Колін Маккалоу - Непристойная страсть

Но наступил сорок второй год, ему исполнилось двадцать один, и его забрали в армию. С этого момента жизнь стала для него бесполезной, бессмысленной тратой времени. Конечно, от крайностей он себя быстро избавил – ему ничего не стоило найти подходящего дурака, которого он мог беспрепятственно использовать в своих целях. Им оказался пожилой кадровый офицер скорее с душевной, чем с практической склонностью к гомосексуализму до тех пор, пока он не встретил Льюса, своего нового заместителя. Он влюбился в Льюса по-настоящему, очень сильно и трогательно, а Льюс этим расчетливо пользовался. Их связь продолжалась до середины сорок пятого года, когда было уже ясно, что война заканчивается, и Льюс, которому все смертельно надоело, порвал со своим начальником, произнеся напоследок обвинительную речь. В нее он не пожалел вложить столько ядовитых презрительных замечаний, сколько мог придумать. Последовала попытка самоубийства, скандал, которому сопутствовали некоторые открытия в финансовой сфере, в частности значительные расхождения между денежными суммами, проходившими через их руки, и количеством военного снаряжения, полученного за эти деньги. Комиссия по расследованию этого дела очень скоро определила меру участия Льюса, а также его способность сеять хаос и разрушения там, где ступала его нога. Поэтому они обошлись с ним очень просто – отправили его в отделение «Икс», где он по сей день и оставался.

«Но теперь этому пришел конец», – сказал он самому себе.

«Конец!» – прозвучало в темноте палаты.

Какой-то дружелюбно настроенный сержант военной полиции поймал его посреди странствий по Базе номер пятнадцать и сообщил, что госпиталю осталось существовать совсем немного. Они зашли к нему в конуру и распили бутылку пива, обмывая радостную новость. Но теперь, когда он снова в отделении «Икс», мечты о будущей жизни надо отложить. У него есть кое-какие первоочередные задачи. И первейшая из них – разделаться с Лэнгтри.

Верный своему слову, Нейл не стал больше наливать себе, разлив виски в стаканы для Бенедикта и Майкла.

– Господи, ну и надрался же я, – пробормотал он, моргая. – Голова кругом идет. Надо же таких глупостей наделать! Я теперь несколько часов не смогу собрать себя.

Майкл сделал глоток и причмокнул языком.

– Да, штука крепкая. Странно, я никогда особенно не любил виски.

Бенедикт, похоже, отлично преодолел свое первоначальное нежелание пить спиртное, моментально разделался со своей порцией и протянул стакан за следующей. Нейл охотно налил ему еще, убежденный, что Бену это пойдет на пользу.

Льюс, конечно, форменная скотина. Но все-таки до чего же странно, что вожделенные сведения, которые он уже отчаялся получить, пришли к нему именно таким путем. Как ни крути ни верти, а узнал он все о Майкле при помощи Льюса.

Он заставил себя сосредоточиться на лице Майкла, пытаясь увидеть в нем признаки того, о чем говорил Льюс. Что ж, в конце концов все возможно. Но сам он никогда не узнает окончательный ответ на эту загадку. Во всяком случае, тому, что написано в бумагах Майкла, он по-настоящему не верил. Они ведь всегда выдают себя, не могут не выдавать, потому что иначе они просто не смогут добиться своего. Майклу же, это ясно с первого взгляда, нечего выдавать. Но сестренка-то знает, что в этих бумагах, а ведь она не настолько искушена в этом, как мужчины, которые прожили шесть долгих лет почти исключительно в обществе других мужчин. Сомневается ли она насчет Майкла? Ответ здесь может быть только один: конечно, сомневается. В таких обстоятельствах любой засомневается, а она к тому же в последнее время и в самой себе-то не уверена. Но пока что между ней и Майклом ничего не случилось. Так что время у него еще есть.

– А вот как вы думаете, – начал он с трудом, но вполне отчетливо выговаривая слова, – сестренка знает, что мы все влюблены в нее?

Бенедикт посмотрел на него остекленевшими глазами.

– Не влюблены, Нейл! Просто любим. Любим, и любим, и еще раз любим…

– Ну, поскольку она – первая женщина за последнее время, с которой мы так помногу общаемся, – высказался Майкл, – то было бы странно, если бы мы не любили ее. Она очень милая.

– Ты считаешь, что она милая, да, Майкл? В самом деле считаешь?

– Да.

– Не знаю. Милая – мне кажется, не то слово. Я как-то всегда считал, что милая… ну, когда можно прижать, потискать, что ли… Всякие там курносые носики, веснушки, очаровательное хихиканье и прочее. Ну, в общем, сам знаешь. А она – совсем другое дело. Когда первый раз увидишь ее – кажется, она сплошь состоит из крахмала и стали, а язык у нее – как у торговки с базара, но при этом аристократки. И она не хорошенькая. Привлекательна фантастически. Но не хорошенькая. Нет, я не могу сказать, что «милая» – это подходящее для нее определение.

Майкл поставил стакан и немного подумал, потом улыбнулся и покачал головой.

– Если ты, Нейл, увидел ее именно такой, как ты описываешь, значит, ты действительно был сильно болен. По-моему, она прелесть. Глядя на нее, мне хочется смеяться – не над ней, а из-за нее, потому что она есть. Нет, я не увидел тогда, вначале, в ней никакого крахмала и стали, а вот сейчас вижу. Для меня она была милой.

– А сейчас тоже милая?

– Ну я же сказал, разве нет?

– А как ты думаешь, она знает, что мы влюблены в нее?

– Не в том смысле, в каком ты имеешь в виду, – решительно сказал Майкл. – Она – человек, занятый своим делом, и не мечтает всю дорогу о любви. Нельзя видеть в ней школьницу с узким умишком. И вообще, у меня такое странное предчувствие, что если поставить ее перед выбором, она в конечном счете предпочтет свою работу всему остальному.

– Не существует женщины, которая не выбрала бы замужество, если представится хорошая возможность, – возразил Нейл.

– Почему же?

– Для них для всех главное – любовь.

Майкл с сожалением посмотрел на него.

– Ой, Нейл, да перестань ты! Пора бы уж наконец повзрослеть. Ты хочешь сказать, что мужчины не могут жить для любви? Но любовь бывает разная – всех форм и размеров – и для мужчин и для женщин.

– А ты-то откуда знаешь? – разозлился Нейл, не в силах совладать с ощущением, будто его только что отшлепали.

Нечто похожее он чувствовал иногда в присутствии отца. А это совершенно недопустимо. Майкл Уилсон никоим образом не Лонгленд Паркинсон.

– Не знаю откуда, – сказал Майкл. – Это что-то вроде инстинкта. Чем еще это может быть? Я, конечно, не считаю себя специалистом, но просто существуют вещи, которые легко понимаешь, о них не надо узнавать. Человек просто находит себе подобных, но при этом все люди разные. – Он встал и потянулся. – Я на секунду отойду. Посмотрю, как там Наггет.

Когда Майкл через несколько минут снова появился в комнате, Нейл с явной насмешкой взглянул на него. Он сотворил себе третий стакан чрезвычайно простым способом: выплеснул грязную воду из-под акварели и налил в банку виски.

– Давай выпьем, Майкл, – вздохнул он. – Я подумал, что еще один стаканчик не помешает. У меня праздник.

В час ночи сестру Лэнгтри разбудил звон будильника – она поставила его на это время, потому что ей необходимо было проверить Наггета, – как раз к этому часу у него должно было наступить облегчение. К тому же, покинув отделение, она не могла отделаться от ощущения, что каким-то образом все должно было сегодня идти не так, как обычно, и это тревожило ее. В общем, пойти и проверить не помешает.

Еще со времен стажерства сестра Лэнгтри приучила себя не лежать в постели, а вставать быстро, без промедления, так что она сразу же соскочила с кровати и принялась переодеваться в брюки и куртку, даже не позаботившись поддеть сначала нижнее белье. Затем натянула тонкие носки и завязала шнурки на дневных туфлях. В такое время никому не придет в голову поинтересоваться, соответствует ли ее одежда установленным предписаниям. Часы и ключи лежали на бюро вместе с фонариком. Она положила их в один из четырех накладных карманов куртки и тщательно застегнулась. Так. Все готово. Остается только помолиться богу, чтобы в отделении все оказалось тихо и спокойно.

Когда она проскользнула за занавес у входа и на цыпочках прошла по коридору, все было очень тихо – слишком тихо, как будто все здесь застыло в неподвижности. Чего-то недоставало, а что-то, наоборот, было лишним, и все вместе создавало впечатление несвойственного этому месту отчуждения. Но через несколько секунд она поняла, что было не так: не хватало звуков дыхания спящих людей, а из-под двери Нейла пробивался узкий луч света и слышалось тихое бормотание голосов. Только две сетки были опущены – над Мэттом и Наггетом.

Подойдя к кровати Наггета, она отодвинула ширму настолько бесшумно, что он не мог услышать ее, но когда она взглянула на него, глаза его оказались широко раскрыты и слабо блестели в полумраке палаты.

– До сих пор еще не вытошнило? – шепотом спросила она, проверив, что в тазу под полотенцем ничего нет.

– Нет, все в порядке, сестренка. Давно уже вытошнило. Майкл принес мне другой таз.

Голос его был едва слышен, измученный и слабый.

– Голова получше?

– Намного.

Она занялась измерением пульса, температуры, давления, потом при свете фонарика занесла результаты измерений в карточку, привешенную к его койке.

– Как насчет чашки чая, Наггет? Я сделаю.

– Еще бы! – Голос его звучал уже покрепче, как будто сама мысль о чае придала ему сил. – У меня вкус во рту, как в клетке у попугая.

Она улыбнулась и пошла на кухню. Никто из них не умел приготовить чай так, как это делала она, ловко и экономно. Это умение выработалось у нее за долгие годы практики в бесчисленных кухнях, начало которой восходило к мучительным до слез дням ее стажерства. И если вместо нее чаем занимался кто-нибудь из мужчин, без случайностей не обходилось: то просыпалась заварка, то выкипала вода или заварочный чайник оказывался перегрет. Но когда чай заваривала она, это было настоящее произведение искусства. И теперь сестра Лэнгтри с молниеносной скоростью вернулась в палату с дымящейся кружкой в руках. Она поставила чай на тумбочку, помогла Наггету сесть, а затем пододвинула стул к кровати и сидела рядом с ним, пока он жадно пил, нетерпеливо дуя на поверхность, чтобы жидкость поскорее остыла, и делая частые, мелкие, как птичка, глоточки.

– Удивительно, сестренка, – начал он, отставив кружку, – когда боль сидит в голове, мне кажется, я до конца жизни не забуду, что это такое, и смогу часами описывать ее, так как я описываю мои обычные боли. Но как только она уходит, я не вспомню, что же я хотел сказать, кроме одного слова: ужасно.

Она улыбнулась.

– Так устроены наши мозги, Наггет. Чем болезненнее воспоминание, тем быстрее мы теряем ключ от той клетки, где оно сидит. Это совершенно нормально и правильно, что мы забываем все самое страшное. И как бы мы ни старались, нам все равно не удастся воссоздать в памяти наши впечатления в их первоначальной остроте. Да мы и не должны этого делать, хоть это и свойственно человеческой природе. Но по крайней мере, не стоит копаться в воспоминаниях слишком уж усердно и часто – просто чтобы окончательно не запутаться в самом себе и в жизни. Надо забыть про боль! Она прошла! Разве не это самое важное?

– Клянусь богом, вы правы, сестренка! – пылко подтвердил Наггет.

– Еще чаю?

– Нет, спасибо. В самый раз.

– Тогда стаскивайте ноги с постели, и я помогу вам встать. Уснете как младенец, когда смените пижаму, да еще в перестеленной кровати.

Он уселся, дрожа от холода, на стул, а она перетряхнула и снова постелила простыни, затем помогла ему облачить свои костлявые конечности в чистую пижаму, уложила поудобнее и, улыбнувшись на прощание, опустила противомоскитную сетку.

Беглый взгляд в сторону Мэтта убедил ее, что он спит, но в весьма необычной непринужденной позе. Нижняя челюсть слегка отвалилась, и рот раскрылся, из горла доносились звуки, подозрительно похожие на храп. Кроме того, из-под простыни виднелись голые плечи и грудь. Но спал он настолько глубоко, что тревожить его не было никаких оснований. И вдруг нос ее наморщился, она застыла, совершенно потрясенная: от него исходил явный запах спиртного!

Нахмурившись, она обвела взглядом пустые кровати, а затем решительно повернулась и быстро направилась к комнате Нейла. Даже и не подумав постучать, она открыла дверь и, не давая им опомниться, заговорила:

– Вот что, приятели, хоть я и терпеть не могу выступать как старшая сестра, но играть надо честно, сами знаете!

Нейл в удобной позе расположился на кровати, Бен сидел на стуле, оба совершенно расслабленные и осоловевшие. Рядом на столе стояли две бутылки «Джонни Уокера», одна пустая, другая начатая.

– Идиоты! – рявкнула она. – Вы что, хотите, чтобы нас всех отправили под трибунал? Откуда вы это взяли?

– А добрый полковник нам помог, – пролепетал Нейл, с трудом справляясь со словами.