Джуэл Энн - Нераспустившийся цветок

— Ну, я бы отвез, только мой грузовик все еще припаркован на улице перед твоим домом, идиот. Я думал, ты подберешь меня завтра утром по пути на работу. Не помнишь? Мы слишком много выпили? Я поехал на такси. Вы вдвоем пришли сюда пешком? — Ченс смотрит на меня, кажется, слишком долго, и Оливер пытается прикрыть меня от его взгляда.

— Да, у нас не было другого выбора. Алекс уехала, а также запасной ключ к их квартире. Очевидно, что при нас нет телефонов, поэтому нам пришлось прийти сюда пешком.

— Почему ты не взял мой грузовик? Было бы быстрее и менее… показательно.

— У меня нет ключей от него, — Оливер отталкивает его в сторону, хватает меня за руку и заводит в дом. Он бросает мне одеяло с дивана. — Прикройся, — говорит он одними губами.

Я закатываю глаза и заворачиваюсь в одеяло.

Ченс закрывает дверь.

— Ключи в грузовике, под ковриком, где я обычно и храню их.

— Ты не запираешь грузовик? — спрашиваю я.

Оливер роняет голову.

— Он никогда не запирает его… идиот.

— Я идиот? Я думаю, что мой брат, который знает, что мой грузовик всегда не заперт, а ключ лежит под ковриком, идиот, из-за того, что волок свою девушку полуголой по улицам Бостона среди ночи.

— У кого-то сегодня путаница в голове, — бубню я.

Оливер резко вскидывает голову.

— Ты все еще пытаешься свалить это на меня?

Я ухмыляюсь ему со значением «если принимаешь на свой счет — значит, есть основания» и склоняю голову на бок.

— Эй, Оли… я голодная. Эй, Оли… пойдем и возьмем немного печенья. Эй, Оли… нам не нужно одеваться. Эй, Оли… не будь таким занудой. Кто увидит нас в такое время? — Оливер копирует меня высоким голосом.

Ченс смеется.

— Я иду обратно в кровать. Вы можете занять гостевую спальню, или в кладовке есть одеяла, если твою задницу выпихнут на диван, братишка.

— Спасибо, Ченс, — я улыбаюсь, но Оли игнорирует нас обоих.

— Я собираюсь пойти в ванную, а затем ложусь в кровать.

Оливер выхватывает у меня одеяло, оборачивает его вокруг себя, сжав губы в линию, и ложится на диван, не говоря ни слова. Да, он раздражен.

— Ты можешь спать в гостевой спальне со мной.

Он ничего не говорит. Ясно, то, что он спит на диване — это мое наказание, а не его. Я сердитая поднимаюсь по лестнице, пользуюсь ванной и забираюсь в одинокую постель.

Мой испорченный мозг не позволяет мне уснуть. Не могу не думать об Оливере внизу, сердитом на меня. Затем воспоминания о том, как начался наш вечер, начинают воспроизводиться заново в моей голове. Кэролайн убила Мелани… Задушила ее подушкой… которая теперь лежит в той запертой комнате. Я помню боль в его глазах, ощущение его слез на моей щеке, и я все еще слышу эхо его всхлипываний. И сейчас, я иду к нему.

***

Внизу тихо. Не могу сказать, спит он или нет. Я прохожу на носочках через гостиную к дивану. Как раз когда я начинаю размышлять, стоит ли мне сказать что-то или похлопать его по плечу, он поднимает руку, удерживая одеяло — приглашая меня к себе. Комната тускло освещена светом из аквариума, отражая тени в его глазах. Мы смотрим, друг на друга, мое тело лежит на нем.

Он раскрывает губы, и я думаю, что он хочет что-то сказать, но вместо этого он целует меня.

Спичка. Чирк. Пламя.

Он садится, не отрываясь от моих губ, пока не снимает с меня футболку. Я стону от прикосновения его рта к моей груди, выгибая спину к нему. Он хватает в кулак мои волосы и сильно тянет их, нападая на каждый дюйм моей кожи от груди к губам. Я путаюсь пальцами в его волосах и врезаюсь тазом в него. Смутные воспоминания о моих намерениях отказать ему в целях наказания меркнут и становятся забвением, когда он кладет меня на диван и снимает свои трусы. Он не ждет. Зверь, живущий в Оливере, берет над ним верх. Толкая правое колено моей ноги к плечу, он проникает в меня. Мы оба стонем.

Он останавливается, глядя на меня с такой напряженностью, затем выходит и вбивается в меня снова и снова. Я хочу, чтобы эти ощущения продлились, но мое тело отчаянно ищет освобождения, и я ничего не могу сделать, чтобы остановить это. Я кусаю нижнюю губу до крови и мотаю головой из стороны в сторону, заставляя себя продержаться еще хоть чуть-чуть. Оли берет мою руку и засовывает мои пальцы себе в рот, посасывая их и обводя языком. Затем передвигает мою руку между нами. Я вывожу пальцами, мокрыми от его слюны, круги на своем клиторе. Закрывая глаза, представляю, будто это его язык. Он ускоряется, и мои пальцы двигаются быстрее. Его губы находят мои, и мы вдвоем падаем за черту, наши стоны заглушены и захвачены глубоким поцелуем.

— Я люблю тебя… просто так… всецело.

Его слова уносят меня в другое измерение, где весь мир нас не может достать. Это наш мир, где время останавливается, где мы вместе растем и соединяемся, наша любовь закручивается во что-то такое красивое.

— Моя любовь к тебе, Оли, не имеет глубины. Она естественная и вечная, — шепчу я со слезами на глазах. Эмоциональное влияние этой ночи проявляется в данный момент, и бесконечная любовь, которую я испытываю к Оливеру — она непреодолима.

Блаженство… это все, что я вижу в его мягкой милой улыбке. Мы заворачиваемся в одеяло и засыпаем. Наши путь друг к другу был жестоким и неумолимым, но я бы прошла его снова, если бы это означало, что в конце я окажусь в его объятиях.

Оливер

Розенберг приехал погостить две недели назад… и он все еще здесь. Родители Вивьен собирались уехать из города на выходные, чтобы отметить свою годовщину. Я предложил отвезти Розенберга обратно в Хартфорд, но Вивьен не хотела, чтобы я ехал без нее, а она было слишком занята, чтоб поехать. Но она была достаточно добра, оставив Розенберга со мной, чтобы составить компанию. Какая забота!

Когда она не работает в теплице, то помогает Алекс и ее маме планировать свадьбу. Не могу не заинтересоваться, мечтает ли Вивьен о белом платье и о «пока смерть не разлучит нас». В моей жизни все еще присутствуют демоны, спрятанные за той дверью, которая все также закрыта. Отсюда и причина, по которой Вивьен тут не живет.

Потом эти непрерывные звонки и сообщения от Дуга, где он просит меня приехать в Портленд. По большей части я отправляю их на голосовую почту, но в последнее время я отвечаю ему просто, чтобы сказать, чтобы он больше не звонил и обрываю разговор. Его настойчивость и отчаянный тон просьб давят на уже существующий узел в моем животе. Мне кажется, что он как бомба с часовым механизмом, готовая разрушить мою жизнь, как пыталась сделать его дочь.

— Розенберг? Оли? — зовет Вивьен в тот самый момент, когда я достаю лазанью из духовки. Этот комок шерсти стоит на ступень выше меня — это жалко и унизительно.

— Он на диване, лижет свои яйца.

Она подходит ко мне сзади и проскальзывает руками под мою рубашку.

— А ты?

— Я не могу так наклониться. Пытался на днях, в надежде, что ты полюбишь меня так же как собачонку, но просто не могу дотянуться.

Она хихикает, прижимаясь губами к моей спине.

— Я имею в виду, что ты делаешь?

— Готовлю ужин.

Она проводит ногтями вниз по моей груди, когда я нарезаю французский хлеб.

— Я вижу это, дурачок. Просто так много еды для нас двоих.

— Я знаю, но у нас будет компания.

— О, кто?

— Твои родители. Они забирают Розенберга сегодня домой, так как ты была слишком занята, чтобы поехать со мной и отвезти его.

Я смотрю через плечо, чтобы увидеть выражение ее лица. Широко раскрытые глаза и открытый рот… так, как я и ожидал.

— Ты звонил им? Из-за Розенберга?

— Я позвонил им узнать, не хотели бы они поужинать с нами. Я просто предположил, что они заберут Розенберга домой с собой. Почему бы и нет?

— Я… ну… просто…

Я разворачиваюсь и опираюсь на столешницу, скрестив руки на груди.

— Кажется, ты заикаешься. Ты хочешь мне что-то сказать?

Она тяжело вздыхает.

— Розенберг — моя собака. Я собиралась забрать его с собой, когда переезжала в Кембридж, но не могла держать его у Алекс, так как не живу там, так сказать, и мои родители последние два года постоянно спрашивали, когда я собираюсь забрать его. Папа угрожал отправить его в местный приют, и я не думаю, что он действительно поступил бы так, но иногда я в этом не уверена.

Это для меня не новость. Когда мы забирали Розенберга две недели назад, у меня было ощущение, что он не вернется домой. Две тридцатифунтовые (прим. пер. — около тринадцати с половиной килограмм) упаковки собачьего корма и все три его маленькие кроватки, и большая корзина, наполненная его игрушками — все это заполнило мою машину. Не говоря уже о том, что везде были предупреждающие знаки, я не такой тупой, как Вивьен, очевидно, думает.

— Так он остается здесь?

Она кивает.

— На неопределенное время?

Еще раз кивает.

— Так ты живешь с Алекс, а Розенберг — со мной?

Пожимает плечами. Пауза. И наконец… еще раз кивает.

Я разворачиваюсь назад и начинаю резать латук на салат.

— Ну, тогда хорошо, что это мои родители приходят на ужин, а не твои.

— Оливер Конрад! — ее голос визжит за моей спиной. — Ты развел меня, разыграл, просто чтобы посмотреть, как я буду находиться в неловком положении.

— Вот это да, это, должно быть, досадно, когда кто-то тебя разводит. Даже не могу себе представить, как это.

Вивьен шлепает меня по заднице.

— Черт возьми, женщина! Ты так и напрашиваешься, — я кладу нож и кидаюсь к ней. Она визжит и бежит в гостиную. Единственная вещь, которая разделяет нас — это диван с ее меховым комком на нем.

— Это была просто шутка. Я играла.

Ее мольба о снисходительности обращена к глухому.

— Я знаю. Я люблю шутки и тоже люблю играть.

Глаза Вивьен бегают справа налево. Это веселая игра в кошки-мышки. Я играю с ней, потому что она даже не представляет, что я мог бы перепрыгнуть через диван и прижать ее к полу, и она не успеет и глазом моргнуть.

— У тебя горит хлеб!

Я оглядываюсь назад, а она стремглав бежит к входу. Я у нее на хвосте, коря себя за то, что был таким доверчивым и попался в ее ловушку со сгоревшим хлебом.

— Оли! — кричит она как раз тогда, когда звонит дверной звонок. Прыгая к двери, она открывает ее и просачивается на улицу, прячась за моими, ничего не подозревающими, родителями. Они смотрят друг на друга, затем на меня.

— Мышка в доме?

— Не мышка! Оливер пытается отшлепать меня.

О, ради Бога! Почему она постоянно делится этой информацией с моими родителями?

— Оливер, — папа склоняет голову в сторону, а мама сжимает губы, чтобы не выдать улыбку.

Они заходят внутрь, все еще закрывая Вивьен от меня.

— Это странное поведение, если учесть, что мы никогда не били тебя, когда ты был ребенком, — моя мама обнимает Вивьен одной рукой.

Я украдкой гляжу на усмехающуюся Вивьен, которая прильнула к моей матери.

— Мне нужно закончить с ужином. Угощайтесь вином или пивом.

— Когда ты приобрел собаку? — спрашивает папа.

— Я не приобретал. И вообще, я не уверен, почему она здесь. Своего рода поселенец, я думаю.

— Розенберг — моя собака, — Вивьен подхватывает его и зарывается носом в его шерсть. — Он приехал в гости, и когда я увидела, как он сразу же понравился Оливеру, я не отважилась отвезти его назад к родителям.

Папа кладет руку мне на плечо, пока я режу лазанью.

— Странно, я и не подозревал, что ты любишь собак.

Я гляжу на него искоса.

— Странно, но я тоже.

Я не знаю, понимает ли мой отец, что значит быть мужчиной под контролем женщины, но знает он это или нет, улыбается он именно так.

Ужин заполнен легким разговором, хорошей едой — благодаря мне — и сексуальными взглядами между мной и Вивьен. Подшучивание — это наша прелюдия. Чем нахальней она становится, тем больше я хочу толкнуть ее на столешницу, широко раздвинуть ноги и врываться в ее тело, пока она не будет кричать мое имя. По крайней мере, эта фантазия держит меня в полу возбуждённом состоянии на протяжении всего ужина.

— Спасибо, что принесли клубнично-ревеневый коблер. Он мой любимый, — Вивьен подмигивает моей маме, когда кусает и медленно и соблазнительно протягивает ложку между губами. Теперь я полностью возбужден.