Он зашагал с девушкой на руках по узкому коридору, ведущему в центральную часть дома. Окинув столовую безразличным взглядом, молодой человек направился дальше, в гостиную. Здесь вся мебель была затянута чехлами из голландского полотна. Чувствуя, что сырость от мокрой одежды девушки проникает сквозь его жилет, Филип торопливо поднялся по винтовой лестнице. В конце коридора он обнаружил большую спальню с широкой кроватью. Откинув покрывало, он уложил девушку на постель, снял с нее плащ и стал расстегивать бесчисленный ряд пуговиц на тяжелом от влаги платье. Опытный глаз отметил отменное качество и изысканный покрой ее туалета. Она не дочь фермера, уж это несомненно.

При виде ее обуви Филип нахмурился. Сапожки для верховой езды и явно не предназначены для прогулок по лесу. Куда девалась ее лошадь? Может, сбросила наездницу и убежала в родную конюшню? Вполне вероятно. Но что заставило девушку пуститься в путешествие в такой день?

Филип поспешно стащил с нее нижние юбки и сорочку, все вышитое, из белоснежного батиста. За ними последовали толстые шерстяные носки.

Филип внимательно посмотрел в лицо незнакомки, но густые ресницы не дрогнули. Он осторожно согнул ей руки и ноги, опасаясь переломов, прижал ладонь к жилке, слабо пульсирующей на шее. Сердце билось медленно, но ровно. Кажется, ничего не сломано. Что же все-таки с ней произошло?

Судя по всему, перед ним не девочка, а молодая женщина. Длинноногая, изящная… нет, он не посмеет оценивать ее женские достоинства, это неблагородно с его стороны.

Филип торопливо укрыл ее, подтянув одеяло к самому подбородку, затем собрал в кулак копну красных, как платье шлюхи, волос и раскинул по подушке. Сейчас она казалась ему мертвым ангелом, абсолютно неподвижным, с мраморной кожей. Он сел рядом, приложил ладонь сначала к ее лбу, потом к щекам. Совсем холодные… но немного спустя бедняжку начнет пожирать лихорадка, которая, вероятнее всего, унесет ее жизнь. Подобно тому, как случилось с Люциусом, его сводным братом, наполовину французом, имевшим мужество добровольно последовать за Наполеоном в бескрайние просторы России.

Глядя на незнакомку, Филип на мгновение представил изможденное лицо Люциуса, иссушенное голодом и беспощадными ветрами. Он успел добраться до Польши, где его и нашел Филип.

Дрожащими руками он поплотнее укутал девушку и заставил себя отвлечься от мучительных воспоминаний, терзавших его. Как она неподвижна!

Он еще раз проверил, дышит ли девушка. Кажется, жива, хотя едва-едва. Филип так и не смог спасти Люциуса, но будь он проклят, если даст умереть малышке!

Глава 5

Филип шагнул к бельевому шкафу, вынул несколько одеял и набросил их на девушку и только потом спустился в кухню за дровами. Небрежные, чуть расхлябанные манеры и праздный вид бездельника, которыми он славился среди приятелей и знакомых, исчезли как по волшебству.

Он развел яркий огонь в камине, раздувая угли, пока оранжевые языки не взвились чуть не до самого дымохода, проверил состояние больной и, не найдя никаких перемен, отправился в конюшню позаботиться о Таше и принести саквояж. Метель разыгралась с такой силой, что Филип едва нашел дорогу: приходилось держать голову как можно ниже, иначе снежные хлопья залепляли глаза. Лишь теперь его осенила ужасная мысль: слуги, присматривающие за охотничьим домиком, наверняка побоятся выйти из своих коттеджей, пока буран не стихнет. Кто знает, сколько времени пройдет.

Таша приветствовала хозяина радостным ржанием. Она уже освоилась и спокойно жевала сено. Что ж, по крайней мере хоть за лошадь не придется волноваться. Он потрепал Ташу по холке, поднял саквояж и бегом вернулся в дом. В спальне царили уют и тепло, и Филипу сразу стало легче на душе. Он распаковал вещи, аккуратно разложил на стуле и подумал, что неплохо бы надеть на девушку что-то вроде ночной сорочки.

Стащив чехол с солидного квадратного комода, он порылся в ящиках, набитых мужской одеждой, к сожалению, слишком для него короткой. Под нижним бельем, однако, отыскались два старых поношенных бархатных халата. Филип сел у постели больной и снова прижал ладонь к ее лбу и щекам. Кожа немного потеплела, а губы потеряли пугающий синеватый оттенок, однако в сознание девушка так и не пришла. Он осторожно ощупал ее голову и, к счастью, не обнаружил ни шишки, ни каких-либо других следов падения. Спустив одеяла пониже, он приложился ухом к ее груди. Дыхание по-прежнему затруднено, и к тому же он расслышал влажные булькающие хрипы. Филип насторожился, вспомнив те же ужасные звуки, исходившие из съеденных болезнью легких Люциуса. Девушка шевельнулась, с трудом подняла руку и затряслась от озноба. Филип поскорее натянул на нее халат, дважды обернул полами и стянул поясом, а поверх надел второй халат. Почему нет? Затем накрыл девушку одеялами и легонько похлопал ее по щекам. Пора ей очнуться.

— Ну же, откройте глаза, хотя бы ради меня. Постарайтесь. У вас все получится. — Незнакомка что-то неразборчиво промямлила и отвернула голову. — Не пытайтесь отделаться от меня. Я упрямее осла. Просыпайтесь. — Она жалобно застонала. — Я заключил пари со своей кобылой Ташей, что в дополнение к порочному рыжему цвету ваших волос природа наградила вас зелеными глазами. Нет, пожалуй, у ваших волос оттенок красного дерева, верно? Ах, все равно порочный. Ну же, откликнитесь, должен же я знать, кто выиграл.

Ее веки чуть затрепетали.

— Наберитесь мужества снова встретиться лицом к лицу с этим жестоким миром. И со мной. Поверьте, я не самый худший представитель рода человеческого. Неплохой парень и хороший друг. Соберитесь с силами.

Слишком хорошо помнил Филип, что чем дольше человек, подвергшийся воздействию холода, не приходит в сознание, тем меньше его шансы выжить. Нет, он не станет равнодушным свидетелем еще одной смерти!

— Черт побери, немедленно делайте, как вам говорят! — заорал он. — Дьявол, да двигайтесь же!

Не помня себя от страха и ярости, Филип схватил ее за плечи и тряхнул. Девушка тихо захныкала и попыталась оттолкнуть его, но пять толстых одеял оказались серьезным препятствием.

— Откройте глаза и взгляните на меня, иначе это плохо для вас кончится, — предупредил он, продолжая трясти ее.

Словно сквозь туман до Сабрины донесся чей-то незнакомый голос. Кто-то неумолимо жестокий вынуждал ее открыть глаза. Она с трудом приподняла веки, но все плыло и кружилось. Снова этот голос, ужасно сердитый. Сабрина моргнула, и все внезапно прояснилось. Над ней склонился мужчина… держит за плечи…

Сабрина вскрикнула и, мучительно закашлявшись, выдавила:

— Нет, пожалуйста, нет, Тревор… отпустите меня… не надо…

Филип уставился в огромные фиалковые, чуть раскосые глаза, опушенные густыми ресницами немного более темного, чем волосы, оттенка, и, увидев страх… нет, безумный ужас в этих бездонных озерах, медленно и раздельно выговорил:

— Я не Тревор и не причиню вам зла. Тревора здесь нет. Только вы и я. Не бойтесь меня. Вы поняли?

Девушка невероятным усилием воли взяла себя в руки и всмотрелась в неизвестного.

— Вы не Тревор, — тихо подтвердила она.

— Нет, разумеется. Не бойтесь меня. Я всего лишь хочу вам помочь.

— Вас послал Господь?

Филипу пришлось призадуматься над столь необычным вопросом.

— Знаете, все возможно. Я заблудился в лесу и случайно увидел вас лежащей на поляне.

— Что-то не слишком вы походите на Божьего посланника.

— Мой отец утверждал, что посланники Господни являются в разных обличьях, иногда даже в весьма странных. Не отвергайте меня лишь потому, что я не похож на благочестивого методистского священника.

— Ваши волосы темнее шторма в Ирландском море. Не думаю, что у методистов бывают черные волосы. Правда, должна признаться, что никогда не встречала никаких методистов.

— Вот видите! Я хоть и не святой, но спас святую.

Филип улыбнулся девушке, прекрасно сознавая, что она еще не в силах собраться с мыслями. Однако для человека, подвергавшегося смертельной опасности, она удивительно быстро оправилась и отвечает вполне логично. Он чуть коснулся ладонью ее щеки. Теплая, но не пышет жаром. Девушка не отстранилась.

— Будь я мужчиной, хотела бы иметь вашу внешность. Вы высокий?

— Почти великан.

— Все мужчины гиганты в сравнении со мной. Я давно перестала расти и ужасно расстраивалась по этому поводу, но дедушка утверждает, что все это вздор и не играет ни малейшей роли. Постоянно повторяет, что я — само совершенство.

— Совершенства обычно нелегко достичь, но в отношении вас это чистая правда. И вообще дедушки чаще всего бывают правы.

— Возможно, но он слишком меня любит. Кажется, одеял чересчур много. Они такие тяжелые, так давят на меня!

Видя, что он не хочет ей помочь, Сабрина сделала попытку выбраться на свободу.

— Лежите спокойно. Сейчас устрою вас поудобнее.

— Я просто дышать не могу.

— Знаю. И постараюсь облегчить вашу участь.

Филип тяжело вздохнул, понимая, что дело не в одеялах. Девушка сильно простудилась.

— Так лучше?

Она покачала головой и снова заворочалась, умудрившись наконец скинуть два верхних одеяла. Филип поймал ее руки и прижал к бокам.

— Нет, вам нужно тепло. Мне очень жаль, но даже без одеял вам будет трудно дышать. Сейчас самое главное — не сопротивляться ни мне, ни боли. Постарайтесь дышать совсем неглубоко. Вот так. Медленно, поверхностно…

Он вспомнил, как давным-давно говорил Люциусу то же самое, и нахмурился.

— Скоро вам станет лучше, обещаю.

— Помогите мне, пожалуйста, — прошептала девушка. Ее глаза снова были закрыты, руки бессильно обмякли. Филип опять совершил набег на бельевой шкаф, вытащил несколько полотенец и повесил одно из них на каминную решетку. Уже через пять минут полотенце так нагрелось, что он с трудом мог держать его в руках. Откинув одеяла и разведя воротники халатов девушки, он предупредил:

— Неприятные ощущения быстро пройдут, и вы сможете дышать свободнее.

— О Боже, — вздохнула она, когда горячая ткань коснулась голой кожи, и попыталась сбросить полотенце, но Филип быстро прикрыл ее одеялами. Девушка больше не произнесла ни звука, только слезы струились по щекам. Он смахнул их и снова стиснул ее руки.

— Простите, но иначе нельзя. Вот увидите, скоро все пройдет. Кстати, как вас зовут?

— Зовут… — едва слышно повторила она, морщась от боли. — Имя… вы просто пытаетесь меня отвлечь, верно?

— Абсолютно.

— В таком случае называйте меня Бри.

— Бри — это французский сыр, настолько мягкий, что тает от жары, и к тому же я всегда терпеть его не мог. Правда, моя мать его обожала. Не могу понять, что в нем такого находят французы и отчего поют ему столь назойливые дифирамбы. Кстати, вы совсем не похожи на француженку, так что вряд ли вас назвали в честь сыра.

— Нет-нет, это уменьшительное от Сабрины.

Филип улыбнулся и легонько надавил пальцем на кончик ее носа.

— Имя вам подходит. А ваша фамилия?

В ее невероятных, волшебных глазах снова вспыхнул ужас. Ужас и сомнение. Наверное, она боится, что он такой же негодяй, как тот.

— Перестаньте. Я не Тревор.

— Мне остается только надеяться на это.

— Поверьте, так оно и есть.

Кажется, страх и тревога постепенно тают…

Филип усмехнулся и погладил ее по щеке.

— Моя кобыла выиграла пари. У вас вовсе не банальные зеленые глаза, которые так часто встречаются у рыжих. Никогда не видел таких красивых фиалок!

— Я унаследовала их от бабушки. Ее звали Камилла. Дедушка безумно ее любил. Они никогда не ссорились. Кстати, это у вас зеленые глаза, и вовсе они не банальные. Похожи на влажный лесной мох.

— Влажный мох и французский сыр. Интересное сочетание.

— Болит гораздо меньше! Просто замечательно!

— Готовы к новому испытанию?

— Нет, умоляю, подождите. Мне уже не так плохо.

— Я Филип Мерсеро.

— Вы нездешний.

— Именно. Как уже было сказано, я заблудился. Этот злосчастный Чарлз даже не мог правильно объяснить, как добраться до Морленда. Это его дом. Слышали?

Она явно знала Чарлза, это было написано на ее лице. Но по какой-то причине Сабрина боится открыть, кто она. Отчего? Но разве это так важно сейчас? Недаром Филип любил всяческие тайны и загадки, а Сабрина, без сомнения, хранит не меньше секретов, чем любая монахиня эпохи Возрождения.

— Вы никогда обо мне не слышали?

Она покачала головой.

— Ладно, оставим это. Главное — я здесь и позабочусь о вас. Как насчет очередного горячего полотенца?

Девушка кивнула, с удивлением сознавая, что ей становится лучше, а тепло приятно растекается по всему телу. Она всмотрелась в красивое молодое лицо с правильными чертами, склонившееся над ней. Филипу, должно быть, не более двадцати шести — двадцати семи лет. Почему она не может отвести взгляда от его чарующих глаз? Как жаль, что он направлялся в Морленд! Правда, возможно, все к лучшему, иначе она была бы к этому времени уже мертва.