Сквозь толпу она пробралась к мраморному крылечку. Из приоткрытой двери гремела хаус-версия нового хита Мадонны. Настя улыбнулась охраннику – в этом не было смысла, ведь он на нее даже не смотрел, – но ей так было проще.

– Здравствуйте, – перекрикивая музыку, сказала она. – У меня назначена встреча с Давидом Даевым.

Никакой реакции.

– С Давидом Даевым, – на всякий случай повторила она. – Можно мне пройти?

Не встретив никакого сопротивления, она было сделала шаг вперед, но охранник, по-прежнему глядя в никуда, ухватил ее за предплечье. У него были до того сильные пальцы, что она сразу поняла – останется синяк.

– Что-то не так? Я же объяснила… Эй, вы вообще слышите, что я тут вам говорю?

– Нет мест, – процедил охранник.

– Как же… Я ведь только что видела, как вы впустили целую компанию… Я что, как-то не так выгляжу?.. Вроде бы одета не хуже некоторых… И потом, я же по делу, к Давиду Даеву. Вы ему объясните, что пришла Настя Прялкина, с которой он познакомился на Тверском бульваре, – и он все сразу поймет. Он меня пропустит, вот увидите!

Тут только Настя заметила, что невольно разыгранный ею этюд под названием «Проникновение наивной провинциалки в самый пафосный московский клуб» имеет успех у многочисленных зрителей, столь же неудачливых, как и она сама. Вокруг нее собралась толпа, над ее наивностью без стеснения посмеивались. Настя услышала, как одна крашеная блондинка в свитере с люрексом сказала другой крашеной блондинке в свитере с люрексом:

– Посмотри на эту лохушку. Ее даже уборщицей в «La-La» не взяли бы, а она все туда же…

А подруга ей ответила:

– Слышала, что она поет? На Тверском бульваре познакомилась. Смех один. Как будто бы Давиду делать больше нечего, кроме как дур в синтетике на бульварах цеплять!

– Девушка, не загораживайте проход, – сказал охранник, почтительно посторонившись перед темнокожей шваброй в обтягивающем платье и норковом болеро.

– Вы же… Вы же сказали, что мест нет, – от возмущения Настя даже попятилась назад. – Какое лицемерие!

Блондинки в люрексе захихикали. Охранник с тяжелым вздохом возвел глаза к темнеющему московскому небу. А потом все-таки снизошел до того, чтобы взглянуть ей, Насте, в лицо. И уже нормальным человеческим голосом, с нормальной, приветливой даже улыбкой, сказал:

– Дорогая, шла бы ты отсюда. Я все понимаю, но… ничего не получится. Я же насквозь вижу таких, как ты. Поэтому меня здесь и держат. Поживи немного в этом городе, научись одеваться и правильно себя держать, купи приличную обувь и не пользуйся общественным транспортом, заведи нужные знакомства… и вуаля – я приподниму эту бархатную ленточку для тебя. Ну а пока… Так, посторонись, мне надо работать!

* * *

Толстуха.

Давид поморщился, словно от внезапного приступа мигрени. Девушка сидела на краешке его постели, она была почти раздета и возбужденно болтала о пустяках, время от времени дотрагиваясь до его бедра ладонью. Казалось, ей до сих пор не верилось, что он действительно тот самый Давид Даев, что именно он обратил на нее внимание в чилл-ауте клуба «La-La» и так запросто с ней познакомился, оплатил ее счет, да еще и пригласил к себе, да еще и настойчиво целовал на заднем сиденье авто!

Ее болтовня казалась Давиду очаровательной еще полчаса назад, но теперь, когда он увидел ее тело… Парадокс мужского восприятия мира – теперь девица казалась ему полной дурой.

Там, в клубе, на ней был корсет. Настоящий жесткий корсет, не из арсенала фетишиста, а скорее из костюмерной исторического блокбастера. Плюс сетчатые чулки, пышная шифоновая юбка, алая помада, тугая кудряшка вместо челки – все это было так старомодно и странно, так нарочито, но так сексуально! Она была такой улыбчивой, с таким продуманным кокетством взмахивала ресницами, так мило поводила покатым плечиком, что он повелся. Решил, что перед ним девушка с изюминкой, а не банальная клубная телка, которая носит в сумке презервативы ultra thin и стреляет глазами по сторонам в поисках того, кто оплатит ее виски-колу.

И вот теперь выясняется, что образ ретро-путаны – это единственный возможный вариант скрыть досадное изобилие сливочной плоти! Все эти дрябловатые складки, обвислости, которые он в женщинах терпеть не мог!

А девушка даже не замечала, какое впечатление производит. Казалось, она вообще ничего не замечала вокруг. Она была на волне концентрированного самолюбования, в каждом ее жесте чувствовалась кокетливая продуманность.

Ее поддерживающий бюстгальтер скрывал грудь, похожую на арбузы с бахчи. Крупные коричневые соски торчали, как две вишенки. Въедливый глаз Давида заметил беловатые полоски растяжек, такие же были и на ее дебелых ванильных боках.

– Ну что ты сидишь сам не свой, – она наконец обратила внимание, что с Давидом происходит что-то не то. – Разве для этого ты меня сюда позвал?.. А подруги говорили, что ты в этом деле зверь. Не заставляй меня думать, что ты им заплатил за рекламу.

И тогда он не выдержал. Молча поднялся с дивана, сгреб ее в охапку – девчонка даже не поняла, что случилось, и довольно завизжала, предвкушая дикий секс, – оттащил к двери и вытолкал вон, прямо в чем мать родила. И сразу же ему стало легче, будто в комнате только что прошла гроза, и воздух стал похожим на кислородный коктейль.

– Пусти меня! Пусти, идиот! – она колотила кулаками в дверь. Не очень, наверное, комфортно стоять в чужом подъезде голышом.

Давид поднял с пола ее вещи, смял их в большой разноцветный ком и выбросил в окно. Дольше всего летела юбка – подхваченная ветром, она была похожа на экзотическую медузу.

А ночь только начиналась.

* * *

Домработница Шмаковых, Анюта, была бойкой девушкой из Харькова.

Энергичная, миловидная, ладненькая, с собранными в аккуратный пучок обесцвеченными волосами, она носилась по дому, как многорукий Шива, умудряясь быть полезной и незаметной одновременно. Никто не знал (а Настя однажды случайно увидела), что под фиолетовым форменным халатиком Анюта носит расшитый блестками полупрозрачный топ и вульгарную синтетическую юбчонку и что в пупке ее тускло поблескивает фальшивый брильянт. Перед хозяйками Анюта тушевалась, говорила мало, смотрела в пол и прикидывалась паинькой, зато к Насте сразу же почувствовала классовое сочувствие и, как следствие этого, возжелала немедленного сближения.

Однажды (Настя уже три дня трудилась у Шмаковых) она вошла в кухню, бесцеремонно порылась в холодильнике, извлекла десятипроцентный козий сыр дорогущий, купленный специально для соблюдающей диету Оксаны), уселась на краешек стола и принялась есть, откусывая прямо от брусочка. Исподлобья внимательно изучала Настю, словно проверяя, как та отреагирует – возмутится ли халатным отношением к хозяйскому добру или спустит на тормозах?

Настя промолчала.

Ей было не до наглой домработницы – она собиралась запекать утку по рецепту из журнала «Гастрономъ». Оставаясь наедине с каждым новым рецептом, она чувствовала себя взволнованной девственницей, которую продали на невольничьем рынке, и теперь ей придется целиком положиться на Божью милость.

Анюта же истолковала деликатность поварихи как хороший знак.

– Я аборт недавно сделала, – будничным тоном поделилась она. – Мне сейчас надо много кальция. В сыре много… Надолго к нам? – так и не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, спросила она.

– Не знаю, – пожала плечами Настя. – Как получится.

– Ты не дергайся, Ольга – тетка хорошая. Работа тут непыльная, платят нормально. Только учти, что вещи Оксанкины я себе забираю.

– Какие еще вещи?

– Она шмоточница, – хмыкнула Анюта. – Скупает одежду мешками. Пару раз наденет, и все. Обломно ей, понимаешь ли, в одном и том же ходить. Все старое мне достается… Я считаю, что это справедливо, ведь ты тут без году неделю, а я уже восемь месяцев.

– Да не нужны мне ее вещи… А у вас разве один размер?

Домработница была как минимум в два раза шире хозяйки. Нет, впечатления толстушки она не производила, просто Оксана была воздушная, неземная, прозрачная, Анюта же – коренастая, мускулистая, крепко стоящая на пусть коротковатых, зато вполне аппетитной формы ногах.

– Не твое дело, – огрызнулась Анюта, но тотчас же примирительно добавила: – Я их через Интернет продаю… И с мужиками, кстати, тоже через Интернет знакомлюсь.

– Да? – без особенного интереса спросила Настя.

– И тебе советую! Хлебное место. А то, сидючи в этой глуши, сытой не будешь. Кого здесь кадрить, дядю Мишу-сантехника, что ли? А ведь душа-то просит…

– Видимо, не только душа, – Настя покосилась на стремительно уменьшающийся брусочек козьего сыра.

– А, ты об этом. Да это так, – хихикнула Анюта. – Неувязочка вышла. Обманули, короче, меня. Один тип прикидывался богатым, в любви признавался. Полтора месяца на него убила. Он за мною на пятой «БМВ» приезжал, прямо сюда, к воротам. Даже Оксанка мне завидовала, маленькая дрянь. Я и решила, чтобы его привязать… Ну ты понимаешь. А потом выяснилось, что он просто шофер. Когда хозяин узнал, что Петька самовольно берет машину, он его уволил. И правильно сделал, я считаю. Аферист проклятый!

«Зачем она мне все это рассказывает?» – тоскливо думала Настя, которая вообще не любила, когда ее отвлекают от работы. Может быть, для кого-то процесс приготовления пищи – будничное машинальное действие, но не для нее, нет. Если руки на автомате шинкуют овощи, а мысли заняты совсем другим, если торопишься или вообще не в духе, то и еда получится такой же, торопливой, будничной, незапоминающейся. Для Насти готовка была таинством, сакральным действом. А тут какая-то Анюта со своим вульгарным пирсингом, абортами, Интернетами и беззастенчивой наглостью.

Ей казалось, что если она не будет отвечать, то домработнице станет скучно и она уйдет. Но Анюту Настино молчание, казалось, ничуть не напрягало. То ли бестактность, то ли черствость, то ли банальный пофигизм клинической эгоистки.

– Ну а тебе как здесь? – не отставала она. – Освоилась?

– Вроде бы.

– Как тебе наша принцесса?

– Кто?

– Оксанка, – понизила голос Анюта. – Во строит из себя девка, а? А сама – ни кожи ни рожи. Ты ее без косметики видела?

– Не доводилось, – сдержанно ответила Настя.

– И тупая как пробка. Вот везет некоторым – богатую мать иметь. Никаких проблем, делаешь, что хочешь, как сыр в масле катаешься… Она ведь еще и учится. В МГИМО! Тоже мне, студентка… А подружки ее – вообще путаны, хоть и прикидываются светскими львицами.

– Откуда в тебе столько злости? – не выдержала Настя.

– Посмотрим, что ты сама скажешь через пару месяцев, – хмыкнула Анюта. – Ладно, пойду пылесосить спальню этой королевишны. Она, кстати, совсем стыд потеряла, везде разбрасывает трусы с неотклеенными прокладками. Меня прям блевать тянет, когда убираюсь у нее.

– Ну так уволься, – спокойно предложила Настя. – Уверена, что желающих занять твое место много.

– Дура ты, – помолчав, резюмировала Анюта. – Но я на тебя не сержусь. И даже, наоборот, приглашаю заходить, если что. Знаешь, где моя комната?

– Напротив моей.

– Вот именно. Заходи вечерком. Раскурим косячок, и я покажу тебе фотографии мужиков с сайта знакомств!


В будничной круговерти, в череде завтраков-обедов-ужинов с адреналиновыми вспышками нескольких званых приемов, готовясь к которым Настя блистала кулинарным изяществом, прошло два месяца. Она освоилась, больше не смотрела на окружавшую ее роскошь снизу вверх, широко распахнутыми глазами.

Ей купили форменное платье – из такого же, как у домработницы Анюты, фиолетового материала. Только Анютин халатик был микроскопическим, Настин же длиной доходил до щиколоток. Видимо, хозяйки решили, что на маленькой вертлявой домработнице мини будет смотреться не так вызывающе, как на длинноногой плавной поварихе.

Настя построила свой рабочий график так, что у нее практически не было свободного времени. Для безнадежно депрессирующих свободные часы губительны – лучше, чтобы череда машинальных обязанностей отвлекала от горечи нечаянных мыслей.

За все это время она так и не смогла понять, что за человек ее старшая хозяйка, Ольга Константиновна. Со свойственной всем меланхоликам чувствительностью Настя поняла, что под отполированной оболочкой старшей Шмаковой черным морем плещется концентрированное горе. В этом смысле она чем-то была похожа на саму Настю. Она тоже пыталась максимально наполнить свой день событиями – чтобы не думать о том, что было для нее самым главным, а для Насти оставалось тайной за семью печатями. Анюта насплетничала, что двенадцать лет назад мужа Ольги Константиновны расстрелял его деловой партнер. Для Насти двенадцать лет были целой жизнью, эпохой, она не могла представить, как можно носить в себе беду целых двенадцать лет и не расплескать ее всю до последней капельки.

* * *

– Это п…дец! – покачал головой Давид, затягиваясь. – Полный п…дец. Отец меня женить задумал.