Княгиня бросила на ее многозначительный взгляд.

— Ты, верно, Катенька, полагаешь, что я заблуждаюсь относительно своего положения, — продолжала императрица. — Однажды я написала Вольтеру… Что именно? — она задумалась. — А написала я следующее:

«На бескрайних просторах России год — это всего лишь день, как тысячелетие до пришествия Господа. Это извиняет меня за то, что я еще не так много успела сделать, как мне хотелось бы. Сюда добавляется множество сырых и сопротивляющихся элементов, недовольство всех тех, кто строил свои надежды на ниспровержении престола и теперь видит себя обманутым, всех тех, кто считает, что мои реформы угрожают его интересам. До сих пор мне удавалось удачно лавировать, сталкивая между собой партию Орлова и партию Панина и заставляя их обе служить в конечном итоге моему делу, я запрягла сообщников в свою триумфальную колесницу. Разве не комичная ситуация, что врача, приготовившего отраву отцу, я назначила личным врачом сына?»

— Личным врачом твоего сына, наследника престола, — вставила княгиня.

Императрица пожала плечами.

— Даже возлюбленного я превратила в своего раба, и все же каждый новый день грозит мне новыми дурными приметами. Когда в царской горностаевой мантии я торжественно въезжала в Москву, меня приветствовал там лишь чей-то одинокий ликующий крик? Народ на улицах стоял молча и дивился пышному великолепию. Гвардейцы раскаются в содеянном, а это тщеславное духовенство, с которым я веду борьбу оружием века, разве оно не противопоставляет мне чучело, этого придурковатого цесаревича Ивана? Однако у этого чучела, к несчастью, в жилах течет кровь, и мне придется-таки эту кровь пролить против собственной воли.

— Но как? — с подкупающим простодушием спросила Дашкова.

— Как? — Императрица глубоко задумалась. — Как? В том-то и весь вопрос. Любое кровавое пятно на горностаевой мантии отвратительно. Лично мне не следует проливать новую кровь.

— Разве в том есть необходимость? — засмеялась маленькая княгиня, теребя кружева, оторачивающие утренний халат своей государыни. — Ты примешь его смерть в качестве чьей-либо любезности, не привлекая к себе внимания.

— Ты полагаешь?.. Кстати. Ты выглядишь очень бледной. Не кручинишься ли ты часом по своему генералу в Польше? Может мне предоставить твоему мужу отпуск?

— Боже упаси, — живо воскликнула Дашкова, умоляюще простирая руки к деспотичной подруге, — ты меня пугаешь.

Царица засмеялась и легко приобняла ее за шею.

— Твоя петля еще крепко сжимает Панину горло, моя маленькая?

— Он живет рядом со мной в Гатчине.

— Вот и славненько. И сейчас тебе меньше всего следует ослаблять хватку, Катенька, ты должна держать его под контролем. Этот старый повеса был бы не прочь посадить на трон моего сына, мальчика Павла,[11] чтобы стать при нем регентом. Глаз с него не спускай и… держи в петле.

— Положись на меня.

Императрица встала, подошла к окну и замолчала.

— И все же бывают такие мгновения, моя маленькая, — произнесла она спустя некоторое время, — когда владычество утомляет меня и приводит в уныние.

Дашкова не шелохнулась.

— И хуже всего, Катенька, так это то, что Орлов мне наскучил!

«Маленькая Екатерина» снизу вверх озадаченно посмотрела на Екатерину Большую, потом в уголках ее рта заиграла прелестная озорная улыбка.

— Теперь давай-ка займемся, наконец, туалетом, — смеясь воскликнула императрица, — а потом сядем на лошадей и явимся пред народом.

II

Царица давала аудиенцию в Летнем дворце.[12]

Две части света смешали в ее передней самые разнообразные людские типы. Возле дородного купца из Новгорода с окладистой бородой и толстыми золотыми серьгами в мясистых ушах стоял серьезный поджарый татарин, бронзовое лицо которого украшали длинные черные усы. Над желтой побритой налысо головой калмыка виднелся благородный лик и отважные глаза казака. Крепостные крестьяне, могущественная знать, солдаты, попы, евреи, чухонцы, иезуиты. Причудливое сборище дожидающихся приема.

В самой середине стоял молодой офицер, подтянутый, ладного телосложения, с бледным мечтательным лицом и большими спокойными глазами фанатичного мученика.

— Подпоручик Смоленского полка Мирович![13] — выкрикнул дежурный камергер. И уже спустя несколько мгновений молодой офицер предстал пред очи своей императрицы.

Ее черное платье, с шуршанием вздувавшееся поверх просторного кринолина, перепоясывала широкая голубая орденская лента, высокий белый парик венчала маленькая держава из единственного крупного бриллианта с греческим крестом в качестве единственного атрибута самодержавной власти.

Но молодой офицер видел только лилейную грудь, приподнятую голубой лентой, и пышные локоны, ниспадающие с венценосной головы, он впервые увидел самую красивую женщину империи, которая благосклонно и снисходительно оглядела его с головы до ног, точно раба. Он опустился на колено и протянул прошение.

— Встаньте. Я преклоняюсь перед прекрасной женщиной, — скромно произнес офицер, — но от монарха я требую своих прав. — С этими словами он поднялся с колена и бесстрашно посмотрел Екатерине Второй прямо в глаза, гордые брови над которыми чуть-чуть нахмурились.

— Как ваша фамилия?

— Мирович.

— Подпоручик?

— Смоленского полка.

— Вы просите о милости?

— Я требую своих прав.

Гордые брови снова нахмурились.

— Ну и чего же вы хотите?

— Прежде всего задать вопрос вашему величеству.

— Так аудиенция начинает принимать неожиданный оборот. Итак. Спрашивайте, подпоручик… как бишь?

— Мирович.

— Подпоручик Мирович, вы меня занимаете.

Мирович стиснул зубы и покраснел как рак.

— Ну, спрашивайте меня. Я приказываю.

— Вам угодно будет выслушать правду, ваше величество?

Нероновские брови вздрогнули, но уже в следующее мгновение прекрасные глаза государыни со сладострастной заинтересованностью остановились на молодом офицере.

— Позвольте-ка прежде один вопрос вам, подпоручик… как бишь?

— Мирович.

— Подпоручик Мирович, вы любите чтение?

— Страстно, ваше величество.

— И читаете вы, как я замечаю, романы, на это указывает ваша фантазия и ваш тон — так ведь? Я тоже долгое время читала романы. Читайте, пожалуйста, хорошие книги, Мирович, и прежде всего Вольтера. Сама я как раз сейчас читаю его историю Петра Великого и планирую опубликовать письма этого монарха, в которых он обрисовывает самого себя. Знаете, что в его характере нравится мне больше всего? То, что для него — в каком бы гневе он не находился — истина всегда имела преложное и первостепенное значение.

— Ваше величество!

— Ну, а теперь говорите мне, чего вы хотите.

— Я по происхождению украинец, ваше величество, сын гордого и свободолюбивого народа, внук того из Мировичей, который сражался вместе с Мазепой,[14] имя которого до сих пор живет в казацких песнях. Подобно многим из своего народа он поплатился за измену царю потерей своих имений. Я, его внук, стою здесь, ваше величество, с громким благородным именем, но бедный и обездоленный, и прошу восстановления моих прав. Я тщетно искал этих прав во всевозможных ведомствах и судебных палатах этой империи. Все впустую. Тогда я подумал, что величайшее сердце в этом государстве должно быть и самым добрым и самым справедливым, и вот я стою перед вашим величеством и прошу отменить прежний акт произвола и снова вернуть мне владение моих праотцов.

Царица улыбнулась.

— Вы слишком начитались романов, Мирович, — с добродушием львицы проговорила она. — В ваших правопритязаниях необходимо как следует разобраться, ибо я позволю себе очень в них сомневаться. Но вы можете положиться на мою милость и… читайте хорошие книги.

Большие глаза бедного украинца, выдавая лихорадочное возбуждение, смотрели на императрицу, он поклонился и уже сделал было движение в сторону двери.

— Поцелуйте мне руку, Мирович.

Молодой офицер бросился на колени, и на ее руку упали две слезы.

— Вы сущий ребенок, подпоручик, — озадаченно воскликнула Екатерина Вторая, — читайте Вольтера и… дождитесь теперь моего решения. Вы понимаете, Мирович?

Ошеломленный, тот еще и еще прижимал к губам маленькую теплую руку императрицы. Затем поднялся и опрометью кинулся из кабинета.

Какое-то мгновение Екатерина Вторая с улыбкой смотрела в землю, потом позвонила и вызвала министра полиции.

— Запишите…

Их превосходительство приготовил папку.

— Мирович, подпоручик Смоленского полка.

— Возраст?

— Вы же не паспорт выписываете.

— Итак, этот Мирович?..

— Молод. Красив, смел и честолюбив. Представьте мне как можно быстрее справку о его поведении.

Министр полиции поклонился.

— Кстати, я хочу также знать, была ли у него любовная связь и с кем, а кроме того — есть ли у него в настоящее время возлюбленная. Вы понимаете?

— Так точно. Понимаю. Возлюбленная.

III

Больше недели прошло со времени аудиенции, а молодой офицер все ожидал улаживания своего прошения.

Однажды, вернувшись с прогулки, он нашел на полу комнаты элегантное письмецо, брошенное, по-видимому, через открытое окно. Оно было адресовано ему. Незнакомое послание, написанное мелким беспокойным почерком женщины.

Содержание было следующим:

«Мой друг! Вы ожидаете решения императрицы Вашей судьбы. Вы можете прождать долго. Императрица добросердечна, однако забывчива. Чтобы чего-нибудь достичь при дворе, Вам необходимо покровительство, и покровительство женщины, ибо в Петербурге правят женщины. Я хочу быть Вашей покровительницей. Если у Вас хватит смелости, появитесь сегодня ночью, когда часы пробьют одиннадцать, перед Казанским собором. Там Вы найдете карету. Вам завяжут глаза, на руки и ноги наденут оковы. Позвольте все это с Вами проделать. Не задавайте вопросов. Вас ждет сладостное вознаграждение.

Подруга».


Мирович погрузился в размышления, он принял и отверг добрую дюжину решений.

Наконец, стрелка часов достигла назначенного времени. Он надел шинель, глубоко надвинул на лоб фуражку и вышел из дому. Его обступила темная беззвездная ночь.

Вокруг Казанского собора клубился густой туман.

Когда Мирович подошел к порталу, из кромешной тьмы выступили призрачные очертания темной кареты, черные лошади нетерпеливо били копытами мостовую. Две закутанные фигуры встретили его, молча надели на ноги и руки легкие кандалы и завязали ему глаза белым платком.

Подобные приключения в эпоху женского правления под эгидой трех цариц — Анны, Елизаветы, Екатерины — были в Петербурге настолько обычным явлением, что едва ли кто-нибудь из случайных прохожих удивился при виде этой таинственной процедуры.

Впрочем, никто мимо не проходил. Мирович был посажен в карету, дверцу заперли, и кони помчались во весь опор.

Когда зловещий экипаж остановился, и Мирович вновь почувствовал под ногами твердую почву, дул резкий пронизывающий ветер.

Его повели вверх по широкой каменной лестнице, по какому-то коридору, анфиладой комнат. Вот он остался один. Слабый свет проникал через платок.

— Не беспокойтесь, Мирович, вы в хороших руках, — неожиданно раздался приятный женский голос.

Прошелестело женское платье, две нежные руки старательно развязали узел платка, повязка упала. Он обнаружил, что находится в небольшом, обставленном с восточной роскошью покое и, повернув голову, увидел рядом маленькую миловидную женщину в темном камзоле и черной бархатной маске.

— Наберитесь терпения, сначала я должна освободить вас от оков. — Она сняла с него ручные кандалы. — Ну, а теперь сами распутывайте оставшуюся часть цепей.

Мирович послушно исполнил это.

Маленькая трепетная рука взяла его за руку и увлекла на низкую оттоманку.

— Прости мне, ради бога, мои причуды, — промолвила дама в маске, — но кавалер должен терпеливо сносить шалости своей дамы. У меня есть серьезные основания окружать себя тайнами, однако никто не может помешать мне сблизиться с вами, любить вас и называть своим. Я люблю вас, Мирович!

Она прислонилась к его плечу и обвила рукой его шею. Мирович почувствовал, как учащенно забилось его сердце, он взял руку таинственной незнакомки, поднес к губам и почти смущенно произнес:

— Простите, что я не говорю вам о любви, мадам, что я прошу вас незамедлительно отпустить меня. Вы бросили вызов моей отваге и таким образом вынудили предстать перед вами, однако любить вас я не могу. Мое признание должно казаться вам оскорбительным, потому что я по-прежнему вас не знаю, потому что еще даже не видел вашего лица.