— Олли, девочка, теперь я действительно опасаюсь, в здравом ли ты уме. У нас пятьсот семьдесят тысяч долга за то, что мы здесь имеем, и даже если мы их заплатим, то от нашего миллиона останется меньше половины.

— Да, и на них мы отремонтируем дом и построим школу для садоводов-любителей, — заметила я. — То есть я хотела сказать, что могу сделать это сама. А ты можешь продолжать искать работу своей мечты. Останется достаточно и для автомобиля твоей мечты.

— Я этого не вынесу! Столь бесконечное упрямство граничит с абсолютным кретинизмом, — прошипел Штефан. — Пойми наконец своими куриными мозгами, что я не хочу больше видеть это дерьмо! Я хочу нормальную городскую жизнь, нормальную квартиру, встречаться с друзьями, путешествовать. Я хочу побывать на Мальдивах, в Новой Зеландии, в Сан-Франциско наконец.

Мне постепенно наскучила эта нудная песня. Я снова принялась за работу. Моя невозмутимость привела Штефана в ярость.

— А ты останешься совсем одна со своим любимым садиком. Будешь одна и в будни, и в праздники. Так и будешь стоять здесь в своих замызганных штанах и кедах, высаживая дурацкие цветочки в такие же дурацкие горшочки, и делать вид, что в мире не существует ничего более важного. Ты будешь говорить своим цветочкам всякую ерунду, даже не замечая, как это выглядит со стороны. Как неприятна вечная грязь у тебя под ногтями и постоянно испачканное лицо, насколько ты вся неприятна. А после этого ты еще спрашиваешь, почему я завел роман с другой женщиной?

В течение этого монолога я набирала в легкие побольше воздуха, а под конец со свистом выдохнула его от возмущения. Вот теперь он окончательно меня добил.

— Я тебе неприятна?!

— Конечно, ты мне неприятна, — ответил Штефан. Его лицо исказила ярость, полные губы стали совершенно бесцветными. — Ты неприятна любому мужчине. Как ты думаешь, почему мои друзья все реже и реже приглашают нас к себе?

Я все еще не могла до конца осознать сказанное им.

— Я тебе неприятна! Я — тебе!

От беспомощности я начала громко смеяться. Это действительно было смешно! Я ему неприятна. Моему собственному мужу.

— Посмотри на себя, — сказал Штефан.

Но я смотрела только на него и вся тряслась от смеха. Затем совершенно безо всякой паузы разразилась плачем. Да, я была истеричкой. Нервы сдали окончательно. Слезы лились из глаз рекой. Но все-таки поводов плакать было больше, чем поводов смеяться.

Штефан, очевидно, расценил эти слезы как мое поражение и готовность подчиниться.

— И если ты не хочешь меня потерять, то хорошо бы тебе немножко поднапрячься, — сказал он.

Я лишь всхлипывала, не в состоянии промолвить хоть слово. Я превратилась в дождевальную установку.

Когда же слезы иссякли, Штефана уже не было в оранжерее.

Я бы с большой охотой спряталась в наших руинах и появилась бы там после восьми вечера, чтобы сообщить Штефану, что, к сожалению, мы проиграли это пари. Но дело было не только в Штефане, которого я тем самым могла бы лишить его доли выигрыша, речь шла также об Эвелин и Оливере. А для этих двоих я уже сделала достаточно «хорошего». Мне лишь очень хотелось надеяться, что Оливер к этому времени был уже обкурен и сам не слишком соображал, когда ложился со мной в постель.

Никогда еще мне не было так тяжело возвращаться в квартиру Оливера, как сегодня.

Оливер стоял возле кухонного стола и что-то готовил. Так было почти всегда, пока я у него жила. Из кастрюли доносился упоительный запах пряностей. Впрочем, следовало признать, что, когда готовил Оливер, запахи всегда были упоительные.

— Привет, — сказала я, закрывая дверь.

— Привет, — ответил он, не оборачиваясь.

По его голосу я не смогла определить, какое у Оливера настроение, но то, что, отвечая на мое приветствие, он не добавил свое традиционное «Блуменкёльхен», было нехорошим признаком.

С другой стороны, со вчерашнего вечера наши полудетские прозвища стали неприемлемы. Если называть вещи своими именами, мы потеряли вчера нашу невинность. И дружбу нашу, по-видимому, тоже.

— Мне очень жаль, — произнесла я, опустив глаза.

Оливер наконец обернулся. Но, даже не глядя ему в лицо, я была уверена, что брови у него сейчас намного выше своего нормального положения.

— Что это было? — Голос Оливера все еще звучал нейтрально.

— Мне очень жаль, — повторила я.

— А что именно тебе жаль?

— Да, собственно говоря, все.

— Пожалуйста, смотри на меня, когда со мной разговариваешь, — произнес Оливер.

Его голос сейчас очень походил на голос Фрица, когда тот начинал читать свои воскресные проповеди. Неужели и он сейчас скажет мне, какая я бездарь?

Я подняла подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. В его красивые, умные, серые глаза. В данный момент, впрочем, выражение их было довольно мрачным.

— Итак, тебе жаль, что ты вчера переспала со мной? — спросил Оливер.

Я кивнула. Это не было обманом. Мне было жаль, что я перешла дорогу Эвелин. Мне было жаль, что тем самым я еще более усложнила все происходящее.

— И потому, что ты сделала это, чтобы досадить Штефану? — спросил Оливер.

— Откуда ты знаешь?

— Эвелин рассказала мне о Штефане и этой вашей продавщице.

— Получается, что ты знал обо всем раньше меня? — Все знали об этом, и никто не сделал ни малейшей попытки, чтобы рассказать об этом мне. — Ну, прекрасно, ты действительно хороший друг!

— Я тоже так думал, — произнес Оливер и посмотрел на меня, качая головой. — Скажи-ка, Оливия, что это нашло на тебя вчера вечером? Почему ты просто не рассказала мне обо всем, а вместо этого начала вытворять все эти номера а-ля «я-очень-злая-девочка»?

Я нервно сглотнула слюну.

— Потому что я и есть злая девочка.

Оливер все еще качал головой.

— То, что тебе было нужно, так это хороший разговор и чашка горячего какао. Вместо этого…

При упоминании о «вместо этого» по моему телу пробежала дрожь.

— Мы не должны никому об этом рассказывать, — промямлила я. — Это никто не должен узнать, тогда никому не станет больнее.

— Кроме… — Оливер прикусил губу. — Ты права, — произнес он. — Мы станем вести себя так, словно ничего не произошло.

— Да, — облегченно согласилась я. — Поскольку я была пьяна, а ты обкурен.

Оливер поморщил лоб.

— Кто тебе сказал?

— Эвелин сказала, что ты тестировал наш… э-э… ее продукт.

— Я только пару раз затянулся от косячка господина Кабульке, — сказал Оливер. — Это и впрямь достойный продукт. Однако, к сожалению, для меня это не может служить оправданием. Твое же состояние было близким к горячечному бреду.

— Тебе не нужно ни в чем оправдываться, — сказала я. — В конце концов, я тебя соблазнила.

В первый раз за этот вечер Оливер улыбнулся. Но очень коротко. Затем он сказал:

— Я думал, мы не захотим больше об этом говорить. Этого же не было.

— Не было, — с горечью повторила я. — Мы просто будем делать все так, как было до этого. До октября. Затем мы получим свои миллионы и станем радоваться так легко заработанным деньгам.

— Теперь, когда все так удачно разрешилось, можно и поесть, — сказал Оливер.

— Мне очень жаль, что ничего не получилось с ребенком, — продолжила я разговор после первой тарелки жаркого из индейки в кокосовом соусе с овощами.

— Каким ребенком?

— Ребенком, которого не будет у Эвелин, — сказала я.

— Ах, это. Ну, это не было для меня новостью. Мы с Эвелин занялись этим, чтобы прояснить кое-что в наших отношениях. Эвелин, как оказалось, свой выбор сделала.

— А ты?

— Мне остается только смириться с реальностью, разве нет?

— Да, — сказала я.

Если женщина не хочет иметь детей, то мужчине будет очень сложно ее обойти. Это у женщины, мужчина которой не хочет иметь детей, есть масса способов справиться с его нежеланием.

— Я хотел бы прояснить еще один вопрос, — сказал Оливер и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

— Да, какой?

— Те презервативы, которые мы вчера вечером использовали, принадлежали Штефану?

— Да, — устало сказала я. — Я нашла их в его письменном столе. На письменном столе они тоже этим занимались. Представляешь?

Оливер на мгновение прикрыл глаза.

— Поэтому ты тоже захотела непременно сделать это на столе, — тихо произнес он, больше для себя, чем для меня.

— Да, — сказала я и посмотрела на столешницу.

То, что он делал вчера со мной здесь, было просто невероятно. Впрочем, продолжение в постели было не менее грандиозно. Ничего удивительного, что у Эвелин овуляции случаются каждые два дня.

— Оливер?

Он неподвижно смотрел перед собой.

— Все нормально, — сказал он. — Мы ведь не хотели больше об этом говорить. Этого же не случилось, правда? Мы просто продолжаем жить с того момента, когда расстались вчера в обед.

— Точно, — ответила я, готовая в тот же миг снова разразиться слезами.

Но я взяла себя в руки. На сегодня слез было достаточно.

— Дюрр звонил мне сегодня десять раз, — произнес Оливер, чтобы сменить тему, — Телекомпания хочет получить пилотный выпуск программы уже в сентябре. Значит, нам необходимо срочно найти подходящий сад для этого проекта и представить команду, которая будет над ним работать.

— Это тоже должны делать мы?

— Я не имею в виду съемочную группу. А тех людей, которые станут помогать нам в роли садоводов.

— Но ведь уже август. И я не знаю, где мы сможем так быстро найти этих людей. И где возьмем подходящий сад.

— Мы должны это сделать, — сказал Оливер. — Как ты думаешь, а не начать ли нам с отцовского сада?

— Это выставит тебя в нехорошем свете, если ты в качестве первого опыта попытаешься преобразить сад собственного отца, — ответила я. — Нет, нам нужен кто-то другой, А как насчет Элизабет? У нее потрясающий дом, но на участке с момента постройки дома ничего не делалось. Земля заросла сорняками. Это могло бы стать для нас идеальным полигоном, А Элизабет, Ханна и их дети с удовольствием пойдут сниматься на телевидение.

— Что ж, хорошо. Тогда попытаемся начать с твоей подруги Элизабет.

Я понимала, что если дело заладится и все пойдет так, как я задумала, то Элизабет совершенно бесплатно получит великолепный сад рядом с домом, а я еще смогу и заработать, на этом.

— Десерт? — спросил Оливер.

Он снова стал таким, как всегда. Словно вчерашнего вечера и в самом деле не было.

— С удовольствием, — сказала я.


Все, кроме меня, возвратились к обычному распорядку дня. Последовавшие недели проходили, словно так и должно было быть. Если смотреть не слишком пристально. Доктор Бернер, Хуберт и Шерер продолжали следить за нами круглые сутки, господин Кабульке отшкурил и покрасил двери в наших руинах, а Эвелин опробовала на отремонтированной кухне все рецепты зелий из конопли, которые ей только удалось найти в Интернете. Штефан делал вид, что между нами все разъяснилось. Он прекратил аферу с Петрой, в благодарность за это я приложила максимум усилий, чтобы не быть ему неприятной. Мы не особенно много разговаривали друг с другом, он совсем перестал заниматься бухгалтерией и сосредоточился на поисках работы. Относительно «потерянного времени», проведенного в нашем питомнике, он писал в резюме, что трудился все это время «независимым советником по экономическим вопросам».

— Впервые в жизни я рад, что мой отец повсюду сует свой нос, — как-то сказал мне Штефан. — Если бы не он, то за последние два года я набил бы немало шишек.

Но благодаря Фрицу он получил возможность поговорить о работе с директором по персоналу в фирме, которой раньше руководил сам Фриц. И в которой, кстати, трудился и Эберхард.

— Ого, — сказал Эберхард на одном из наших воскресных семейных завтраков. — Получается, что мы в одно мгновение определились на работу. По мне, это довольно странно.

— Определение на работу не означает одновременного занятия высоких должностей, — проговорил Штефан. — Впрочем, директор по персоналу был просто очарован моим резюме. Я именно то, что им нужно.

— Ого! — недоверчиво сказал Эберхард.

— Этот человек кое-чем обязан мне со старых времен, — объяснил Фриц.

— Ах так! — вставила Эвелин.

— Они ищут человека на новое место в филиале в Чикаго, — произнес Штефан. — Я должен буду принять там руководство отделом маркетинга, пока дело наладится, и через пару лет вернуться в Германию. Это уникальный шанс. — Он посмотрел на меня.

Очевидно, я не смела даже в мыслях как-то лишить его этого уникального шанса.

— Чикаго очень далеко, — произнес Оливер и тоже посмотрел на меня.