Но вскоре Виржиния, как обычно, полностью завладела разговором, принялась рассказывать, как они с Джереми обедали у таких-то и ужинали у таких-то, а на следующей неделе приглашены к таким-то. Она всегда старалась произвести на гостей впечатление, упоминая к месту и не к месту громкие имена.

Оливия решила, что с нее достаточно: все это она слышала неоднократно. Робко подняв глаза на мистера Ферреро, она увидела в его глазах легкое презрение. Она поежилась. Положила свою салфетку и решительно вышла из-за стола. Ни к кому не обращаясь, она объявила:

— Пойду, принесу кофе!

Но она не успела сбежать.

Мистер Ферреро решительно поднялся вслед за ней.

— Я помогу вам.

— Нет-нет, что вы! Ведь вы в гостях! — залепетала Оливия, в панике выскакивая за дверь.

Тяжело дыша, она оперлась о столик, на котором примостилась кофеварка. Блэки уже пошла спать, но успела приготовить поднос, а на нем было все необходимое для кофе. Добрая душа! Теперь еще немного, и Оливия спасена. За эти несколько часов она устала так, словно целый день копала грядки! Что с ней случилось? Никогда в жизни ни один мужчина не заставлял ее чувствовать себя так странно. От одного взгляда его черных глаз сердце ее подпрыгивало, а потом падало куда-то вниз. Она не владела собой, и это совсем ей не нравилось.

Она со вздохом выпрямилась и оцепенела. Мужчина, о котором она только что думала, был рядом. И от этого ей не стало спокойнее.

— Что вы здесь делаете? — невпопад выпалила она. — Я ведь сказала, что помощь мне не нужна.

Он не ответил. Вернее, не сразу ответил. Он, молча, взял обе ее руки в свои, завел их ей за спину, и она оказалась в опасной близости к нему, беспомощная и растерянная. Больше он ничего не делал, только стоял и смотрел на нее. Жар волнами прокатился по ее телу, заставляя груди отвердеть и приподняться. Он медленно, медленно притянул ее к себе. Она почувствовала, как голова ее начинает все быстрее кружиться, и пошатнулась. Он крепче прижал ее к себе, и она бедрами почувствовала жар его набухающей плоти.

Она знала, что это такое. Она читала про это, она видела это в кино. Но никогда не понимала, почему мужчины и женщины в минуту близости забывают обо всем на свете. До сих пор не понимала. Но сейчас ее захлестнуло такое возбуждение, что она сама подалась навстречу и еще крепче прижалась к нему. Ей хотелось всем телом почувствовать жар и силу его тела. Она подняла на него затуманенный взгляд и испугалась — такая первобытная страсть была написана на его лице.

— Мне весь вечер хотелось это сделать, — хрипло проговорил он, наклоняясь к ней.

— Нет! — выдохнула она, внезапно осознав, в какой опасности оказалась.

Она и раньше целовалась. Не очень часто. И никогда поцелуй не оказывал на нее такого гипнотического воздействия. Но ведь раньше ее никогда не целовал Марко Ферреро!

Он скользнул сухими горячими губами по ее губам, и она со стоном приоткрыла их, не сознавая, что делает. Он медленно скользнул языком по внутренней стороне ее губ, и она задрожала от необыкновенного, волнующего ощущения. Словно он не в губы ее поцеловал, а одновременно коснулся самых укромных, самых чувствительных уголков ее тела!

Он, не спеша, целовал ее, то отпуская и едва касаясь губами ее губ, то притягивая ее к себе и впиваясь в ее рот с неистовой силой. Она бессильно прислонялась к нему. Ноги у нее стали ватными, она почти не контролировала себя.

Он застонал и, выпустив ее руки, властно обхватил ее рукой за талию. Другая его рука легла ей на грудь и замерла там. Она не противилась. Ей даже в голову не пришло протестовать. Напротив, она подалась вперед, и ее грудь плотно легла ему в ладонь. Он судорожно вздохнул и тихонько сжал ее. Она вскрикнула и, изгибаясь всем телом, прильнула к нему. Он осторожно сжал пальцами ее сосок, который стал таким твердым, что проступил сквозь шелк платья.

В ушах у него зашумело, кровь прилила в голове. Он скользил ладонями по ее груди, по бедрам, стискивал крепкие ягодицы, неистово прижимая ее к себе, туда, где его плоть жаждала облегчения. И лишь тогда, когда его руки подняли подол ее платья, лишь тогда он словно издалека услышал:

— Нет! Не надо!

Он перевел дыхание и нехотя отпустил ее. Боже милостивый! Эта девушка — настоящий огонь! А он-то сравнивал ее с бесплотной феей! Со снежной королевой! С льдинкой! Он, которого, казалось, ничем не удивишь, — он совершенно забыл, где находится. Такого с ним еще не бывало! Нужно вести себя осмотрительнее. Он легонько обнял ее и поцеловал в лоб.

— Я знал, что между нами это произойдет. Знал с первой минуты. Как только тебя увидел.

Он неохотно отпустил ее и отступил. Оливия ошеломленно смотрела на него.

— Этого не может быть... Вы... Вы меня...

Она прижала ладонь к губам. Она хотела было сказать «мы целовались», но у нее язык не повернулся. Мистер Ферреро, этот такой красивый, такой уверенный в себе, такой... взрослый — целовал ее, касался ее, говорил ей такие слова! В голове у нее все смешалось, словно она потеряла сознание и теперь никак не может прийти в себя. Он усмехнулся.

— Не я, а мы. Мы. И отныне всегда так будет. Не ты и я, а мы. Но не здесь и не сегодня. Гости ждут кофе.

Он поддержал ее за талию, потому что голова у нее все еще кружилась. Его глаза, темные и загадочные, смотрели ей прямо в душу. Он видел смятение в ее глазах, но твердо знал: эта девушка — именно то, что он искал. Красивая, невинная, прекрасно воспитанная, любит детей — идеальная жена, подарок для любого мужчины.

Для мужчины, у которого было все, но который никогда раньше не задумывался о женитьбе. И вдруг мысль о браке, о доме, о детях, о милой любящей хозяйке показалась ему настолько привлекательной, что он даже удивился. И почему его столько лет носило по свету, словно волка-одиночку?

— Сколько тебе лет, Оливия? — осторожно спросил он.

— В сентябре будет девятнадцать, — отозвалась она.

— А мне тридцать четыре. Я намного старше тебя.

И опыта у меня куда больше, подумал, но не сказал он. Не нужно пугать ее. Она пока — нежный бутон. Который только набирает соки. В его руках она сразу загорелась, такая живая, волнующая в своей невинности и непосредственной чувственности.

— Не так уж и намного, — застенчиво прошептала она, теребя лацкан его пиджака.

Он засмеялся.

— Умница! Не забудь, что ты сказала! Но сейчас давай займемся кофе.

Он нежно провел ладонью по ее спине. Потом, обхватив ладонями ее лицо, наклонился и, улыбнувшись, чмокнул ее в носик.

— Ты сделай кофе, а я понесу поднос, договорились? У меня руки не так дрожат.

И, отбросив локон с ее лица, он шутливо добавил.

— Ну вот. Никто и не подумает, что я пытался на кухне тебя соблазнить.

— Это был всего лишь поцелуй, — возразила Оливия, испуганно.

Теперь ей удалось говорить почти как обычно, хотя отзвуки недавнего возбуждения все еще заставляли ее нервно облизывать губы.

Его глаза-угольки стали совсем черными.

— Прошу тебя, Оливия, не пытайся меня обмануть. Сексуальное притяжение между нами нельзя не заметить. И обещаю тебе, ты не обманешься в своих ожиданиях.

Она взглянула ему прямо в глаза, и какая-то невидимая искра проскочила между ними.

— Да, — послушно кивнула она.

Он глубоко вздохнул, и тонкая рубашка натянулась на его мощной груди. Он добился своего! Она будет принадлежать ему! От этой мысли сердце его бешено забилось.

— Я тебя не тороплю, Оливия. Но вот с кофе поспеши, пожалуйста.

От его шутки ей стало поспокойнее. Но все же, когда она шла позади него в столовую, она чувствовала, что щеки у нее так и горят. Ей казалось, что все знают, чем они занимались на кухне, и смотрят на нее с любопытством.

Позднее, когда все стояли у входной двери и прощались, он ухитрился договориться о следующем визите. Как ему удалось выбрать единственный на неделе день, когда никого, решительно никого, кроме Оливии, дома не будет? Она не знала. Но он ловко договорился с отцом, что Оливия покажет ему владения и проведет его по участку.

Ночью, уже лежа в постели, она легонько касалась пальцами своих губ и представляла себе, что это он их целует. Это было наяву, и в субботу она вновь увидит его! Она еще долго лежала, мечтательно глядя в потолок и представляя себе, как они увидятся в субботу. Со стыдом она призналась себе, что мысли ее довольно откровенны.

А он, прикрыв глаза, всю дорогу размышлял о будущем. Машину вела Тереза, и не беспокоила патрона разговорами. Наконец, он сказал:

— Завтра же пошли Лулу цветы и какое-нибудь украшение. Не из дешевых, разумеется. И приложи записку. Я прекращаю с ней отношения. Адрес ты знаешь.

Он принял решение. Он женится на Оливии Ковердейл, и теперь ему предстоит порвать все связи с бурным прошлым.

— Я так и сделаю, — кивнула Тереза.


Наконец, пришла суббота. Оливия, которая уже давно крутилась у входной двери, бросилась отпирать, едва услышала звонок. Он стоял перед ней, герой ее мечтаний. На нем была простая клетчатая рубашка, а голубые джинсы облегали длинные мускулистые ноги. В одной руке он держал саквояж, значит, останется на ночь. Оливия судорожно вздохнула.

Он опустил саквояж и схватил ее в объятия. Как она ждала этого поцелуя! Голова у нее закружилась, но теперь она не испугалась, а охотно отдалась нарастающему возбуждению.

Но он вскоре отпустил ее. Из кухни послышался шум, и на пороге выросла миссис Браун. Она поздоровалась с гостем и вызвалась показать ему его комнату, хотя Оливия собиралась сделать это сама. Ей так хотелось провести наедине с ним еще несколько лишних минут!

Когда они вышли из дома и садились в машину, он бросил с ироничной улыбкой:

— Какая строгая у тебя дуэнья! Но я не смею возражать. Напротив, я даже рад. Хорошо сознавать, что за девушкой хорошо приглядывали.

Она удивленно посмотрела на него. Как странно, что он это говорит! Ей казалось, давно миновали те времена, когда мужчины всерьез относились к таким вещам! Как старомодно, но, в то же время, так благородно! Она почувствовала себя еще счастливее.

Они оставили машину в деревне у пивной и пошли пешком через поля. С ним совсем не было скучно. Он рассказывал ей о своих путешествиях (а он успел объездить чуть ли не весь свет) и про свой дом в Италии, который он очень любил. Он знал, как ее рассмешить. Так они брели, не замечая ничего вокруг, обмениваясь иногда краткими и не очень краткими поцелуями. Он не заходил далеко, но, все равно, голова у нее кружилась, и сердце так и норовило выскочить из груди.

К вечеру, когда они сели ужинать под бдительным наблюдением миссис Блэк, Оливия поняла: она влюблена, до головокружения влюблена впервые в жизни.


Оливия наклонилась над колыбелькой и восторженно рассматривала крошечного ребенка, которого едва было видно из пышных кружев.

— Чудесный малыш! — проговорила она. — Такой хорошенький! А вырастет — будет девушкам сердца разбивать. Настоящий красавчик.

Молодая мать гордо улыбалась. Джинни, тетушка будущего рокового мужчины, засмеялась. Памела, ее сестра, только позавчера приехала из Нью-Йорка. Джинни, которая обожала свою старшую сестру и страшно гордилась ею, немедленно позвала Оливию в гости.

— Что за глазки! — умилялась Оливия. — Почти такие же красивые, как у Марко.

— Ты только и говоришь, что про своего Марко! — воскликнула Джинни. — Скоро ты не сможешь сказать «здравствуйте», не упомянув Марко.

— Да ладно тебе, — смутилась Оливия.

— Неужели наша Оливия, наконец, влюбилась? — прищурилась Памела.

Она наклонилась поправить на малютке чепчик. Но мальчик уже заснул, и Памела не стала беспокоить его.

Оливия смущенно потупилась, а Джинни затараторила.

— Влюбилась, точно влюбилась. Да ты бы только взглянула на него! Высокий, стройный, черные кудри, черные глаза, да еще куча денег в придачу. В общем, мечта, а не мужчина.

Памела пристально взглянула Оливии в глаза.

— С трудом верится, что такое возможно. Надеюсь, ты ведешь себя осмотрительно! Смотри, мать-одиночка в девятнадцать лет — вряд ли твоему отцу такое понравится.

До этого далеко, усмехнулась Оливия. Они с Марко встречались каждую неделю, и она ясно дала понять, что готова принадлежать ему. Да что там. Она предлагала себя так явно, что нельзя было не понять ее намерений. Но он владел собой гораздо лучше, чем она, и всегда останавливался в тот момент, когда, казалось, никаких запретов уже не осталось. Она уважала его за его, несколько старомодные, принципы, только по ночам просыпалась, взволнованная эротическими фантазиями.

— Он совсем не такой, — вступилась за любимого Оливия. — Он меня уважает.