То, что Вивьен проделала весь этот путь, чтобы повидаться со мной — лучший подарок. Когда мы вместе, мир снова становится идеальным. Не имеет значение, что мы не с нашими семьями или то, что мы просыпаемся в гостиничном номере в рождественское утро. Она — это все, что мне нужно.

— Так, из-за того, что я завтра улетаю, мы останемся в кровати на весь день? — спрашивает Вивьен, пока кормит меня долькой апельсина — это часть Рождественского обслуживания номеров.

— Мы пробыли здесь на протяжении последних двух дней. Меня это устраивает, — усмехаюсь я, облизывая сок с ее пальцев.

— В котором часу ты прибываешь в Бостон в пятницу?

Я «случайно» капаю греческим йогуртом на ее сосок. Она закатывает глаза, когда я облизываю его.

— В пять по бостонскому времени.

— Так ты успеваешь на репетицию?

— Должен, если рейс не задержат.

Она кивает и смотрит на меня с напряжением на лице, будто пытается что-то выяснить.

— Ты сегодня навещаешь Кэролайн?

Ее вопрос застает меня врасплох.

— Нет.

Я ощущаю ее осуждающий взгляд на себе, поэтому сосредотачиваюсь на тосте, который намазываю маслом до идеального состояния.

— Ты можешь пойти, я могу подождать тебя здесь.

— Нет необходимости.

— Когда ты в последний раз навещал ее?

Я пожимаю плечами, желая, чтобы она оставила этот разговор.

— Некоторое время тому назад.

— Так ей уже лучше?

— Она в психиатрической лечебнице с депрессией в анамнезе и принимает миллион лекарств. Это только, кажется, что будет все хорошо, Вивьен, — я закрываю глаза и вздыхаю. — Прости… — я ненавижу нервирующее ощущение злости, которое подавляет мое сопротивление.

Она кладет свою руку на мою в успокаивающем жесте. Я открываю глаза и смотрю на нее. Я ненавижу врать ей. Я ненавижу Кэролайн за то, что поставила меня в такое положение. Почему она просто не может поправиться и отпустить меня или прекратить чертовые попытки самоубийства.

— Я не видел ее со Дня благодарения.

— Почему?

Что за черт?

— Что ты имеешь в виду «почему»? — я только что сказал ей, что не видел Кэролайн со Дня благодарения, а ее реакция «почему»?

Глаза Вивьен расширяются из-за моего повышенного тона.

— Ты, должна быть, шокирована или зла, но это не так. Ты знала, не так ли?

— Оли…

— Не Олькай мне, Вивьен. Ты знала, не так ли?

Она качает головой.

— Кто сказал тебе? Родители Кэролайн звонили тебе? Моя мама выяснила? Она сказала тебе, не так ли?

Она продолжает качать головой.

— Скажи мне! — я сбрасываю поднос с едой с кровати, тарелки и стаканы разбиваются о стену и пол. Вивьен закрывает рот руками, и слезы… чертовы слезы жалости катятся из ее глаз.

— Почему? Почему ты не сказала мне? Почему ты не сказала мне приехать домой?

— Ты был не готов.

— Что, черт возьми, это означает? — я встаю, натягиваю штаны и меряю шагами пол, потирая ноющие вески. — Готов к чему? — мой голос ломается.

Она становится на колени на кровати, прижимая простынь к груди.

— Готов справиться со своим прошлым. Оли… ты хранишь подушку, которой… — она не может этого произнести. Конечно же, она не может. Это слишком болезненно.

Я качаю головой. Такое ощущение, будто целый мир обрушивается на меня. Что я сделал? Я жертва. Она убила Мелани и оставила меня ни с чем. Почему все думают, что это у меня проблемы? Я ненавижу ее… она оборачивает всех, кого я люблю, против меня, заставляя меня казаться сумасшедшим.

— Она убила ее, не я.

— Оливер…

— Нет, она убила ее. Я был на работе… — я качаю головой. — Меня там не было.

— Оливер…

— Она сделала это. Она забрала у меня все. Боже… я так сильно ее ненавижу!

— Оливер, прекрати!

Я протягиваю руку, чтобы удержать ее от прикосновения ко мне.

— Нет. Почему так происходит? Почему все обвиняют меня?

— Оливер, пожалуйста… — я слышу всхлипы Вивьен, но не чувствую ее. Я ничего не чувствую.

— Что это значит? — я сильно зажмуриваю глаза. — Скажи мне! Что это значит? — я открываю глаза и вижу, как Вивьен тянется к телефону. Ни в коем случае. Она не позвонит никому, пока не скажет мне. Я хватаю ее телефон и бросаю в стену, разбивая экран. Она дрожит как листок. В чем ее проблема? Никто не заставляет ее чувствовать себя сумасшедшей. Никто не говорит ей справиться со своим прошлым.

— Оли…

Я хватаю ее за плечи и трясу.

— Моя жена задушила мою новорожденную дочь чертовой подушкой! Это мое прошлое, я не могу его изменить! Так не могла бы ты, пожалуйста, сказать мне. Что, бл*дь, ты имеешь в виду, когда говоришь о «справиться со своим прошлым»? Как, ради Бога, мне это сделать?

Она плачет.

Я вижу это, но отказываюсь слышать.

Она умоляет меня отпустить.

Я не делаю этого.

И затем она обрушивает на меня два простых слова.

— Прости ее.

Я отпускаю ее и отступаю назад. Такое ощущение, что она выстрелила мне в сердце.

— Это не ее вина. Она была больна, — всхлипывает Вивьен.

Я смотрю в знакомые глаза, но не вижу ее на самом деле. Голос… я слышу ее голос, но чувствую онемение, полное онемение.

***

Вивьен


Я думаю, я сломала его. Оливер пережил невообразимое, но я никогда не думала о нем, как о сломленном — до этого момента. Его глаза смотрят на меня, но взгляд проходит насквозь. Я хочу забраться к нему на руки и обнимать, но я напугана. Он показал мне ту сторону себя, которую я не видела раньше, и не уверена, что он узнает меня или даже себя прямо сейчас.

Я осторожно передвигаюсь к краю кровати и становлюсь на пол, придерживая простынь, обернутую вокруг своего тела. Он в нескольких футах от меня опустился на стену.

— Ты сам сказал, Оли — менее одной десятой процента. Это была трагедия. Это все была… ужасная трагедия.

Все его тело застыло как камень, лишенное каких-либо эмоций. Хотела бы я хоть украдкой заглянуть в его мысли сейчас. Я вытираю глаза и жду. Я не хочу, чтобы этот мучительный момент был нашим первым Рождеством вместе, но время проходит. Оливер готовится покинуть Портленд с той же ненавистью и негодованием, которые он держал в себе на протяжении многих лет. Наносящие вред эмоции, которые держали его в заложниках на протяжении этих лет, угрожают поглотить и всю оставшуюся его жизнь.

Это то, что происходит с человеком, когда он кого-то ненавидит. Это вирус, который проникает в его жизнь и удерживает всех, кто дорог, затем по одному отрывает их, пока он не остается одиноким, пустым, и мертвым внутри. Ненависть подпитывает негодование, и происходят убийства. Она беспринципна и будет высасывать из человека жизнь, пока от него не останется пустая оболочка.

Будет именно так… если позволить этому случиться.

Я не могу больше наблюдать, как Оливер становится жертвой всего этого. Моя любовь к нему слишком сильна. Я пожертвую нами, чтобы спасти его.

— Оливер?

Он, наконец, моргает, и я вижу, что он узнает меня, когда его взгляд фокусируется, но выражение лица остается безжизненным.

— Уезжай домой.

Его слова сотрясают все мои внутренности, но я не позволяю ему видеть это. Я проглатываю каждую эмоцию, которая угрожает вырваться на поверхность, когда я одеваюсь. «Он вернется к тебе». Слова Джеки проносятся у меня в голове, но не приносят мне удовлетворения. Глядя на него сейчас, я не уверена, что он когда-нибудь вернется хоть к кому-нибудь из нас.

Я собираю свои вещи и закрываю чемодан. Оливер даже не шелохнулся. Я ставлю чемодан и сумочку у двери и собираю свой разбитый телефон. Затем я сгибаюсь перед ним.

Он закрывает глаза.

— Я буду ждать тебя дома, — я наклоняюсь и прижимаюсь губами к его лбу. — Но только уже навсегда, — я прижимаю ладонь к его щеке и тянусь губами к уху. — Не отступать, Оли.

Я нахожу дешевый отель возле аэропорта, чтобы переночевать. К счастью, мой телефон все еще работает, хотя экран треснул и разошелся зубчатыми линиями на мелкие кусочки. Сегодня Рождество, поэтому я представляю себе, что моя семья и семья Оливера наслаждается времяпрепровождением со своими любимыми людьми. Несмотря на то, насколько мое сердце нуждается в утешении, а разум в убеждении, я не звоню никому. Один день ничего не изменит, кроме как разрушит чей-то другой день. Достаточно моего и Оливера.

Я не сдаюсь. Я никогда бы не смогла этого сделать. Он попросил меня уйти, и я дала ему пространство. Моя любовь принадлежит ему — она безусловная, терпеливая, и ожидающая его возвращения домой. Иногда единственный способ удержать кого-то — это отпустить его. Я не о чем не сожалею. Трагическую смерть Мелани нельзя стереть, это нельзя забыть, это нельзя игнорировать. Он похоронил ее крошечное тельце и дал ей короткое, но не менее жизненно важное завершение. Теперь ему необходимо сделать то же самое для себя. Оливеру нужно похоронить свою злость и ненависть. Прощение — это отпущение, а отпущение болезненно. Это не то, что мы делаем для других; это то, что мы делаем для себя.

***

Я натягиваю на лицо маску клоуна. Алекс выходит замуж через три дня, и я не позволю ей видеть, насколько я подавлена внутри. Джеки и Хью единственные, кто знает о том, что произошло на Рождество в Портленде с Оливером. Как его родителям, им необходимо было знать, что он достиг дна, и я больше не могу ему помочь. Вчера Джеки села на самолет в Портленд… я надеюсь, что она сможет.

— Ты не сделала ничего неправильного, как заказ педикюра и ужин в каком-то семейном ресторане у залива, не так ли, Цветочек? — Алекс смотрит искоса на мое отражение в зеркале, когда я завиваю ей волосы.

— Да, поэтому на пригласительных написано, что нужно прийти в маскарадных костюмах, — я закатываю глаза.

— Там будет обнаженный парень? Лучше бы был, это было моим единственным условием.

— На мальчишнике Шона сегодня вечером будет обнаженная девица?

— Не могу поверить, что ты спрашиваешь об этом, — смеется Алекс. — Всем заправляет Кай… я уверена, что там будет более чем одна обнаженная девица.

— И это беспокоит тебя? — я закалываю несколько завитых прядей, пока она красит ресницы.

— Черт, нет. Там стриптизерши, а не проститутки.

Я поднимаю бровь и ухмыляюсь.

— Ну… ладно, ты никогда не знаешь, что вытворит Кай, но я доверяю Шону.

— Ты и должна. Он обожает тебя.

— Вау, это можно рассматривать как одобрение, учитывая, сколько дерьма вы преподносите друг другу.

— Это все в шутку, — я пожимаю плечами. — Теперь надевай платье и маску.

— Не могу поверить, что ты заставила всех надеть маски. Это будет так весело!

Мы надели свои платья для вечеринки. Платье Алекс — светло-розовое кружевное и атласное, а маска-бабочка лазерной резки — белая. У всех остальных девушек маски черные. Мое платье золотое, без бретелек, шифоновое с короткой юбкой, волосы подняты вверх, выставляя напоказ верхнюю часть моей тату. Но кого это волнует? Я никогда снова не посмотрю на себя так: я всегда буду видеть себя глазами Оливера — красивой.

— О боже… посмотри на себя! — другие девушки в автобусе, одетые в коктейльные платья и черные маски приветствуют будущую невесту восторженными визгами.

Я делаю глубокий вдох. Я могу это сделать. Может, сегодняшний вечер это именно то, что мне нужно, чтобы забыть об Оливере, даже если всего на несколько часов.

— Спасибо вам всем за то, что прочитали свои пригласительные! — я обвожу взглядом восемь девушек с не накрашенными губами, затем поднимаю сумку с помадами и пускаю ее по кругу. — У каждой будет разный цвет, и не пытайтесь найти что-то нежное и элегантное. Они все вызывающе яркие и дикие.

Еще больше визга, хлопанья в ладоши и подпрыгивания следует за этим, когда мы добавляем завершающий штрих к нашим горячим, сексуальным и «вот идут проблемы» образам на сегодняшний вечер. Я могу сделать это… могу забыть об Оливере.

***

Я не могу этого сделать. Я не могу прекратить думать об Оливере. Даже после трех бутылок пива и четырех шотов, все, что я вижу — это он. Автобус привозит нас в клуб в театральном районе и голая задница, трясущаяся в шести дюймах от моего лица — Оливера. Поэтому я делаю единственную вещь, которую могу… я шлепаю по ней.

— А теперь кто в списке непослушных? — хихикаю я.