Правда, высокой Таня так и не стала. А вот интересной – несомненно, была, и сама это знала. В десятом классе у нее появилось целых два ухажера, и с одним из них она встречалась последние несколько месяцев. Встречи заключались в совместных походах в кино с последующими торопливыми поцелуями в подъезде. Правда, Тане это довольно быстро надоело, и она начала избегать свиданий. Собственно, девушка больше недоумевала, чего приятного находят в этом люди, кроме удовольствия сообщить подружкам, что у тебя есть парень. Одна польза – теперь Таня была убеждена, что целоваться она умеет отменно. Но когда Таня думала про Костика, в душе у нее все переворачивалось. Для Лебедева она, конечно, остается малявкой…

В конце учебного года Тане исполнялось семнадцать. Десятилетку она заканчивала с отличием. Но за ее поступление и так почти не волновались – девочке в армию не ходить.

В последнее время стали популярными профессии экономиста и юриста. Таня выбрала юридический. Конкурс предвиделся высокий, а блата – никакого. Зато нашелся хороший репетитор по истории и обществоведению – приятная, мудрая женщина. Доступно и подробно Надежда Михайловна объясняла ей, почему теперь надо говорить только про «перестройку и гласность», а вот про «ускорение» упоминать больше не стоит3. После освоения очередной порции «социализма» Надежда Михайловна наливала Тане чай, и они разговаривали «по правде». Репетитор знала много интересного. К примеру, что кошки видят цветные сны и могут лечить людей. Или что существует ясновидение и передача мыслей на расстоянии. Рассказывала странные случаи. Казалось, Надежда Михайловна знает все. Таня даже рискнула задать ей давно интересующий вопрос: «Есть ли все-таки Бог?» Репетитор вздохнула. «Нет, Танечка, нету, это точно. Материя первична, здесь диалектика права». Возвращаясь домой, Таня долго обдумывала слова учительницы. Надежде Михайловне она доверяла, и от этого ее ответ вызывал бесконечную тоску. Зачем питать иллюзии? Конечно, нету…

Готовясь к выпускным экзаменам, Таня закрывалась в своей комнате, раскладывала вокруг учебники, но сама все чаще и чаще подходила к открытому окну и стояла, в необъяснимой тревоге глядя на распускающиеся деревья.

Кстати, у нее ведь была теперь своя комната! Точнее, комната Сереги. Молодоженам оказалось тесным и в ней, и в небольшой квартирке Катиных родителей, особенно теперь, когда предвиделось пополнение. И старшие Звягинцевы приняли интересное решение – поселились в бывшей бабушкиной квартире, а двушку оставили детям.

Брат с женой перебрались в большую комнату, сделали в ней ремонт, а Таня обустроилась в маленькой. Можно было, конечно, отделить в бабушкину квартиру «молодых», но Кате не захотелось уезжать из района – ее родители оставались под боком, в соседнем подъезде. Да и Тане нравилась новая жизнь: самостоятельная, но «под присмотром» брата. С Катей она сдружилась еще крепче, они постоянно находились дома вдвоем, и Таня оберегала беременную невестку, как могла.

И вдруг, как гром среди ясного неба: Сережу выгнали из института, с последнего курса, прямо перед дипломом! А вместе с ним и такого порядочного, благоразумного Павлика. Мама сразу слегла, отец кричал, выходил из себя. Конечно, во всем виноват Костя Лебедев – ввязал их в подпольный бизнес! Кажется, ребята что-то продавали в институте. Вот обидно – Таня знала, сколько народу занимается настоящей фарцовкой4, и никто никогда не попадается. А тут… Хорошо, хоть обошлось без милиции. Все члены семьи ходили зелеными от страха – вдруг Сережу посадят!

Все еще можно было исправить, подключить кого-то из родственников, например, дядю Юру, но… Сразу же пришли повестки в армию. Сереже как раз исполнилось двадцать два, Паше – на год меньше. А идти должны будут с восемнадцатилетними…

Пашкины родители теперь не выходили от Звягинцевых – решали, что делать. «Может, это и к лучшему, – успокаивал себя отец. – Выбьют из них дурь, да и здесь подзабудется. Все служат, и ничего… Времена теперь другие, придут, восстановятся в институте». Катя, конечно, ревела – через три месяца ей рожать. Мама тоже плакала. Шепотом произносилось: «А вдруг в Афганистан?», и тайком от отца женщины снова и снова названивали дяде Юре. Пашкины родители тоже искали знакомства, но у них не было никаких реальных завязок в этой области.

А выручила, в итоге, Костина мама. Между прочим, Лебедева из его института не исключали, но он ушел сам, из солидарности. Чувствуя вину, его мать позвонила Серегиным родителям, и, безропотно выслушав все, что ей высказали про сына, предложила помощь. Покойный отец Кости был военным, и у него остались друзья, один из них в чине полковника служил в Казахстане. Вопрос решился быстро. Пришлось, конечно, скинуться, но размеры «благодарности» были относительно скромными. Зато теперь родители знали, что все трое попадут в одну часть и в случае чего будет, к кому обратиться за помощью.

Поэтому и проводы получились общими – на троих. «Предки» сидели в квартире, а молодежь тусовалась во дворе. Кстати, в этот день Таня впервые увидела Костину маму – неожиданно маленькую женщину с простым, усталым лицом. Видимо, она давно и катастрофически не справлялась с задачами воспитания.

Таня очень волновалась. Во-первых, ей было страшно за брата – впервые в жизни они расстаются так надолго. Во-вторых, она не знала, идет ли ей новая белая юбка – настоящая «мини», а Катю спросить не могла – та лежала на сохранении. А в-третьих, пыталась понять, провожает ли Костю какая-нибудь девушка. Девушек, прямо скажем, пришло немало, но, кажется, ни на одну из них, кажется, Лебедев не возложил ответственности ждать его целых два года. Интересно, как будет выглядеть Костя без своих шикарных волос? Да все равно… наверняка лучше всякого.

– Сеструха, иди сюда, – позвал Сережа.

Все уже сидели за импровизированным столом, сооруженным из двух досок и нескольких табуреток. Таня постаралась подойти как можно непринужденней, слегка улыбнулась.

– Танюша! Какая ты красивая сегодня, – обрадовался Павлик. – Садись к нам.

Он усиленно отряхивал для нее заржавевший бочонок.

– Это что, Танька? – удивился Костя. – Как дети-то растут! Танюха – это ты или не ты?

И взгляд, и интонации его теперь были совсем другими, не то, что в прошлую встречу – Костик выглядел заинтригованным.

Таня втайне на это и рассчитывала. Она и сама знала, что изменилась. «Конский хвостик» девушка давно сменила на модное градуированное каре. Она уже привыкла слышать комплименты своей складной фигурке, а с парнями чувствовала себя более, чем уверенно. Но сейчас внутри у нее все дрожало.

Таня изящно приземлилась на бочку, с ужасом думая, как будет выглядеть белая юбка после того, как она встанет. Выдержала небольшую паузу, а потом, словно вспомнив, что забыла ответить, повернулась к нему и произнесла рассеянно:

– Не знаю. Наверное, я.

Костя замолчал, и она больше не смотрела на него, но чувствовала, что он поглядывает в ее сторону.

– Эх, Танюша, – Паша явно уделял ей внимание, – на два года из жизни выпадаем. Уведут тебя, как пить дать, уведут,

Это очень хорошо, пускай. Пусть он видит!

– Что-то ты, Паха, запамятовал, – вдруг прищурился Костик. – Помнится, лет шесть тому назад Татьяна Михайловна обещала руку и сердце мне. Я даже помню, когда – как Серому шестнадцать исполнилось. А теперь сидит, делает вид, что забыла. Ну, конечно, два года-то ждать…

Таня насмешливо посмотрела на него:

– Почему же, я помню. Только ничего я тебе не обещала. Я сказала: «Подумаю». Чуешь разницу?

– Ну и как? Подумала? Время-то было! – не унимался Лебедев.

– Э-э-э, притормози-ка на поворотах! – вмешался Серега. – Чтобы я – свою родную сестру – да такому оболтусу отдал? Не для того растили. Вон там, выбирай, этих можно!

Брат кивнул в сторону девушек. Ира, кстати, тоже была здесь. Она успела побывать замужем и развестись, но Костю явно не забыла.

– Этих – можно, но не нужно, – вздохнул Костя. – Не разрешаешь, значит? А жаль…

Он продолжал задумчиво смотреть на Таню.

– Что-то ты быстро отказался, – усмехнулась она.

– А я еще не отказался, – снова прищурился Костик.

– Танька, хорош, – Сережа погрозил ей пальцем. – Только через мой труп. И не заигрывай с ним, это опасно. Вот Павел – другое дело. Это я одобряю.

– Ладно, прекрати, Серый, совсем человека в краску ввел. Какое замужество, ей учиться надо, – вмешался Павлик.

Таня, между прочим, вовсе не собиралась краснеть, но с удивлением заметила, что Паша сам изрядно смущен. Ей вдруг стало легко-легко. Она поняла, что может сказать и сделать всё, что угодно.

– А знаешь, я, пожалуй, буду тебя ждать, – и она с вызовом посмотрела на Костю. – Если ты не передумал, конечно.

– Че-го? – вздыбился Сережа. – Да ты хоть знаешь, какая по очереди «ждать будешь»? Дурында!

– Ловлю на слове, – с таким же вызовом ответил Костя. – А очередь мы раскидаем.

На улице появился отец Павлика.

– Ребята, хватит, сворачивайтесь! В пять утра вставать, вещи не собраны. Павел, давай, дуй домой, пока я добрый.

Остальные «предки» тоже вышли во двор. Мама Костика стояла за спиной у сына, не решаясь ничего сказать, только поглаживая его по голове. А он все смотрел Тане в глаза и не собирался первым отводить взгляд.

– Завтра уедем рано. Прощаться будем?

– Я выйду, – тихо произнесла она, и соскользнула с бочонка.

Ничего, если и испачкалась, в темноте уже не видно. Серега, подозрительно глядя на сестру, подхватил ее под руку:

– Пошли.

Пока они поднимались по лестнице, быстрым шепотом говорил:

– Тань, прошу, Катюху не оставляй. Я на тебя надеюсь, ты мой самый верный друг. С малышом помогай, ну и все такое… За меня, ладно?

– Конечно, – серьезно кивнула Татьяна.

Она вдруг представила, что завтра Сережки уже не будет, он уедет неизвестно куда, и заревела, прижавшись к его плечу.

– Ну, что ты, маленькая, не надо, – брат погладил ее по спине.

Уже перед самой дверью он обернулся:

– Танька, блин, предупреждаю, на полном серьезе. Чтобы ни про какого Лебедева я больше не слышал. Друг он классный, но что касается девок… Короче, всю жизнь тебе поломает.

– Да чего ты? – огрызнулась она, притворяясь удивленной. – Так, перебросились словом, не будь маньяком.

– Знаю я тебя, ты, если что в голову вобьешь…

– Ну где вы там – целый час поднимаетесь! – выглянула мама. – Сереженька, пойдем, я покажу, что в рюкзаке лежит.

– Тань, – шепнул брат уже в дверях, – не забудь, где деньги спрятаны, отдай Катерине. И предкам ничего не говори.

– Мог бы не повторять, – обиделась она.

До пяти утра оставалось несколько часов, и Таня не стала ложиться, боясь проспать. Только сменила белую юбку на домашний сарафан и устроилась с книжкой в кресле. Но буквы сливались, а голова ничего не соображала. Незаметно она задремала. Что-то толкнуло ее, и Таня проснулась, в ужасе уставившись на часы. На кухне уже завтракали.

– Я с тобой, на призывной, – заявила она брату, наскоро отхлебнув чай.

– И я… – начала мама.

– Э, нет, дорогие, – Сережа был категоричен, – прощаемся здесь. Надоели сопли. С Катькой никак не могли расстаться, весь коридор больничный рыдал, теперь вы начинаете.

– Правильно, – сказал отец. – Они люди военные, вот пусть сами и едут. Тем более что втроем.

Наконец поцелуи были собраны, но Таня все равно спустилась за братом во двор. Было зябко и темно. Две фигуры: длинная худая и коренастая пониже – маячили у подъезда. Серега остановился и положил рюкзак на ступеньку. Пользуясь заминкой, Таня быстро подошла к ребятам, досадуя, что сообразила выйти в стареньком сарафане.

– До свидания, Танюша, – произнес Павлик.

– Счастливо тебе, Паш, – слабым голосом ответила она и повернулась к Косте.

Ее слегка знобило. Таня знала, что должна сделать, и ужасно боялась. Боялась, что осмелится и одновременно – что так и не решится.

– Ну, будем прощаться, Танюха? – Костя распахнул шуточные объятья.

Тогда Таня поднялась на цыпочки, обхватив его шею, и поцеловала прямо в губы. Костя на секунду замер от неожиданности, а потом ответил на ее поцелуй. И это она думала, что умеет целоваться? Голова у Тани закружилась, она словно выпала из реальности в межзвездное пространство. Только чувствовала, как Костя крепко прижимает ее к себе, а его горячие руки гладят ей спину. Тане вдруг стало так страшно, что она вырвалась, как тогда, в детстве, и, не глядя ни на кого, бросилась в подъезд. Перепрыгивая через ступеньку, взлетела по лестнице и замерла в пролете между этажами. Когда она отдышалась и решилась взглянуть в грязное темное оконце, фигурок во дворе уже не было.

Мама, наверное, все видела. Теперь она и про Таню скажет: «Совсем бесстыжая». Лицо у нее горело. Что подумает Сережа, Паша? Но жалеть о случившемся она не могла. Никогда в жизни Таня не испытывала такого счастья, как в этот грустный для семьи день.