? Она не должна была меня покидать, — прошептал он, жалобно, по-детски, сморщив лицо. — Она бы и не допустила этого, но… господь призвал ее к себе. — Он потряс рукой, будто отказываясь верить в смерть супруги. — велел поступать по справедливости… И поступал. Но…далеко не всегда. — Подбородок у Эдгара болезненно скривился, и по щекам снова заструились слезы. — Я нарушил слишком много божьих заповедей.

Эдгар смотрел мимо дочери на покрытые грубыми фресками стены часовни. Линии проследила за его взглядом и поняла, что он смотрит на изображение Моисея, перед скрижалями, где начертаны божьи заповеди, данные людям. — Я убивал, лгал, грабил своих же соседей… ? Его голос жалобно задрожал и прервался, и Линии по чувствовала, что еще немного — и она сама зальется слезами

— Отец, не время сейчас вспоминать свои грехи и дурные деяния. Ни к чему хорошему это не приведет.

Но Эдгар продолжал созерцать изображение Моисея. Ее же присутствия он, казалось, теперь и не замечал вовсе.

— Я увел жену у соседа, — продолжал он изобличать себя. — Я даже собственной матери не оказывал должного почтения. — Тут он, на удивление, снова вспомнил о дочери и перевел на нее взгляд. — Она хотела, чтобы тебя убили, а я… — Он снова замолчал и склонил голову на тяжко вздымавшуюся грудь.

Линии знала, что бабушка выразила желание убить внучку в самый день ее рождения. Старуха никогда не делала из этого секрета. Но Линии не знала, что же, собственно, спасло ее от смерти.

— За тебя просила Элла, — сказал отец, словно читая ее мысли. — Она молила меня сохранить тебе жизнь, а я… я ни в чем не мог отказать моей Элле. Но это еще не все, — продолжал он, все более воодушевляясь. — Я спас тебя от смерти, но я же тебя и пометил. Я выжег у тебя на ноге знак, а Элла… — Тут он снова замолчал — на этот раз окончательно. Он жег ее огнем? Но…

Тут Линии все стало ясно. Ну конечно — родимое пятно! Значит, это не родимое пятно — а знак, вернее, клеймо, которое ее собственный отец выжег на ее теле!

Крохотный шрам на ноге начал пульсировать от боли словно свидетельствуя: это сделал твой отец, это сделал твои отец…

Линии отпрянула от Эдгара на шаг.

— Это, стало быть, твоих рук дело? Это сделал… ты? — Ее пронзительный, полный обиды голос эхом отдавался под сводами часовни.

— Ну да. Чтобы ублажить свою мать. — Он спрятал лицо в ладонях, плечи его сотрясались от безмолвных рыданий.

«Не столь уж это все и важно», — сказала себе Линии. Не так уж были велики ее страдания в сравнении с теми, что обрушились на нее потом — в период взросления, когда она ощущала постоянную нехватку любви и тепла.

Впрочем, нет, это важно. Он заклеймил раскаленным металлом собственное дитя, которое ни в чем перед ним не провинилось, разве что появилось на свет вторым — в чем тоже, признаться, не было греха.

Первая… вторая… старшая… младшая… Какое, черт возьми, все это могло иметь значение? Да никакого!

Линни скорее всего справилась бы со своим гневом, причем, как это уже часто бывало, — молча. Но в этот момент двери в часовню распахнулись, и звяканье металла о камень возвестило о появлении леди Хэрриет. Линни напряглась и устремила взгляд на старуху, едва сдерживая тяжелое дыхание. Можно было подумать, что она встретилась не с родной бабкой, а со своим смертельным врагом. Что ж, тому были свои причины. Эта женщина ненавидела ее с того момента, как она появилась на свет. Она преследовала Линни всю ее недолгую жизнь, норовила побольнее задеть словом, подвергала жестоким наказаниям — словом, делала все, чтобы превратить ее жизнь в нескончаемую муку.

То, что она велела своему сыну — а ее отцу — заклеймить девочку раскаленным металлом, было еще не худшим из злодейств старой карги. Но именно это преступление вызвало особый гнев Линни и окончательно вывело ее из себя.

Глаза Линни метали молнии, но старуха встретила этот эмоциональный взрыв улыбкой.

— Ты отлично потрудилась, девушка. Скажу откровенно, я не верила в успех, но зато первой готова признать свою ошибку и вознести тебе хвалу. Ты проявила исключительное мужество и сообразительность и обеспечила своей семье возможность одержать победу над врагом.

Снова застучала по полу окованная металлом клюка — старуха пошла ей навстречу.

— Приблизься ко мне. Позволь бабке запечатлеть на твоем челе поцелуй мира и прощения. Ты доказала, что кое-чего стоишь в этом мире, и всякому, кто скажет обратное, я плюну в глаза.

Линии не могла сдвинуться с места. Слова старухи низвергли ее с высот клокотавшего в ней благородного гнева в бездну самого мрачного отчаяния.

Оказывается, она человек стоящий. Не полное ничтожество, о чем ей непрерывно твердили с детства. И бабка готова подтвердить это поцелуем взаимной любви и расположения.

Но, когда леди Хэрриет схватила ее своими костлявыми пальцами за плечи, чтобы совершить этот символический акт, она в ужасе от нее попятилась.

— Нет, — пробормотала Линни, вырываясь из цепких пальцев старухи. — Нет! — повторила она через секунду уже более уверенно.

Она отступала до тех пор, пока не уперлась спиной в стену с фреской, изображавшей Моисея со скрижалями.

Леди Хэрриет сощурила глаза и сразу же стала походить на ящерицу или на змею. Ее холодный взгляд рептилии приковал Линни к стене.

— Что такое? Какая боль снедает тебя? — удивленно осведомилась она, но уже через секунду на губах ее появилась хитрая усмешка. — Ага! Кажется, я догадываюсь, что тебя тревожит. Любовный пыл этого человека произвел на тебя сильное впечатление. Судя по всему, ты сдавала ему свои позиции не без удовольствия. — Морщинистое лицо старухи раскололось в злорадной улыбке. ? Но ты не волнуйся, девушка, мужчины все одинаковы. Разве не так, Эдгар?

Сэр Эдгар придвинулся поближе к Линни. Казалось, ему хотелось защитить дочь от жестокости своей матери. Леди Хэрриет, однако, мгновенно разгадала его намерения и подавила бунт в зародыше.

— Мужчина способен заменить другого представителя своего пола с той же легкостью, что одна женщина — другую. И с этим ты не можешь не согласиться, Эдгар. — Она выжидающе посмотрела на сына, предлагая ему высказаться.

Сэр Эдгар опустил голову, признавая свое поражение. Тогда старуха, радостно блеснув глазами, снова обратилась к Линни.

— Видишь, Линни? Какие бы чувства ни испытывал твой отец по отношению к Элле, они не смогли удержать его от поиска удовольствий на стороне. То же самое произойдет и с твоими чувствами к этому медведю в человеческом образе, которого ты якобы любишь. Это не любовь! — заявила леди Хэрриет.

Прямо на глазах ее настроение менялось, и она начинала гневаться.

— Мужчины не знают, что такое любовь, следовательно, и мы, женщины, не должны их любить. И ты, Линии, тоже! — заключила леди Хэрриет после секундной заминки.

— Итак, — сказала она, медленно втягивая в себя воздух, — ты одолела этого человека с помощью хитрости. Теперь дело за Юстасом. Он одолеет его в бою. — Она почти вплотную приблизила к Линни свое лицо. — Больше он тебе не союзник и не друг. Впрочем, твоим союзником он никогда по-настоящему и не был. Твое будущее с сегодняшнего дня неразрывно связано с семьей. И будущим твоих близких — Эдгара, Беатрис и… Юстаса, — добавила она. — И довольно об этом. Давай-ка я тебя поцелую.

Леди Хэрриет уцепилась Линии за плечо и поцеловала ее — сначала в одну щеку, затем в другую. Но Линни не стала целовать ее в ответ. Она была просто не в силах преодолеть внутреннее сопротивление.

Впрочем, даже если леди Хэрриет и заметила ее холодность, то никак этого не показала. Она лишь смотрела на Линни каким-то непроницаемым взглядом, в котором, однако, угадывалась лихорадочная работа мозга. Линни, в свою очередь, тоже всматривалась в старые, выцветшие глаза леди Хэрриет. И неожиданно ей показалось, что в их опаловой поверхности отразился неподдельный страх. Странно. Что или кого могла бояться эта женщина, которая, казалось, должна была предвидеть будущее? Неужели ее, Линни — несчастную, раздавленную судьбой? Отблеск страха в глазах, однако, скоро исчез, и вопросы, которые задавала Линни, так и остались без ответа. Хэрриет с силой ударила посохом в каменный пол.

? Пойдемте со мной, вы, оба. Герцог Генри желает лицезреть женщину, которая провела умнейшего из его рыцарей. Он видит перст судьбы в том, что человека, которого все ?тись, удалось обвести вокруг пальца женщине, единственным достоинством которой было то, что она обличием походила на свою сестру. Пойдемте, — повторила она, — герцог ждет!

Сэр Эдгар повиновался с готовностью послушного ребенка, каковым, в сущности, он всегда и был. Так, во всяком случае, подумалось Линни. Она тоже сделала шаг вперед. Она была готова идти куда угодно, чтобы только избавиться от близкого соседства ненавистной ей старухи. И выбраться из этих, начинавших давить на нее стен.

На пороге леди Хэрриет неожиданно остановилась. Теперь ее глаза смотрели на Линни с вновь пробудившимся интересом.

— Скажи, не носишь ли ты, часом, под сердцем дитя? — Она пронизывала Линни взглядом, словно пытаясь добраться до самых заветных глубин ее сознания, чтобы получить там ответ на интересовавший ее вопрос. При этом костлявые пальцы бабушки с силой впились в ее руку. — Ну же, отвечай мне, Линни. И не смей лукавить!

Линни в этот момент отдала бы все на свете, чтобы ответить на вопрос бабки утвердительно. Хотя любому это желание могло показаться странным и даже порочным, Линни прямо-таки подмывало сказать «да». Но, увы! Оснований для этого не было.

— Я не знаю, — честно сказала она, хотя и чувствовала себя при этом донельзя несчастной.

Непонятно было, удовлетворил ли ее ответ леди Хэрриет. Но зато она сама пала духом окончательно, и ею овладело отчаяние.

У нее была возможность жить с мужем и иметь от него ребенка. И другой такой возможности ей не представится. Ни один мужчина не захочет на ней жениться.

Но даже не это было самое худшее. Дело в том, что теперь она сама не захотела бы жить с другим мужчиной.

Глава двадцать вторая

Их собрали как актеров, которым предстояло принять участие в фарсе. Каждый из них должен был отыграть отведенную ему роль, а потом покинуть подмостки, чтобы предоставить возможность выступить другому участнику представления. Линии, однако, полагала, что спектакль получится очень печальный.

Генри Плантагенет, граф Анжуйский и герцог Нормандский, сидел в кресле лорда Мейденстона и чувствовал себя в нем весьма вольготно. Справа от него восседал высокий и привлекательный Юстас де Монфор, а слева — Экстон де ла Мансе вместе со своей матерью и братом. Лицо у леди Милдред было грустным — видно было, что она испытывала страх за исход предстоящего поединка. Питер же угрюмо хмурил брови и искоса бросал грозные взгляды на сэра Юстаса. Можно было подумать, что это ему, а не его брату Экстону предстояло сойтись в бою с де Монфором. По правую руку от сэра Юстаса стояли стул Беатрис и еще два свободных стула, предназначенные, очевидно, для сэра Эдгара и его матери.

«Но где же мое место?» — подумала Линни. Судя по всему, оно находилось совсем не там, где должны были сидеть ее родственники, поскольку герцог, стоило ему только увидеть молодую женщину, махнул унизанной перстнями рукой, подзывая ее к себе.

«Здесь у меня нет ни друзей, ни сторонников, — уныло подумала она. — Вернее, у меня нет сторонников, которые бы обладали силой и властью, поскольку Беатрис, без сомнения, со мною заодно». Чтобы убедиться в этом, Линни достаточно было бросить взгляд на дорогое, бледное от волнения лицо сестры. Их глаза встретились, и Линни ощутила благодатный прилив сил и энергии. Она убедилась, что Беатрис по-прежнему ее любит, и, следовательно, она, Линни, не должна вешать носа.

Она набрала в легкие побольше воздуха и упрямо вздернула подбородок. И только после этого отважилась взглянуть на Экстона.

На первый взгляд его можно было принять за высеченную из камня статую — настолько неподвижными и бесстрастными были его черты. Даже светло-серые глаза, которые могли метать молнии, а могли превращаться в подобие льдышек, выглядели сейчас как два отполированных прозрачных кристалла. Они ничуть не изменили выражения, даже когда Линни встретилась с ними взглядом, и оставались непроницаемыми, твердыми и колючими.

Тут бабка ткнула ее в бок, и Линии поняла, что ей надо пройти к стоявшему на возвышении столу, за которым сидел герцог. Кроме сидевших за столом важных господ, в зале никого не было. Слуги сгрудились у очага, готовые по первому сигналу будущего короля Англии сорваться с места, чтобы исполнить любое его повеление. Линии медленно подошла к герцогу.

— Милорд, — произнесла она, склонив голову перед молодым человеком, от которого зависели судьбы всех находившихся в зале людей. Она предпочитала смотреть на оживленные черты Генри, нежели созерцать надменный профиль лорда Мейденстона.