— Да.

Сабрина попыталась произнести это короткое слово как можно равнодушнее, но графа трудно было обмануть. Он слишком хорошо знал внучку.

— Она стала еще более сварливой и злобной, с тех пор как вышла за этого мерзавца. Черт побери, если бы я только сумел вовремя его разглядеть! Ноги бы его здесь не было.

— Пожалуйста, поешь, дедушка.

Он подцепил вилкой ломтик картофеля.

— Она несчастна, но это и неудивительно. Такой человек, как она, никогда ничем не будет доволен. Мне следовало давно это понять, а я вообразил, что, кроме мужа, ей ничего не надо. Вот и посчитал Тревора даром небес. — Он долго задумчиво глядел на танцующее пламя в камине, затем продолжил: — Какой глупец! Но стань она женой даже хорошего, доброго человека, все равно ничего бы не изменилось, потому что Элизабет прежде всего ненавидит себя. Я дал ей все, чего она желала. Теперь Элизабет хозяйка Монмут-Эбби, а со временем станет графиней. Она всегда мечтала стать знатной леди, повелевать окружающими, но что это ей дало? Горечь разочарования. Кроме того, муж не любит ее и всячески издевается. Жаль, Сабрина, но ничего не поделаешь.

Сабрина отставила поднос и, скользнув на пол, припала щекой к ногам графа. Мягкий бархат халата ласкал кожу.

— Она больше не приходит ко мне, — продолжал он, гладя внучку по голове. — Вероятно, потому, что чувствует себя виноватой. Нет, не смотри так удивленно, Сабрина. Зачем оскорблять меня? Как ты могла вообразить, будто я поверю тем мерзостям, что они наговорили? Честно сказать, я с удовольствием вонзил бы нож в сердце подлеца, но что тогда будет с семьей? Правда, кто знает, возможно, было бы лучше, если бы наш род закончился на мне. Я дрожу при мысли о том, каких детей породят чудовища, подобные Тревору и Элизабет.

Он помолчал, по-прежнему гладя волосы внучки. Сабрина с облегчением отметила, что дышал граф размеренно и спокойно.

— Когда этот приторный красавчик появился в Монмут-Эбби, я посчитал его вполне безвредным фатом, глупым щеголем. Но это не так, Сабрина, совсем не так. Тревор опасен. Не вмешайся твой муж и Ричард Кларендон, он не остановился бы перед тем, чтобы убить меня. Теперь меня терзает сознание собственной ошибки.

Неужели дед действительно решился бы разделаться с Тревором? Трудно представить его в роли мстителя.

Сабрина чуть откинулась назад и подняла голову.

— Спасибо за то, что поверил мне.

— Твой муж рассказал Джесперсону, что произошло на самом деле. Я в долгу у виконта до конца своих дней, Сабрина.

Сабрина мгновение поколебалась.

— Филип очень добр. Он честен и благороден. Но довольно об этом! Мы снова вместе, и я хочу болтать и смеяться, как в прежние времена, пока ты не устанешь и не отошлешь меня в спальню.

— Ты вернулась домой, потому что больше некуда идти.

Взгляд графа проникал, казалось, в самую душу. Сабрина нервно провела языком по губам. Как он догадался, что она оставила мужа?

Сабрина с трудом улыбнулась:

— Интересно, ты с такой же легкостью читал и мысли бабушки Камиллы?

— Нет, любимая, я все понял из твоих писем. Я слишком хорошо знаю тебя, Сабрина. В твоих посланиях сквозили грусть и мучительная тоска. Если бы не годы и болезни, я немедленно примчался бы в Лондон и вызвал твоего виконта на дуэль.

— Вот уж в этом я сомневаюсь!

— Что же, возможно, ты права. Знаешь, Ричард Кларендон обо всем мне рассказал.

— Ричард? Он хвалил Филипа?

— Ричард тоже порядочный человек. Он ничего не утаил, и к концу беседы мне казалось, что я уже давно знаю твоего мужа. Не могу сказать, как я был счастлив, Сабрина, что ты не попала в лапы такого же распутника, как Тревор.

— О нет, Филип никак не заслуживает такого эпитета! Кларендон не солгал. Просто… просто… Лондон… светское общество… Там все по-другому, дедушка. Я не понимаю и никогда не пойму этих правил игры и не могу так жить.

— Какие правила? О чем ты?

— Филип стремится сохранить свободу. У него есть любовница, и он не делает из этого тайны. Но я не в силах с этим смириться.

— Вы ссорились из-за его любовницы?

— И из-за нее тоже. Но с моей стороны это было нечестно. Видишь ли, перед женитьбой я пообещала предоставить мужу полную свободу.

Старый граф изумленно посмотрел на внучку:

— Ты разрешила молодому человеку вести прежний образ жизни?

— Да, но он довольно грубо заметил, что и без того совершенно волен в своих поступках и никому не позволит себе указывать. Так и оказалось в действительности.

— Именно поэтому ты покинула его? Господи, до чего же ее легко разгадать!

Сабрина смущенно опустила глаза.

— Дело в том, что я люблю его, а он ко мне равнодушен. Да, он взял на себя ответственность за меня, заботится, оберегает, но не питает ко мне никаких чувств. О, дедушка, я ужасно поступила с ним и, что всего страшнее, не раскаиваюсь и повторила бы все еще раз. Поэтому и уехала. Не могу смириться с существованием других женщин в его жизни.

— И что же ты натворила? Нечто возмутительное и вполне достойное имени Эверсли?

Сабрина улыбнулась, но тут же застонала и уткнулась лицом в его халат.

— Ворвалась в дом его любовницы и, увидев его там, пришла в такое бешенство, что бросилась на него и ударила коленом в пах. После этого умчалась домой. Филип последовал за мной. О нет, он не стал упрекать меня, пальцем не тронул, несмотря на скандал, который я устроила. Однако я поняла, что все кончено.

— О Господи, — вздохнул граф. — Говоришь, ударила? Туда?

— Да, и он едва не лишился сознания. Я не знала, что это так больно.

— Для мужчины нет места чувствительнее.

— Ах, дедушка, он меня ранил куда сильнее! Все рухнуло. Поняв, что надежды на примирение нет, я наутро наняла карету и уехала.

Граф пристально смотрел в фиалковые глаза. Глаза Камиллы. Вполне возможно, его преданная и любящая жена сделала бы с ним то же самое, вздумай он завести себе любовницу, правда, такое ему и в голову не приходило.

Он откинулся на спинку кресла и сжал ладонь внучки.

— Ты любишь его всем сердцем? И отдала бы за него жизнь? И готова любой ценой защитить его?

— Да.

— Значит, он просто осел, если даже пинок верной жены на него не подействовал!

Жаль, что он никогда не встречался с виконтом. Возможно, все было бы по-другому. Граф подержал в руке прядь тяжелых красноватых волос, рассыпавшихся по спине Сабрины. Перед его глазами встал другой образ, так похожий на внучку, образ из прошлого, живший лишь в его воспоминаниях.

— Я уже говорил, ты истинная внучка Камиллы. Поверь, Сабрина, ни один мужчина, узнавший ее, не мог бы добровольно расстаться с этой необыкновенной женщиной. Когда я увидел Камиллу во всем блеске, стал ее верным рабом. На всю жизнь.

Глава 41

Риббл отворил парадную дверь, всмотрелся в стоявшего на крыльце джентльмена и, широко улыбнувшись, протянул руку, чего уважающий себя дворецкий, разумеется, ни в коем случае не должен был делать. Но Риббл в этот момент, казалось, забыл обо всем на свете.

Филип не задумываясь пожал его ладонь:

— Рад снова видеть вас, Риббл.

— Спасибо, милорд. О Господи, все это ужасно странно, но в то же время прекрасно, не поймите меня неправильно. Вот счастье-то! Ее сиятельство будет в восторге! Но вы приехали так быстро! Спешили? Заходите, милорд. Позвольте взять ваши пальто и перчатки. Да, сегодня поистине великий день.

— Вы правы. Ее сиятельство наверняка удивится моему появлению.

Филип ступил в холл и, услышав шелест шелка, оглянулся. Но это оказалась Элизабет. Она молча приближалась к нему.

— Значит, вы все-таки явились.

Филип с усмешкой поклонился:

— Разумеется. Надеюсь, вы приветили мою жену?

Сейчас он узнает, что наговорила Сабрина своей проклятой сестрице. Филип ждал, спокойный, сдержанный, вопросительно подняв брови.

— Она прибыла только вчера вечером, милорд, и немедленно поднялась к деду. Я почти ее не видела. По-моему, она и ночь провела в его покоях.

— Что неудивительно, не так ли, Элизабет?

— Не понимаю, о чем вы, милорд.

— Неужели? Но прелестная юная девушка, видимо, опасается стать жертвой злодеев, скрывающихся в закоулках дома. Что, если один из них попытается ворваться в ее спальню?

— Какая глупость! Здесь нет и не может быть никаких злодеев. К сожалению, должна заметить, что ваши аллегории довольно грубы.

— Какие же это аллегории? Чистая правда!

Элизабет оцепенела. Но Филип небрежно махнул рукой.

— Хорошо, не стану больше вам докучать. Надеюсь, здоровье графа улучшается?

Элизабет взяла себя в руки и даже сумела равнодушно пожать плечами:

— Разумеется. Все день и ночь молятся о его выздоровлении. Думаю, он переживет нас. Возможно, я и стану графиней Монмут, но не раньше, чем превращусь в древнюю старуху. Думаю, приезд любимицы вселит в графа новые силы.

— Да, вы правы, присутствие Сабрины словно вливает в окружающих эликсир бодрости и жизнелюбия. Где она, Элизабет?

— С графом, полагаю. Как я уже сказала, она не выходила из его покоев.

— Буду счастлив проводить его сиятельство к графу, миледи, — вставил Риббл.

Элизабет изобразила улыбку.

— Надеюсь увидеться с вами позже, — бросил Филип и последовал за Рибблом по широкой лестнице. — Кстати, мне приятно будет встретиться и с вашим драгоценнейшим муженьком. Он, по-видимому, процветает?

— Как всегда.

Неужели он различил в голосе Элизабет нотки горечи?

— Жаль, — искренне вырвалось у Филипа. — Но это неудивительно. Такие, как он, неуязвимы.

У входа в покои графа Филип дружески улыбнулся дворецкому, отпуская его, и постучал в дверь.

— Милорд! — приветствовал его камердинер.

— Добрый день, Джесперсон! Как поживает граф?

— Весел и бодр с той минуты, как увидел леди Сабрину. Он и вам будет рад, я в этом уверен.

Филип не разделял убежденности Джесперсона, но не стал возражать. Интересно, поведала ли Сабрина деду о своей семейной жизни?

Направляясь в гостиную, Филип тихо спросил лакея:

— Надеюсь, вам не препятствовали ухаживать за графом?

— Что вы, милорд, никто, особенно после того как вы и маркиз побеседовали с мистером Тревором.

— Значит, негодяй держался на расстоянии?

— И очень большом, позвольте заметить, — ехидно ухмыльнулся камердинер. — Правда, иногда крутится под дверью, но силой проникнуть опасается.

— Моя жена у графа?

— Нет, милорд. Он отпустил ее час назад. Велел нагулять румянец. Она всегда любила свежий воздух.

— Отправилась кататься верхом? Но сегодня очень холодно, — встревожился Филип.

— Нет, милорд, — покачал головой Джесперсон. — Собиралась взглянуть на котят мисс Пиксел.

— Как!! Хотите сказать, что чертова кошка даже не замужем?!

Джесперсон, громко смеясь, открыл смежную дверь и пригласил виконта в спальню. Филип замер на пороге при виде старика, сидевшего у камина с шотландским пледом на коленях.

Граф медленно повернул голову, и виконт едва не вздрогнул, поймав пронзительный взгляд совсем молодых голубых глаз под нависшими седыми бровями. Да, крепкий орешек и, видно, стреляный воробей!

Филип приветствовал хозяина искренней улыбкой.

— Вы, я полагаю, муж Сабрины? — низким бархатистым голосом заговорил старик.

Филип подошел к камину и пожал изуродованную ревматизмом руку графа.

— Да, сэр, виконт Филип Мерсеро к вашим услугам.

— Садитесь, милорд.

Филип кивнул и опустился в кресло, обитое выцветшей парчой.

— Простите мой вид, сэр, я не успел привести себя в порядок с дороги. Не хотел тратить время на переодевание.

Граф безразлично пожал плечами:

— Ричард Кларендон наговорил мне о вас немало хорошего, милорд. Утверждал, что вы человек чести, истинный рыцарь, несмотря на то что поохотились в его угодьях и увели из-под носа добычу.

— Мы с Ричардом знакомы едва ли не с детства. Вместе учились в Итоне. Хорошо еще, что он не изобразил меня настоящим дьяволом.

— О нет! Милый мальчик отчаянно рвался убить Тревора, хотел удушить негодяя. Но считал своим долгом уступить эту честь вам.

— Совершенно верно, — засмеялся Филип. — Сабрина здорова, сэр?

— Да, и должен сказать, она немало удивится, узнав о вашем приезде. В отличие от меня. Я это предвидел.

— Я приехал, чтобы увезти ее домой.

Да, ничего не скажешь, виконт красив, хорошо сложен и учтив. В лице и взгляде ни малейшего признака жестокости, неудовлетворенности или недовольства ситуацией, в которой он оказался. Настоящий мужчина, и при этом обладающий неподдельным обаянием, способным растопить сердце любой женщины и обольстить самую неприступную красотку. В молодости он был похож на Филипа, но эта пора его жизни уже подернулась дымкой забвения, и, кроме того, он плохо помнил время, когда рядом с ним не было Камиллы.