как типичный книголюб, он вначале осмотрел с сожалением все потертости переплета, а затем открыл форзац. Руки его затряслись, когда он прочел надпись на нем. Он знал эту книгу, и книга была далеко не обычная. Это была книга Адамса. Лесли владела книгой Адамса? В голове у него зашевелилась странная мысль, что это не так. Но доказательство у него в руках. Неужели она возит эту ценную вещь с собой по всей Англии? И читает ее! Сумасшедшая. Неужели ей неизвестно, что могут сделать с этими страницами обычные кожные выделения?

— Лесли, Боже мой, женщина! — воскликнул он, когда она вышла из ванной. — Ты совсем потеряла рассудок? Это же история! История! Ты не можешь так обращаться с этим!

— Обращаться так с чем? О чем это ты? — глупо уставилась на него Лесли.

— С «Адамсом»! — сказал он. — В твоих руках «Адамс»!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Какой Аддамс? Что ты такое несешь? — спросила Лесли, ошарашенная неистовыми жестами Майка. Минуту назад он обсуждал такие пустяки, как их нескладывающиеся отношения, а сейчас уже напыщенно разглагольствует о каком-то Аддамсе. Какое, интересно, отношение он имеет к Гомесу и Мортисии?

— Какой «Адамс»! Какой «Адамс»! Лесли, рассказывай! — Он положил книгу на кровать и осторожно протер обложку краем покрывала. — Ты очень хорошо знаешь, о чем я говорю. Это «Памела» Ричардсона…

— Да, я знаю. Я сейчас читаю ее.

— И я не могу в это поверить! Ты знаешь, что ты можешь наделать, если будешь читать эту книгу?

Она прошла мимо него.

— Стану служанкой в поместье лорда?

Он недовольно посмотрел на нее.

— Ты действительно не понимаешь, о чем я говорю?

— Половину из того, что ты говоришь, я не понимаю вообще. Но это еще полбеды.

— На твоих ладонях и пальцах грязь и кожные выделения, которые могут разрушить пергамент и бумагу. Я уж не говорю о том, что ты наверняка оставляешь эту книгу где попало и можешь что-нибудь на нее пролить! Такие вещи нужно хранить под стеклом. Ей больше двухсот лет.