Мы с Лешей, убежав вперед от сестры и Ольги метров на двадцать, поболтали всласть. Причем, говорил в основном Леша. Дорассказал и про гейзеры, и про строительство уникального здания, про оригинальный метод опалубки, который предложил Алексей и его коллеги, а теперь из Москвы приехали инженеры-специалисты, мотают на ус, перенимают.

Опираясь на его руку, жилистую и мускулистую, вспоминала, как на этой руке пятнадцать лет назад висела Ольга, умостив его локоть меж двух полушарий своих некрохотных грудей. Я презирала тогда Ольгину прилипчивость, меня тошнило от их вожделения, которое наэлектризовывало воздух. Леша казался мне примитивным самцом, а Ольга — похотливой самкой. Теперь же я сама чувствовала, и не легкое сухое вино, выпитое за ужином, тому причиной, что от этого мужчины исходит настоящая сила — нежная, влекущая, надежная, головокружительная, по-настоящему сексуальная. К порывам я не склонна. Возможно, потому, что слишком мало в моей жизни было поводов для безрассудных поступков. А вот к анализу и прогнозу склонна в высшей степени. Ну, что Леша? Через две недели он мне наскучит до оскомины, потому что закончится пересказ его интересных жизненных событий, общим счетом с десяток, и начнутся повторы. Другое дело — муж Борис. Латентный алкоголик, несостоявшийся нобелевский лауреат, теоретик вне науки, он способен будоражить мой ум…

— Настена? Дрожишь, замерзла? — спросил Леша.

Мне показалось, что он захотел высвободить руку, на которую я опиралась, обнять меня за плечи, согреть. Но вовремя вспомнил, что сзади идет жена, только накрыл другой рукой и крепче прижал к себе.

— Почему ты с ней живешь? — спросила я.

Можно не удивляться моему вопросу: несколько последних часов я только и делала, что лезла в чужую жизнь.

— С этой брюзжащей мымрой? — продолжала я.

— Настя, не надо! — Леша слегка нажал на мою руку. — Ольга — жена. Точка. На кого ее брошу? А девчонки? Они у меня замечательные, жалко, что ты не познакомилась. Сочувствуешь мне?

— Невольно.

— Зря.

И не поднимая лица, я знала, что он сейчас улыбается, привычно, рефлекторно, обаятельно.

— Лешка, ты мне казался простым как валенок. Но сейчас я не понимаю тебя. Утаптываешься в землю под каблуком у постылой жены.

Он тихо рассмеялся:

— Настя! Ты хорошая, нормальная, теплая. А тогда, раньше, была сухой и твердой, как указка. Первая учительница в школе, — хмыкнул он, вспоминая детские страхи, — указку из рук не выпускала. Я отчаянно боялся указки, она мне казалась волшебной палочкой злой колдуньи.

— И меня тогда, пятнадцать лет назад, боялся?

— Нет. Я и помню-то тебя смутно. Только впечатление: указка, но без ядовитого наполнения. Не обижайся! — спохватился Леша.

— Кто обижается на впечатление, произведенное в прошлом столетии?

— В этом ответе — ты вся.

— То есть?

— Не могу пояснить, словарный запас не позволяет. Но вообще-то мы говорили обо мне, несчастном.

— А ты полностью благополучен? — ухмыльнулась я.

— Полностью только пациенты сумасшедшего дома счастливы, и то после лекарств. У меня все в порядке, на всех фронтах успешные наступления.

Он называет «успешным наступлением» свою вялую оборону от натиска жены?

— Лешка! — догадалась я. — У тебя есть другая женщина!

— Ничего тебе не говорил, — не без бахвальства ответил он.

— Которая боготворит тебя? Для нее ты — царь, бог и воинский начальник? Как Ольга в молодости? И давно связь? И не первая, поди?

— Много будешь знать, — его улыбка перешла в самодовольный смешок.

— Ларчик просто открывался.

— Что? — не понял Леша.

От моего минутного влечения к нему не осталось и следа. Дамский угодник! Козел на капустных грядках. Лешка, конечно, без труда находил… чего там «находил», сами в руки шли — одинокие женщины, которые влюблялись в него без памяти. А чего не влюбиться? Красивый, непьющий, мужественный и нежный одновременно — гремучая смесь для женской души. Гад и сволочь! Любовницы его, поведясь на Лешину якобы-слабость, думали, что оторвут его от семьи, получат в личное долговременное пользование. Дуры! Он к Ольге намертво приклеен. Хотя ее заслуга только в том, что первой на пути встретилась.

— Настя, какой «ларчик»? — повторил Леша.

— Который сундук с шутихами.

— Что? — снова не понял Леша.

— А тебе Ольгу не жаль? — резко спросила я.

— Только что ты называла ее мымрой, — напомнил Леша.

И голосе его прорезалась досада. Половой признак: мальчики, юноши, мужчины не любят, когда им тычут в лицо справедливой критикой, когда напоминают о дурных поступках. Чтобы сносно существовать, мужчина должен внутренне уважать себя более, чем уважают его окружающие. Даже мой сын, неправильно решив уравнение, пыхтит: «Я только знак перепутал, а так — все правильно».

— Предательством смываешь унижения в семье, зализываешь раны на стороне? — спросила я, оставив без внимания Лешин упрек.

Ответа я не получила — мы подошли к Машиному дому.

Элементарная вежливость диктовала, что Ольгу и Лешу с дочерями следовало пригласить в Москву. Девочки — пожалуйста. Но терпеть бесконечные жалобы Ольги? Или смотреть на физиономию доморощенного Казановы?

Если моя деликатность хромала, то у Ольги отсутствовала напрочь.

— Выберемся к тебе обязательно, — пообещала Ольга. — Давно я в Москве не была.

— Конечно, — без энтузиазма отозвалась я. — Показать девочкам столицу.

Мы попрощались, вошли в подъезд. Поднявшись на два этажа, в окно на лестничной площадке я увидела удаляющиеся фигуры Ольги и Леши. Он обнимал ее за плечи, она держалась за его талию — сладкая парочка, да и только.

У Ольги мы от чая отказались, пили его с Маняшей дома. Сестра заварила какие-то травки, угощала меня чудными вареньями и желе собственного производства — из брусники, черники, голубики, костяники.

— Наверное, мама была права, — сказала я.

Маша кивнула.

— Соглашаешься, даже не зная, о чем речь, — попеняла я.

— О чем угодно. Рано или поздно ты всегда приходишь к мысли, что мама пыталась донести до тебя истину, а ты ершилась.

— Мне ужасно не хватает мамы.

— А мне тети. Что на сей раз до тебя дошло?

— Когда Ольга в первый раз к нам приехала, паразитирующая влюбленная грезиетка! Мама сказала, что я ей завидую. Было обидно до слез. Тупой неряхе завидую я, вся из себя умная и правильная. А на самом деле, не отдавая себе отчет, я желала влюбиться с той же силой, что парализовала Ольгу. Страсть как безумство, помешательство, перечеркивание правил, устоев, морали — огонь души. Не случилось. Да и к лучшему. Что мы имеем на месте вулкана любви Ольги и Леши? Не лаву застывшую — увековеченный памятник великого счастья, а зловонное болото, к которому противно приближаться.

— Преувеличиваешь. Они, слава богу, не померли на пике своей любви, чтобы остаться в вечной памяти. Ромео и Джульетта, проживи вмести десять, двадцать, тридцать лет, неизвестно, какими эпитетами обменивались бы.

— Хочешь сказать, чем выше градус любви, тем ниже и больнее падение? Хотя синяков на Ольге я не заметила.

— Не слишком верь, когда Ольга клянет мужа.

— Маня, ты знаешь, что Лешка изменяет Ольге?

— Все знают.

— Даже так? — поразилась я. — Выходит, Ольга поедом ест мужа, вымещая боль измены?

— Как раз Ольга в полном неведении.

— Не поверю, что не нашлось доброй, в кавычках, души, которая не посчитала бы нужным раскрыть Ольге глаза.

— Периодически пытаются раскрыть.

— И что?

— Ольга не верит. Домой придет и Леше говорит: «Мне тут намекали, что ты с Анькой Павловой шуры-муры крутишь. Куда тебе, недотепа!»

— А он улыбается своей фирменной улыбочкой, — предположила я, — мотает головой и смотрит верным псом, хоть и беспородным, к собачьим выставкам не допущенным, зато своим и преданным.

— Примерно так. Хотя сравнение с собакой мне не очень нравится.

— Да он пес гулящий! Маня, а Ольга не придуривается? Может, это фантастическая игра на грани фола?

— Нет, Ольга не актриса.

— Тогда она сделана из мрамора, если не сказать — железобетона. Каменная баба. И ты ее жалеешь. Вот! Поняла, почему с Ольгой дружишь. Как со слепой, милость к инвалидам.

— Заблуждаешься. Я не оказываю милость Ольге, просто дружу с ней. Каменная она? Возможно. Точило-точило море камень, а он в гальку превратился и только красивее стал.

— Ты все время меня поправляешь, к каждому слову придираешься.

— Больше некому, я отдуваюсь. Ты Ольгу слепой назвала, а сама? Будто дальтоник — черное и белое. Чтобы оттенки заметить, тебе года, десятилетия требуются.

— Ой, вы все такие радужные! А я в черно-белом свете?

— «Мы все» — это твоя мама и я. Тети не стало, приходится мне окуляры тебе подкручивать. Не злись, пожалуйста! Когда ты вспыхиваешь, начинаешь говорить бог знает что. А потом терзаешься. Попей еще чайку?

— Наливай.

Сдерживая гнев, я глотала травяной чай, не чувствуя его вкуса.

— Маня?

— Да?

— О чем мы спорим?

— Пытаемся понять, почему Ольга вызывает у тебя активную неприязнь. А мне с ней легко, и тетя к ней хорошо относилась. Иными словами: мы говорим о тебе.

— Обо мне?

— Конечно. Разве не ясно?

— Допустим. Но поясни мне! Что в Ольге вас привлекает?

— Искренность чувств. Никаких двойных стандартов, интриганства, вранья. Живет как поет. Всегда что на сердце, то и на языке.

— С языка у нее льется бесконечный поток обвинений и претензий мужу и дочерям.

— А девочки замечательные.

— Мне постоянно приводят Ольгиных дочерей в качестве аргумента.

— Ты знаешь более убедительный аргумент в защиту хорошей семьи, чем славные дети?

— Но ты-то не пилишь дочь с утра до вечера, и я не собираюсь воспитывать сына на упреках. Не спешим брать на вооружение тактику великого педагога Ольги.

— Каждой семье — свое. Помнишь, бабушка говорила: всяк молодец на свой образец. Неужели тебе не ясно, почему Ольга так ведет себя?

— Совершенно не ясно.

— А кто у нас умный? — хитренько спросила Маша. — Кто у нас скромный? Кто ничтоже сумняшеся вешает на людей бирки и еще вслух поясняет значение надписей?

— Признаю критику. Такая вот я, рыба с вилкой.

— Кто-кто?

— Ольга меня назвала рыбой с вилкой. Даже не с трезубцем.

— Не могла Ольга, — уверенно помотала Маша головой, — выдать подобное сравнение. Ольга не злая, да и образное мышление у нее отсутствует. Это ты, как водится, слова из речи выхватила и приписала человеку то, что он отродясь не думал произнести. Я иду чайник подогреть, — поднялась Маша. — А ты задачку решай, Кобалевская!

В детстве я мечтала стать великим математиком. Женщиной-математиком, как Софья Ковалевская. Фамилию кумира перепутала и твердила: «Буду как Кобалевская». Мама и Маняша, поначалу недоумевавшие — кто такая Кобалевская? — потом уличили в ошибке. И если требовалось меня приструнить, говорили тихо: «Опять Кобалевская полезла».

— Сдаюсь! — подняла я руки, когда сестра принесла чайник. — Решение не найдено.

— Все очень просто, Настя. Все сложное — просто.

— Только не дави меня софизмами!

— Ольга боится сглазить, поэтому ругает детей и мужа. Знаешь, как подходят в коляске, в которой лежит младенец, и, чтоб не сглазить, плюют через плечо и говорят, что ребенок противненький. При этом улыбаются, всячески показывают, что дитя — прекрасное. У Ольги страх сглазить, накаркать беду разросся до гигантских размеров. Она такая — ни в чем удержу не знает.

— Гипертрофированное язычество.

— Можно и так сказать.

— Глупость и мракобесие!

— Настя! Если ты не смогла решить задачку, это еще не значит, что условия формулировали дураки. — Маша впервые за вечер повысила голос. — С чего ты взяла, что у Ольги проблемная семья, что у них разлад?

— У них — сказка! — Я не заметила, как, вторя сестре, тоже заговорила на повышенных тонах. — Идиллия! Муж гуляет направо и налево, дети, заходя в туалет, нос зажимают. Мамочка только и знает, что жаловаться. Это счастье?

— Да! — твердо сказала Маша. — Это их личное счастье. Потому что универсального счастья не бывает, только личное. В лотерею выигрывают, и то каждый радуется совпавшим потребностям — одному утюг необходим, другому холодильник позарез.

— Можно деньгами взять. Главное — выиграть.

— Ольга выиграла.

— А я?

— Ты брусничное варенье не попробовала.

— Машка, не юли!

— Отступление по теме, иллюстрация из прошлого.