— Собирать — что?

— Иф-ай. Это дикий шпинат, очень вкусно. — Она опять покосилась на хижину Красной Рубашки и тихо сказала:

— Мне надо идти, пока он не заметил.

— Вам не разрешается со мной разговаривать?

Элиза кивнула и уже через плечо прошептала:

— Ты женщина Корте де Наваха, а он сказал, чтобы тебя оставили одну.

По спине Уитни пробежала дрожь. Кому же ее отдали и где этот мужчина? Она бы хотела спросить у Элизы больше, но та тихо ускользнула в темноту, оставив ее в задымленной хижине.

Позже, свернувшись в дальнем углу, куда не добрался огонь, Уитни подытожила то немногое, что узнала от Элизы. Корте де Наваха приблизительно можно перевести как лезвие ножа. Она нахмурилась, но вдруг лицо разгладилось. Конечно, Каттер! И он сказал, что ее нужно оставить одну. Она поджала губы. Оставить одну умирать — вот что он имел в виду, но прежде всего он хотел, чтобы она страдала! О, что бы она ни отдала за то, чтобы он оказался здесь, ей на растерзание!

Но все же дела пошли лучше — после встречи с Элизой в ней впервые вспыхнула искра надежды. Она покажет Каттеру, что может выжить без него. А как только представится возможность, сбежит из этой деревни и сделает все для того, чтобы его поймали и повесили за все его преступления…

В последующие дни Элиза послужила ей большим утешением. С ее застенчивой помощью Уитни стала находить достаточно пропитания, смогла разжечь огонь — Элиза приносила ей горячие угольки. Мексиканка даже показала, как починить хижину, где взять палки и как вымочить их в ручье, чтобы они стали гибкими и их можно было вставить на место. Мало-помалу Уитни стала гордиться собой. Она выторговала себе новую одежду, потому что ее рубашка и юбка изорвались в лохмотья — обменяла на ставшее бесполезным седло. Чтобы заменить сгоревший ботинок, она продала длинную кожаную плеть за пару мокасин и нашла их очень удобными.

И она научилась ловить рыбу!

Рыба была для нее деликатесом, потому что кое-что из того, что едят апачи, она есть не могла — слишком непривычно.

Однажды вечером, положив еще один гладкий камушек в пустую тыкву — так она вела счет дням, — Уитни решила вести журнал наблюдений. Среди вещей, оставленных Каттером, была небольшая стопка бумаги, и она кропотливо выводила мелкие буковки, чтобы сэкономить место. Она надеялась, что драгоценной бумаги хватит на то время, что она здесь пробудет. Кто знает, прочтут ли это когда-нибудь, с горечью подумала она.

В этот вечер она не стала, как обычно, ругать Каттера, а записала свои впечатления о жизни индейской деревни и о своем вынужденном пребывании в ней. Она писала:

«Уверенность в себе — величайшее удовлетворение, почему я не подумала об этом раньше? У меня такое чувство, что я одержала победу над тем, кто привез меня сюда, потому что я приняла это бедствие и обратила его себе на пользу».

Она записывала не только размышления, но и детали повседневной жизни деревни: как обдирают и выделывают шкуры животных, которых приносят мужчины, какова структура семьи. Она обнаружила, что у апачей строгие правила, которые нужно соблюдать, и что супружеская верность ценится очень высоко, как и честность. Она с некоторым удивлением нашла это важное социальное качество у людей, которых считала примитивными. Здесь любили детей и заботились о них, почитали семью.

Неудивительно, что Уитни приняла их правила — пришлось ради того, чтобы выжить. Рядом с мужчинами она опускала глаза и держала рот на замке, чтобы не пришлось терпеть резкие слова, которых она не понимала, но знала, что они оскорбительны. Это же рабство, горячо возмущалась она, но женщины, кажется, ничего не имеют против! Наоборот, они смеются и весело поют за работой, и если бы не отдельные ссоры, которые заканчивались физическим насилием, деревню можно было бы считать обычным маленьким поселком. Она поняла, что Каттер не издевался над ней, когда говорил, что апачи бьют жен за неповиновение; хуже того, в случае, если будет доказана неверность жены, ей расплющат или отрежут нос.

Слава Богу, что есть цивилизация, говорила она себе и горячо молилась о скором спасении. Элиза, где бы она ни жила раньше, была довольна жизнью и не понимала, почему Уитни так жаждет свободы.

Однажды Элиза над ней посмеялась и сказала, что если бы не белое лицо и волосы, Уитни была бы как все апачские женщины.

— Когда твой мужчина вернется, ты его вполне устроишь!

В это время они собирали дрова вдали от остальных; они часто применяли эту уловку, чтобы поговорить. После слов Элизы Уитни медленно выпрямилась и оглядела себя — хлопковая юбка, обувь из оленьей кожи, две длинные косы по плечам. Она, как все женщины-апачи, перевязала их кожаными ремешками с висящими концами. В этот момент Уитни ненавидела Каттера больше, чем когда бы то ни было, но Элизе не следовало об этом знать.

Она ответила что-то неопределенное и припомнила, как Элиза сказала, что Корте де Наваха — уважаемый человек в деревне и что он часто навещает Красную Рубашку.

— Почему? — спросила Уитни.

Элиза пожала плечами:

— Красная Рубашка — его дядя.

— Дядя? — переспросила Уитни и вспомнила, что Каттер наполовину апачи! То, что он привез ее к родственнику, разозлило ее еще больше. Как он посмел! А Красная Рубашка ни разу не сказал ей доброго слова, он просто приходит и стоит в дверях, смотрит так, как будто проверяет инвентарь. Она злилась, потому что понимала: он приходит только для того, чтобы проверить, жива ли она, а как она живет, ему дела нет.

Уитни медленно переваривала пикантную новость о Каттере.

— Значит, его отец был апачи? — как бы невзначай спросила она Элизу, когда они вместе собирали дикий шпинат.

— Да, — ответила Элиза. Она прогнулась, держась за спину; на последнем месяце беременности боли в спине — обычное дело. — Говорят, Длинный Нож занимался тем же, чем и сын, ездил вместе с Кочисом, он из чирикауа.

— Он не апачи? — удивилась Уитни, и Элиза засмеялась ее невежеству:

— Чирикауа — это апачи, но из другого племени. Как в Соединенных Штатах есть люди из разных стран, поняла?

— Поняла. А этот Длинный Нож, отец Каттера, — он жив?

Элиза помотала головой и сказала, что он погиб в бою много лет назад.

— И тогда мать Корте де Наваха увезла его обратно к своему народу, и хотя он был тогда еще мальчиком, но он никогда не забывает народ отца.

— Он часто приезжает?

Элиза неопределенно пожала плечами:

— Когда захочет. Ты первая женщина, которую он сюда привез. — Она сказала это со значением, как нечто важное.

— Как же повезло другим его женщинам! — выпалила Уитни, и Элиза испугалась:

— Ты не любишь своего мужчину, сеньорита?

— Нет! Он грубый и жестокий, и… и я его ненавижу!

После такого заявления Элиза бросила на нее беспокойный взгляд и больше уже ничего не рассказывала о Каттере. Она заговорила о своем муже, которого звали Шесть Перьев: какой он храбрый и сильный, как она ждет, когда он вернется из резервации.

Уитни стало любопытно — она спросила, почему он там, а она здесь, и Элиза сказала, что в Сан-Карлосе очень плохие условия и муж отослал ее с Красной Рубашкой, когда тот вместе с Джеронимо приезжал в резервацию.

Она хмуро добавила:

— Там есть лекарь Нох-ай-дель-клинне, он проповедует, что мертвые вожди восстанут, чтобы вернуть апачам их былое величие в битвах. Сейчас трудные времена, и муж боится за меня и ребенка. — Она нежно улыбнулась и погладила большой живот, как будто неродившийся младенец мог почувствовать ласку.

Уитни вспомнила лейтенанта Уэста и его глумливые насмешки над апачами и Джеронимо в Сан-Карлосе и промолчала. Она надеялась, что дело закончится мирно, потому что ей нравилась Элиза, Но она также надеялась, что сможет сбежать и вернуться к цивилизации. Сколько еще она сможет выдержать?

Но к собственному удивлению, Уитни поняла, что способ наделать множество вещей, о которых раньше не подозревала. Избалованная, изнеженная дочка Моргана Брэдфорда меньше чем за три месяца превратилась в твердого, целеустремленного человека.

Новообретенная сила придала Уитни уверенности, когда однажды она встретилась со своими мучительницами. Пыль висела над деревней тонкой дымкой, солнце клонилось к закату, ветер стих, и большинство местных жителей дремали. Уитни не спалось, не могла она и писать, поэтому не спеша спустилась к ручью помыть посуду. Она принесла ее в узелке и разложила на берегу, чтобы почистить с помощью камней и тряпки.

Позади раздался тихий смех; Уитни оглянулась через .плечо, и у нее упало сердце: она увидела гнедую, которую ей оставил Каттер, — ее вела в поводу Женщина Прерий, ее главная мучительница.

Уитни вскочила и не раздумывая закричала:

— Это моя лошадь!

Хотя индианка не поняла слов, она отлично поняла их смысл, потому что снова засмеялась, скривив рот. Женщина Прерий что-то насмешливо сказала; и Уитни незамедлительно отреагировала.

Одним прыжком она преодолела разделявшее их расстояние и вырвала веревку из рук Женщины Прерий.

— Это моя лошадь! — крикнула она еще раз.

Женщина Прерий толкнула ее и потянула за веревку, но Уитни удержалась на ногах и спрятала веревку за спину. Ее янтарные глаза горели яростью, и, чувствуя правоту своего гнева, Уитни толкнула ее в ответ.

Индианка с воинственным криком кинулась на Уитни.

Та сумела увернуться и, действуя интуитивно, в полуобороте схватила руку нападающей, извернулась и швырнула Женщину Прерий через плечо в ручей.

К этому времени на берегу столпились люди, мужчины смеялись и подбадривали ту, что барахталась в воде.

Уитни бросила настороженный взгляд в сторону зрителей, но тут к ней со спины подошла Элиза. Уитни обернулась и увидела, что Женщина Прерий идет на нее.

Уитни вспомнила предостережение Чин Ю: нужно стоять спокойно. Отступив на два шага на твердую почву, она ждала. Женщина Прерий атаковала — позже Элиза скажет, что она мычала, как раненый бизон. Уитни ждала до последнего, и когда Женщина Прерий почти дотянулась до нее, слегка повернулась и со всей силы ударила нападавшую рукой по шее, как подсказала услужливая память.

Женщина Прерий тряхнула головой и снова собралась напасть, и тогда Уитни выхватила нож, который всегда носила за поясом. Сердце выпрыгивало из груди, она не знала, сможет ли ударить ножом человека, но была полна решимости напугать ее как можно сильнее. Блеснувшее на солнце лезвие остановило Женщину Прерий; толпа смеялась и топала ногами, и индианка ускользнула, оставив за Уитни бесспорную победу.

Уитни перевела дух, подошла к гнедой, накинула ей на шею веревку и повела. С внезапной настороженностью она подумала, что Красная Рубашка может рассердиться на то, что белая пленница одержала верх над женщиной-апачи. Но Уитни напрасно беспокоилась.

Слабая улыбка скривила рот старика, стоявшего на берегу.

— В схватке не всегда побеждает та собака, у которой самые большие зубы, — сказал он по-испански, и Уитни поняла, что он все это время знал о ее разговорах с Элизой. Она встретила его взгляд с гордо поднятой головой и слегка кивнула.

Красная Рубашка коротко наклонил голову, повернулся и ушел.

— Молодец! — Элиза была в восторге. — Никто еще не мог превзойти Женщину Прерий!

— Теперь будет знать, что это такое, — хмуро сказала Уитни.

Толпа расступилась перед ней. Она шла медленно, гадая, не скатилась ли к первобытному состоянию. Неужели она замахнулась ножом на эту женщину? Она содрогнулась и подумала, что каждого человека можно довести.

Но когда она подошла с лошадью к хижине и увидела Каттера, она поняла, что дошла до предела. Уитни остановилась в нескольких футах от него. Мозг отстраненно все зафиксировал, и она словно почувствовала удар. Это был он, его блестящие зеленые глаза, как всегда, насмехались, лицо стало темнее, а тело худее, чем ей помнилось.

Мелькнула отвлеченная мысль, что она по нему соскучилась, но действительность тут же ударом вернула на землю: он снова был одет, как апачи, в набедренной повязке и мокасинах, черная голова повязана красной лентой. Он слегка улыбнулся ей, и Уитни почувствовала прилив кипящей ненависти.

Она молчала, и он сказал:

— Как я вижу, ты выжила.

— Не благодаря тебе.

Он пожал плечами:

— Я знал, что ты справишься.

Уитни наконец стронулась с места и привязала лошадь к дереву позади хижины, убедилась в прочности узла. Когда она повернулась, Каттер стоял рядом с непроницаемым видом.

— Зачем ты вернулся? — выпалила она.

— Соскучился.

Его небрежный ответ вкупе с запоздалой реакцией после схватки сделали Уитни неосторожной.

— Ублюдок! — отчетливо выговорила она и со смесью удовлетворения и дурного предчувствия увидела, что его железная выдержка дала трещину. В глазах мелькнул враждебный огонек, скулы напряглись — и снова возобладал самоконтроль.

Каттер взял ее за руки, подтянул к себе и голосом, холодным, как и его глаза, сказал: