Яна Перепечина - Непридуманная сказка

Начал с Олеси, как с самой, на его взгляд, пропащей. Узнать, где она работает, и познакомиться с ней на рынке оказалось проще пареной репы.

В тот день он, хорошо и дорого одетый, неспешно шёл по рядам и, будто задумавшись о чём-то, рассеянно окинул взглядом вешалки с нижним бельём, которым торговала Олеся.

- Вам что-нибудь показать, молодой человек? – с готовностью подскочила та.

- Да нет, спасибо, - тепло улыбнулся ей Виталий, - не для кого мне такую красоту покупать. Не попадаются мне как-то такие прелестные девушки, как вы.

Она на удивление легко попалась на его грубые, шитые белыми нитками заигрывания – он даже удивился – и включилась в диалог. Ему сразу стало неинтересно и совсем уж противно. Но он терпел.

Вообще их «роман» разгорелся быстро и жарко. Виталию, представившемуся, впрочем, Василием, не приходилось даже выдумывать предлоги для встреч. Олеся сама приглашала его в кино и к себе. И он ходил, изображая горячо влюблённого, а сам с трудом терпел её общество. Плоские сальные шутки любимой, её громкий хриплый смех, её тяжёлое одышливое дыхание чересчур тучного человека – всё вызывало в нём отвращение. Но приходилось мучиться: дело надо было довести до конца.

К счастью, ни о какой близости речь не шла. Олеся сама избегала её. И Виталий знал, что у него есть ещё месяц-полтора в запасе, пока она не оправится после родов. Но ему и не нужно было больше. Его план был построен по принципу молниеносной войны. Сам себе он свою задачу сформулировал лаконично: пришёл, увидел… растоптал. И посмеялся: ну, чем не Юлий Цезарь?

И всё шло вполне в соответствии с его планом. Олеся быстро влюбилась в него. А уж когда он стал заводить разговоры о свадьбе и семейной жизни, и вовсе стала смотреть на него с собачьей преданностью.

Сложнее было не попадаться на глаза двум её закадычным подружкам – объектам второй и третьей частей его плана – и маме. Но и с этим он легко справился. Предложил Олесе отправить маму в санаторий за его счёт, что привело её в полный восторг. С подружками тоже всё вышло просто и изящно. Стоило только слегка сыграть на ревности и гордыне «любимой». Буквально в первый свой визит к Олесе он попросил посмотреть альбомы с фотографиями. Вытащив из кипы снимков один, на котором его «наречённая» была изображена вместе с Натальей и Машей, которых он сразу узнал, Виталий с улыбкой, демонстративно не замечая её мрачневшего с каждым его словом лица, сказал:

- Какие славные девушки. У тебя очень красивые подруги, милая. Прямо и не скажешь, кто из вас краше. Бывает же такое! Ты пригласишь их к нам на свадьбу? Они придут с мужьями или и с детьми тоже?

- Они не замужем, - буркнула Олеся и начала собирать рассыпанные по дивану фотографии.

- Значит, ты в вашей компании первой станешь замужней дамой? А они пока одинокие?

- Ну да, - зарделась и сразу оттаяла «невеста».

- Тогда приглашай твоих подружек к нам в гости. Мне будет приятно с ними познакомиться. Буду, как в цветнике, среди вас. Я один, и три такие красавицы вокруг. Мечта любого мужчины…

- Они очень заняты, работы по горло, - отговорилась Олеся, не замечая, как Виталий-Василий спрятал довольную улыбку.

И дальше тоже всё шло по плану. Встречи их были довольно частыми, но не слишком, чтобы хватало сил изображать горячо влюблённого. Он умело разжигал в «подруге» страсть и поддерживал веру в счастливое будущее. И она уже полностью зависела от него и слушалась его беспрекословно.

Один только раз позволила себе пойти против Виталия-Василия, попытавшись его, спящего, сфотографировать. Он ей с самой первой их встречи рассказывал о том, как не любит фотографироваться. Позже стал обещать, что ради неё и в честь особого, торжественнейшего, случая, на свадьбу всё же пригласит фотографа… «Но это потом, потом, любимая. А пока не заставляй меня делать то, что я так не люблю»… И она соглашалась и ни на чём не настаивала.

Но как-то раз, когда он ехал к ней без сломавшейся в тот день, как на зло, машины, пошёл обильный мокрый мартовский снег. Продрогшего и насквозь промокшего Виталия-Василия Олеся уговорила принять горячий душ. Он с удовольствием согласился и так разнежился, что даже задремал на диване, укрывшись пледом, пока «невеста» болтала по телефону с позвонившей из санатория мамой.

Проснулся он от осторожных шагов и звука открывающегося объектива дешёвого фотоаппарата-мыльницы и успел закрыть лицо пледом. Ему ни к чему были материальные подтверждения их с Олесей «отношений». Он был так уверен, что на получившейся фотографии ничего толком не разберёшь, что даже не стал забирать её у Олеси… Как выяснилось, зря. Очень зря.

- Как она погибла? Это ты её убил? – еле выдавила из себя совершенно заледеневшая от холода и от услышанного Саша. Больше всего ей хотелось сейчас заткнуть уши и с плачем кинуться к Ангелине, чтобы больше никогда не видеть и не слышать этого человека… Этого страшного, несчастного, никогда не знавшего материнской любви одинокого человека, разбившего ей сердце.

- Формально я её не убивал. Но да. Это я её убил. Хотя я такого финала не ожидал.

- В милиции сказали, что это было самоубийство. Но я не верила, что она могла сама. Мне казалось, что не такой она человек… А теперь я ничего уже не понимаю… Она сама, да?

- Да.

В тот день они договорились праздновать месяц со дня их знакомства. Олесина мама, уже вернувшаяся из санатория, как раз уехала к младшей дочери в Санкт-Петербург. За несколько дней до назначенного праздника Виталий многозначительно намекнул «любимой» о большом сюрпризе, который ждёт её. Накануне Олеся по телефону отменила запланированный ими поход в кино и загадочно и томно прошептала в трубку:

- Не сердись, мне надо подготовиться к завтрашнему празднику.

Ему готовиться было не нужно. Всё уже давно было продумано и проиграно в голове. Первая часть его плана подходила к концу.

Когда назавтра он позвонил в домофон, Олеся весело прочирикала:

- Проходи, Васечка.

Она ждала его в дверях, разряженная и ярко накрашенная, смешная и даже трогательная в своём нелепом, безвкусном, усыпанном дешёвыми стразами платье с огромным вырезом. Ему на секунду стало чуть жаль Олесю. Но он вспомнил её же в больничном парке, равнодушную, вульгарную и жестокую. Вспомнил её маленького слабенького брошенного сына, которого видел несколько раз, когда его перевели из реанимации в отделение к Валентине Павловне. И жалость испарилась без следа. Из глубин памяти почему-то всплыли слова из детских стихов, и Виталий несколько раз повторил их про себя: «Поделом тебе, акула, поделом!»

Олеся, как только Виталий вышел из лифта, сделала попытку броситься в его объятья – он услышал запах алкоголя и дешёвых духов – наткнулась на полное равнодушие, недоумённо отстранилась и уставилась на него своими водянистыми сильно накрашенными глазами.

- Васечка, что случилось? Ты такой мрачный и без… - она осеклась, но он с ледяной усмешкой закончил:

- Без цветов и без подарка ты хочешь сказать?

- Ничего, ничего, Васечка. Не надо никакого подарка! – виновато засуетилась она. – Ты раздевайся, проходи. Я тут стол накрыла.

- Почему же не пройти, - согласился он холодно. И она снова замельтешила рядом, с тревогой всматриваясь в его непроницаемое лицо.

- Олеся, я пришёл сказать, - начал он, зайдя в комнату и с удовлетворением увидев посредине стол, уставленный всем тем, что в понимании его «невесты» соответствовало романтическому поводу…

- Да, Васечка, - эхом отозвалась она.

- Я хочу прекратить наши отношения.

Если бы он мог в тот момент сфотографировать её, то обязательно сделал бы это. Малосимпатичное, рыхлое лицо её затряслось, ярко-накрашенные, вампирские, губы скривились и из глаз полились мутно-чёрные слёзы, оставляя после себя дорожки стекающей туши. «Это тебе за Артёма», - отстранённо подумал Виталий, узнавший накануне, что был суд и что у её сына появились, наконец, настоящие родители, назвавшие его именно так.

- Но что… что случилось? – наконец смогла выдавить из себя она.

- Я не могу любить женщину, бросившую своего ребёнка, - каждое слово Виталия-Василия заставляло Олесю вздрагивать всем телом. Она с ужасом смотрела на него и беззвучно шевелила губами. Виталий гадливо поморщился.

- Но… Ка-а-ак?! – наконец выдавила она из себя.

- Неважно. Узнал – и всё. Ты совершила подлость, равной которой просто нет на свете, – предала своего новорождённого ребёнка. Оставила его умирать. А тебе известно, что брошенные дети часто погибают не по каким-то объективным причинам, а от тоски? А если и не погибают, то живут… Да это не жизнь, понимаешь?! Ты когда-нибудь ела тепличные зимние огурцы?

Она затравленно кивнула, не в силах отвести от него взгляда.

- А летние, бабушкины, с грядки?

- Конечно, - еле выдавила она из себя.

- Разницу помнишь? Вот огурцы с грядки – это дети, которые выросли в любящих семьях. А зимние – это мы, сироты…

- Мы?!

- Да, мы. Я тоже сирота. И меня тоже бросила та, кто по всем законам, природы или человеческим, должна оберегать, защищать, жертвовать собой и любить. И я такой же, как твой ребёнок. Только я уже большой и сильный, и для меня всё самое страшное уже позади. А вот твой сын две недели был в реанимации. Ты об этом знала? Да нет… О чём я говорю?! Тебе же и было, и есть всё равно. Только бы ничто не нарушало твой покой. Родился малыш? Да шут с ним! Пусть выкручивается, как сумеет! Помрёт – не помрёт для тебя неважно! – он был так зол, что сам поражался себе. Олеся и вовсе смотрела на него остановившимся взглядом обречённого на смерть. Он уже хотел развернуться и выйти, когда она всё же разомкнула свой красный вампирский рот:

- Васечка, постой… прости… прости меня. Я всё, всё, всё поняла и на всё согласна. Хочешь, мы поедем и заберём… - она замялась, - мальчика… к себе? Ты только скажи – я всё сделаю.

Виталий замер вполоборота к ней и подумал, что сейчас задохнётся от душащей его ненависти. О чём она говорит?! О ком она говорит?! Есть ли хоть незначительный по объёму мозг в этой не слишком симпатичной голове?! И сердце? Есть ли у неё сердце? Да и женщина ли она вообще?

Он снова повернулся к ней лицом и медленно процедил, чувствуя, как выплёскиваются через край переполняющие его презрение и омерзение:

- Вчера у твоего несчастного ребёнка появились настоящие родители. Которые будут его любить и никогда не бросят. Они назвали его Артёмкой… Ты ему теперь никто. Да и всегда была никем. Биоинкубатор – не более.

Когда он выходил, то слышал, как она страшно выла за его спиной. Но ему хотелось только как можно скорее оказаться подальше от неё и принять душ со всеми моющими средствами, которые только найдутся в доме.

В тот день Виталий сознательно припарковался не там, где обычно, не под самыми окнами Олесиной квартиры, а гораздо дальше. Подойдя к машине и уже открыв дверь, он краем глаза заметил движение на балконе — Олеся имела привычку махать ему, когда он уезжал. Вот и в этот раз она не выдержала, выскочила на балкон. Возможно, хотела что-то крикнуть, остановить. Виталий видел её, а она его — нет.

Всё произошло очень быстро… Высунувшись по пояс, Олеся пыталась разглядеть среди других его машину, крутила головой во все стороны и всё больше перегибалась через перила. Ещё мгновение — и неверные руки сильно выпившего человека подогнулись, она потеряла равновесие и полетела вниз. Виталий сел в машину.

Пока он курил, пытаясь унять нервную дрожь в руках, раздались крики и почти все, кто был у дома, побежали к ещё не до конца оттаявшему газону, на котором лежала Олеся. Виталий плавно тронул свою «БМВ»: он не пошёл за бежавшими. Ему было неинтересно…

Через две недели он приступил к реализации второй части плана…

- Ты уверен, что Олеся упала случайно? В милиции сказали…

- Я ни в чём не уверен. Она была пьяна. Как обычно, впрочем… Мне показалось, что всё вышло случайно… Но одиннадцатый этаж высоко. Да и сумерки уже были… Да мне и безразлично, что и как произошло… Не тот человек, о котором стоит жалеть… Да и человек ли?

- Господи, Вита… - замерла, не в силах вымолвить нежное имя Саша, и, сделав над собой усилие, закончила, - Виталий, как же так?! Как из доброго, славного парня ты превратился в убийцу?

- Просто у меня не было мамы, которая объяснила бы мне, что убивать нехорошо, - бесцветно ответил Виталий.

В глазах у Саши стояли слёзы, казавшиеся особенно горячими от холода и темноты, окружавших их. На дорожках, проложенных вдоль Москвы-реки, было довольно пустынно. Лишь иногда неспешно прогуливались собачники, с удивлением поглядывая на странную, будто заледеневшую, парочку на скамейке. Но Саша не видела никого. Только двух мальчиков: маленького неведомого ей Артёма, дождавшегося своих папу и маму, и маленького же Виталика, так и оставшегося сиротой. Она будто против воли подняла руку и хотела погладить Виталия по волосам, но он вздрогнул и отшатнулся, посмотрев на неё пустыми глазами. Она тоже отшатнулась и замерла, чувствуя, как сердце ставшее почему-то огромным, заполнило всю её целиком и болит, нестерпимо болит… везде. От этой боли было трудно дышать, шевелиться, глотать и моргать. Только слёзы лились беспрепятственно, не принося облегчения. Саша сглотнула и через силу спросила: