Иногда ему прямо-таки приходилось запихивать в меня съестное. Правда, пила воду: жажда — пожалуй, единственное чувство, которое оставалось, кроме позывов к удовлетворению естественных потребностей.

Говорят, в таком состоянии люди начинают ходить под себя. Я до этого не дошла. Природная брезгливость у меня оказалась сильнее депрессии, и даже жажды жизни. Но все равно, толку от меня было, как от какой-нибудь колоды.

Мой сын не знал, что делать. Приводил ко мне врачей, звонил во Францию Манане советоваться, даже пробовал воздействовать на меня через бабушку с дедушкой. Пришлось им все рассказать, и Катерине заодно. Не знаю уж, кто как воспринял новость, меня это абсолютно не интересовало. Но все попытались как-то на меня повлиять, и все с нулевым результатом. На врачей я внимания не обращала. Они приходили, смотрели и уходили, выразив сожаление, что в моем положении их средства противопоказаны.

Один раз в сопровождении отца приехала моя мама Под ее ламентации я закрыла голову подушкой, и только. Она повозмущалась, но принуждена была отступить, и больше не приезжала, осведомляясь о моем состоянии по телефону.

Отец приезжал регулярно, привозил еду и сидел около меня часа по два, рассказывая о том, как у кого идут дела. Видно, надеялся, что это меня хоть как-то заинтересует. Напрасный труд.

В результате, все сошлись во мнении, что меня надо оставить в покое. Все равно в моем положении антидепрессанты и другие психотропные принимать нельзя. Вроде, так иногда бывает у беременных. Остается надеяться, что пройдет само. Особые ставки делались на рождение ребенка.

Больше месяца маялся со мной бедный мой сын. Ему приходилось и учиться, и обслуживать свою бессмысленно лежавшую на диване мать. Сначала ему помогала подружка, пресловутая Машка Королева, а потом она куда-то исчезла. Вероятно, ей просто надоело. Иван, правда, друга не бросил — привозил продукты на своей машине.

Катька приезжала раз в неделю, чтобы помочь брату меня помыть. После процедуры тут же уезжала. Со мной не поговоришь, а с Сережкой она общаться избегала. Информацию, скорее всего, получала от деда. Как-то я услышала ее разговор с братом:

— Если мама не придет в себя до конца января, плакала моя поездка в Штаты. Я же не могу бросить ее вот так?! И угораздило ее забеременеть. В ее возрасте бабушками становятся. Надо было выкинуть такой фортель! А я не могу позвонить Эрику и все ему рассказать. Мы с ним больше не общаемся.

— Не переживай особо, мы и без тебя справимся. Главное, чтобы она выздоровела.

Сережка не жаловался, но приходилось ему нелегко. Для парня в его возрасте это совершенно дикая ситуация. Я умом все понимала, но мне было безразлично. Если бы мне сказали, что завтра я умру, я бы и тут не пошевелила пальцем.


Закончилось это в одночасье где-то в середине декабря. Я проснулась рано утром с острым желанием выпить кофе. Сережка давно уехал в институт, и дома никого не было. Пришлось встать, пойти на кухню, с трудом переставляя отвыкшие от ходьбы ноги, и сварить себе кофе. Он показался мне необыкновенно вкусным. Прихлебывая этот божественный напиток из большой фаянсовой чашки, я сидела, смотрела в окно, и вдруг поняла, что жизнь продолжается. Эта мысль вызвала жуткий голод. Я сварила себе то, что нашла в холодильнике: сосиски, полила их кетчупом и слопала за милую душу. Они тоже оказались потрясающе вкусными. Где-то на периферии сознания болталась мысль, что вообще-то я не ем сосиски.

Потом встала и пошла по квартире. Ужас! Порядка не было никакого. Гора грязного белья давно вылезла из корзины и громоздилась на полу. Грязь на кухне превышала всякое вероятие. Посуда в раковине высилась опасной горой. Туалет вонял.

Я же каждый день туда хожу, но почему-то заметила только сейчас. Я заглянула в ванную. И в этом я мылась? Вернее, меня мыли. Да, хороша же я была, если ничего не замечала.

В такой грязи могут выжить только тараканы. Странно, что они до сих пор не завелись.

Надо немедленно начинать приводить все в порядок. Или сначала в магазин? В доме ничего нет.

Я бросилась к вешалке, достала пальто, и тут взгляд упал на отражение в зеркале…

Эта старая замученная тетка — я? Нет, в таком виде я на улицу не выйду. Мне надо неделю в ванне отмокать, кремами мазаться и приводить себя в порядок, только после этого можно людям показаться. Для начала можно хотя бы голову вымыть, а то грязные волосы свисают сосульками. Бросив пальто, я рванула в ванную и засунула голову под кран. Намылила шампунем целых два раза, насуслила бальзамом, закрутила полотенцем… Надо бы еще и покраситься, а то вся седая стала. Правда, говорят, что у беременных краска на волосы не ложится. Ну вот, вопрос о походе в магазин отпал сам собой. Не идти же с мокрой головой.

Решила: в магазин пошлю Сережку, когда домой вернется. Вышла из ванны, снова посмотрела на себя в зеркало, вернулась, все с себя сорвала и вымылась под душем, стараясь лишний раз ни к чему не прикасаться, кроме мыла и мочалки. С остервенением терлась и поливалась горячей водой, пока на теле не перестали образовываться катышки, а вся ванна не покрылась грязно-серыми хлопьями пены. Вылезла, и, не вытираясь, голышом побежала в комнату. Не вытерлась потому, что на голову израсходовала единственное чистое полотенце. Второго приемлемого полотенца просто не было. Сдернула с кровати простыню, вытерлась ею и бросила в грязное.

Долго искала в шкафу чистое нижнее белье, и нашла! Комплект, который я привезла из Бельгии, так и лежал в пакете, ненадеванный. Сверху натянула старые спортивные штаны и Сережкину майку. Буду убираться.

Первым долгом я отправилась обратно в прихожую. Повесила пальто на место, вытащила из шкафа у двери всевозможную бытовую химию и тряпочки разного назначения.

Делать все равно ничего не хотелось. Но я себя пересилила: поставила стираться темное белье, светлое сложила в мешок, перемыла накопившуюся посуду… Когда это я копила посуду? Оттерла плиту. Такой грязной она не была никогда. Я вообще любое пятно отмываю сразу, пока не пришкварилось. А тут пришлось тереть минут двадцать.

Посмотрела на пол — батюшки! Сережка все это время пылесосил, но не мыл. В коридоре и кухне грязь по колено. Подумала — отдохну, потом помою. Но не стерпела. Сдвинула стол, водрузила на него стулья. Решительно достала из туалета ведро и тряпку и приступила. Пришлось три раза наливать новую воду, но кухня стала чистой

Надо было мыть дальше. Я посидела с полчасика, выпила еще кружку кофе с молоком, а потом рванула драить санузел. Вымыла ванную и туалет, изведя при этом домашнюю химию под ноль. Надо будет купить. В очередной раз поменяла в ведре воду, вымыла коридор, и тут наконец решила, что можно отдохнуть от трудов праведных.

Налила себе чаю, и тут зазвенел звонок у входной двери. Кого еще черт несет?

Я сполоснула руки под краном и пошла открывать. Все-таки я еще не совсем пришла в себя. Даже не спросила, кто там, просто повернула замок и распахнула дверь.

Передо мной стоял Пеллернен. Такой же, как летом, высокий и седой, только в коротком кашемировом пальто и шарфе вместо майки. Он смотрел на меня в упор своими черными глазами.

Я хотела что-то сказать, но только глупо хлопнула ртом, и отступила шага на два. Анри вошел в квартиру, втащил за собой чемодан на колесиках, и закрыл дверь, ни на секунду не сводя с меня глаз.

Смотрел на седину в моей давно не крашеной голове, замученное постаревшее лицо без тени косметики, замызганную майку и домашние штаны с пузырями на коленках, на округлившийся уже живот.

Сгреб обеими руками, прижал к себе и начал быстро-быстро целовать в макушку.

Потом отстранил немного, и произнес:

— Неделю назад ко мне с документами приехал этот проныра Жакоб. Он рассказал, что был в Москве и встречался с тобой. Передал мне твои материалы, и, между прочим, ляпнул, что, по его мнению, ты беременна.

Я хотела спросить, как Жакоб догадался, но только стояла и хлопала глазами.

— Меня как по голове ударило! Что я наделал! Да меня убить мало! Я оттолкнул тебя, оскорбил, поверил наговорам первого встречного…Даже не потрудился разобраться. А ты не избавилась от моего ребенка, носишь его, совсем одна. Бедная, бедная! Ты исполнила свою клятву, а я нет…Я же тоже тогда поклялся… Так поступают только подлецы. Боже, Надя, что я наделал! Какой же я дурак! Какой идиот!

Он повторил это раз пять. Потом разомкнул объятья, и я тихо сползла вдоль его тела на пол. Там села и заплакала. Слезы текли неостановимо. Из моих глаз проливались соленой водой все напряжение, вся мука последних месяцев.

Анри не стал меня утешать, просто сел на пол рядом со мной, достал из кармана носовой платок и стал молча вытирать мне глаза. В какой-то момент я поняла, что и он тоже плачет.

Так сидели мы, не на реках вавилонских, а на старом линолеуме у входной двери, и плакали. Пока она не открылась, и не вошел мой сын.

Он уставился на нас, и задал вопрос:

— А что-й то вы тут делаете, а?


03.03.2008. Москва