Вот почему Кирилл, отлично разглядев знаки экскаваторщика, еще быстрее зашагал к остановке трамвая. Но от Ковалева было не так просто отделаться. Скоро молодой человек услышал за своей спиной приближающийся топот и шумное дыхание.

— Товарищ техник!.. Можно вас на минутку?.. — Вытирая рукавом ковбойки потное лицо, Ковалев нагнал его. — Ну и жарынь, совсем как у нас в Жигулях... Это вы здорово придумали, товарищ техник — учить народ плавать.

— Учить плавать будет тренер. — Кирилл вынул блокнот. — Значит, записать вас?

— А это зависит от того, кто у вас там еще числится... Иначе мне после нашего славного Куйбышевского морюшка без интересу плескаться в вашей, простите, московской луже.

— Извините, я спешу: записывать или нет?

Экскаваторщик доверительно подмигнул молодому человеку.

— А землячка моя записалась?.. Крановщица Глушко Полинка? Есть? Тогда порядок, и меня пиши, техник! — Он заулыбался, показывая желтоватые, сидевшие в деснах, как зерна в тугом кукурузном початке, зубы. — На воде Полинке нипочем от меня не удрать. Я саженками до острова Телячьего отмахивал, а это километра три от Отважного... Ну, бывайте здоровеньки!

Ковалев побежал обратно; водитель самосвала, вставшего перед «Воронежцем», беспрерывно сигналил, вызывая экскаваторщика.

Первый человек, кого он увидел на водной станции, была Лера, одиноко сидевшая в верхнем ряду трибун для зрителей.

— Вы? — не поверил Кирилл своим глазам.

Вчера он видел ее в комнате при электрическом освещении, потом на улице при свете фонарей и, признаться, не очень разглядел лицо Леры. Глаза у нее, оказывается, серые и совсем не такие большие. И волосы не столько светлые, сколько выгоревшие от солнца. И подбородок с нижней губой чуть выдается вперед, как у малых детей. И все же милое, очень милое, самое милое лицо.

— Что вы здесь делаете, Лерочка?

— Вас жду, — сказала она обиженно.

— Меня? — Его развеселили слова девушки, даже ее обиженный тон. — Но разве мы договаривались встретиться здесь?

— Если вас дважды за каких-нибудь полчаса ехидно спрашивают: «А когда придет ваш Кирилл?.. И почему эти поэты всегда запаздывают?» — то начинаешь и в самом деле думать, что мы условились о встрече.

Он был слишком рад ей, чтобы сердиться на Лешку.

— Простите его! Честное слово, Лешка неплохой парень... А почему вы удрали «по росе»? Почему меня не дождались?

Лера улыбнулась, лицо ее, казалось, осветилось изнутри.

— Лучше скажите, куда вы удрали?.. По улице гуляли, да?

— Я? Я спал как убитый. А вы... когда вы, Лера, догадались, что я привел вас к себе?

— Во всяком случае, до того, как мы поднялись к вам.

Кириллу на миг стало грустно. Он и сам не мог бы объяснить себе, почему возникло это чувство. Потому ли, что девушка слишком умна и, возможно, опытна в делах такого рода? Потому ли, что она слишком легко говорит об этом?..

— Я должен отлучиться, — сказал он. — Мне нужен Лешка.

— Только ненадолго, — попросила Лера. — И передайте своему другу, что я его еще не простила...

Лешка, которого он разыскал в инструкторской комнате, не глядя, сунул привезенные Кириллом бумажки в карман темно-синих тренировочных брюк.

— Через пару деньков позвони, думаю, что все будет в порядке. А сейчас сыпь-ка, братец мой, к своей Лерке, я ее тут до белого каления довел. Она на трибуне сидит.

— Уже видел. Сердита на тебя — ужас!

— Да? У меня больше причин на это.

Что ж, Лешка имел все основания сердиться. Наверное, Кирилл и сам был бы зол на его месте. Тем не менее он тут же пригласил чемпиона составить компанию. Можно, скажем, поехать в гости к Грише Львову.

Он говорил это просто так, на всякий случай, не думая, что Лешка примет его предложение. Просто ему было совестно снова уйти с Лерой, не сказав ни слова другу.

А тот был сегодня на высоте. Изумленно посмотрев на Кирилла, он постучал костяшкой согнутого указательного пальца по лбу, затем по дощатой стенке.

— Один и тот же звук! — определил он. — Чтобы я поехал к какому-то несчастному мазилке, который не может отличить пловца от топора! У меня есть более интересные «кадры» на сегодня.

Лешка до сих пор не мог простить художнику, которого Кирилл как-то привел на водную станцию, что тот рисовал весь день девчонок и новичков, а не его, прославленного чемпиона. С некоторых пор Лешка вообще не считал за людей тех, кто проплывал стометровку брассом медленнее минуты двадцати секунд.

Кириллу хотелось окунуться, если уж он приехал на водную станцию.

— Пошли в воду, Лерочка! — крикнул он снизу девушке.

— Что-то не хочется... Вы купайтесь, Кирилл. Я подожду...

Он проплыл всего сто метров, причем в самом ударном темпе, весь выложившись на этой дистанции. Он ведь знал, кто смотрит на него с трибун.

— Вы плаваете, как бог, Кирилл! — похвалила Лера, когда он, сев с ней рядом, расчесывал гребешком мокрую голову. — Ничуть не хуже вашего Лешки-зазнайки.

— Ну, что вы, Лерочка! — смутился Кирилл, хотя ее похвала была приятна ему. — С Лешкой никакого сравнения не может быть... Мы сейчас едем к моему другу художнику! — ему не терпелось ввести ее в круг своих ближайших знакомых.

— Это не тот, кого мы встретили ночью на Садовом кольце?.. В «Волге», с блондинкой...

— Нет, мы поедем к Грише Львову. А то был Виктор Алексеевич. Кстати, он вас тоже вспоминал. — На секунду он запнулся — говорить ли дальше? — и, словно с размаху бросаясь в холодную воду, продолжал: — Он спросил, не снимались ли вы в фильме «Весенний поток»?

— Забавно, очень забавно! — задумчиво проговорила Лера. — Моя подружка Юлька все уши прожужжала мне, уверяя, что я — точная копия героини. А я этого вовсе не нахожу, хотя дважды специально смотрела картину.

— Сегодня вы увидите картины получше. Неудобно, конечно, хвалить работы приятеля, но... словом, сами увидите.

В троллейбусе Лера была задумчива. Кириллу показалось, что он зря передал ей слова Одинцова. Впрочем, какое это имеет значение, если они снова встретились, сидят рядом, едут вместе к Грише.

7

Настоящее призвание Григория Львова выявилось не сразу. Окончив в дни войны десятилетку, Гриша, как и все его сверстники, стремился на фронт, но был забракован врачебной комиссией: у него была хроническая болезнь сердца. Чтобы помочь семье, он поступил в городскую типографию учеником наборщика.

Как-то юноша, обмакнув палец в типографскую краску, одним росчерком нарисовал в профиль метранпажа, причем с таким завидным и злым сходством, что наборщики схватились, за животы от смеха. Особенно удалась ему карикатура на директора. Это и было началом его «художественной» деятельности. Как раз в ту пору — это был первый послевоенный год — типография получила по разверстке одно место в Московский полиграфический институт. Директор с удовольствием откомандировал доморощенного «Кукрыниксу», как он называл дерзкого юнца, в Москву.

Со второго курса Львову удалось перевестись в Художественный институт, более отвечающий его стремлениям. Гришины шаржи и карикатуры стали появляться не только в стенной печати, их помещала молодежная газета. Но он не сделался карикатуристом: его пленила живопись.

Окончив институт, молодой художник много ездил по стране, беря командировку от любого журнала или от газеты, нуждающихся в злободневных зарисовках, на которых он набил руку. Арктика, Дальний Восток, целина — таков был маршрут его поездок за последние годы. Побывал он и в родном городке, где жили его старики, зашел в типографию, где начинал свою деятельность. С особым удовольствием и гордостью печатники выпустили в свет книжку с иллюстрациями «нашего Гришки».

Возвращаясь из поездок, он еще больше восторгался широкими московскими улицами, площадями, каменными набережными, мог писать их часами в любую погоду. Своей комнаты у него не было: Гриша жил то у знакомых на даче, то снимал комнату у людей, уезжавших на длительное время из столицы. Он был молод, полон сил и честолюбия, безгранично верил в свое будущее. Но будущее завоевывается упорным трудом, а работать без собственной мастерской, хотя бы небольшой, художнику трудно. Получался заколдованный круг. И тут предприимчивого Гришу осенила счастливая мысль.

Москва перенаселена, ждать очереди на получение жилплощади через Союз художников молодому живописцу пришлось бы слишком долго. Но если каждый дом заселен от подвала до крыши, то самые крыши, вернее — чердаки, пустуют: ничего, кроме пыли и старой рухляди, там нет. Использовать чердак под жилье никто бы не разрешил, но можно ведь хлопотать о переоборудовании чердака под мастерскую. Если у него будет своя мастерская, кто помешает ему заночевать в ней, когда он заработается?

Тот, кто в эти месяцы встречал Гришу на улице, мог подумать, что художник загордился: взгляд его был неизменно устремлен вверх. Сколько чердаков он облазил за время своих поисков, сколько пол-литров распил с управдомами и дворниками, пока не нашел, наконец, то, о чем мечтал, — просторный чердак восьмиэтажного дома, выходящего на Пушкинскую площадь! За один вид, открывавшийся из слухового окна, он готов был поить и дворника и управляющего домом до скончания века.

Написав заявление в райжилотдел, Львов стал работать еще более напряженно, не отказываясь ни от чего: оформлял витрины магазинов, делал рекламу для кино. Теперь люди, встречавшие Гришу, сравнивали бы его с трудолюбивым муравьем: поднимаясь на восьмой этаж, он тащил на себе доски и листы фанеры, а спускаясь вниз, всегда прихватывал ведра с мусором и разной рухлядью, которую сваливал на помойку. Строительные материалы обошлись ему недешево, зато за работу не пришлось платить почти ничего: Гриша своими руками настлал полы в мастерской, обшил стропила фанерой. Не беда, что дощатые стены до поры до времени голы — художник написал на них маслом такие цветастые ковры, что хотелось погладить рукой их воображаемый ворс. И ничего, что обстановка бедна, — на одной из стен хозяин нарисовал книжную полку с золотыми обрезами тех книг, которые должны были со временем стать на это место, на другой — будущий буфет с горкой переливающегося огнями хрусталя.

Года два назад Кирилл забрел с приятелем по техникуму на весеннюю выставку молодых живописцев и вслух разнес картину неизвестного ему Г. Львова «На берегу». Если река и здания на берегу написаны грамотно, то пловец, готовящийся прыгнуть в воду, изображен неверно. При таком высоком старте он неминуемо отобьет себе живот. Это ж черт знает что!

Черный, весь какой-то всклокоченный и, как показалось Кириллу, немолодой человек, отведя юношу к окну, представился; он был автором картины. Художник хотел узнать, в чем заключается его ошибка, ибо чувствует, что критика исходит от весьма компетентного лица. Кирилл тут же на месте показал, как должен приседать пловец в момент отрыва от старта, объяснил, для чего на старте разводят руки.

Художник поблагодарил Кирилла и сказал, что хотел бы написать его портрет: он давно ищет модель для фигуры спортсмена. Портрета он так и не написал (портреты ему, говоря по совести, не очень удавались), но друзьями они стали, несмотря на разницу в профессиях и в возрасте; Львов был на пять лет старше Кирилла, а в их возрасте такая разница заметна.

Однажды Кирилл взял его на водную станцию, и художник открыл для себя новый интереснейший мир. Вот когда Гриша, которому из-за болезни сердца был категорически противопоказан спорт, по-настоящему позавидовал Кириллу, Лешке Шумову, всем этим здоровым, загорелым парням и девушкам. Они расхаживали в купальных костюмах по мосткам, как по паркету своих квартир, а в воде чувствовали себя словно рыбы! В блокноте художника, а позже в его работах замелькали поджарые фигуры пловцов...

Сам Гриша никогда не купался на людях: он был очень волосат и стыдился этого. Казалось, вся сила его организма пошла в неумеренный рост волос. Из-за шапки иссиня-черных, жестких, словно из проволоки, волос голова художника казалась окутанной если не ореолом, то дымкой, буйная растительность на его руках, груди и спине пружинила сквозь ткань рубашки.

Кириллу нравилось бывать в студии художника, где угощением порою служил засохший, покоробившийся от времени кусок сыра, но зато радушия и веселья хватало на всех. Товарищи Гриши охотно приняли его в свою компанию: поэтические склонности и интерес к искусству сближали их.

Художник жил в самом центре, на скрещении всех путей и дорог, друзья привыкли забредать к Грише просто так, «на огонек». Когда же он работал и слуховое окошко было завешено плотной шторой, подниматься наверх было бесполезно: хозяин не открывал никому.

...Сойдя с троллейбуса на Пушкинской площади, Кирилл взглянул на знакомое окошко. Увы, штора опущена: художник работает.

— Нам не везет, Лера. К Грише нельзя.

— Ой, как жалко! — Девушка уже хотела видеть художника, так заинтересовала ее история, рассказанная Кириллом.