К его огорчению, Ауриана, казалось, не слышала обращенных к ней слов.

— Твоя власть безгранична. Ты можешь устроить этот поединок.

— Ты с ума сошла! — тихо произнес он. — Неужели ты и впрямь полагаешь, что я буду способствовать твоей гибели?

— Значит, ты уверен в моей смерти. Должно быть, ты не веришь в мою невиновность.

— Невиновность? Что общего у этого подонка и твоей невиновностью? Конечно, я верю в твою невиновность. Но если невиновность — главное условие сохранения жизни, то почему новорожденные умирают? Разве ты не видишь, как здесь, в школе, рядом с тобой погибают люди, чья вина только в том, что они попали в плен к более сильному врагу? Клянусь всеми богами, я не могу больше этого слышать! — воскликнул Марк Юлиан, испытывая невыразимую боль. — Он весит в два раза больше тебя и может разделаться с тобой одним ударом. Он одержал свыше тридцати побед. Даже если ему помогали боги, все равно это внушительный результат. Ради этого патетического сумасбродства ты расстраиваешь все мои планы. Неужели ты действительно думаешь, что Домициан оставил тебя в покое? Если ты останешься здесь, он вскоре убьет тебя каким-нибудь изощренным способом. Я был свидетелем таких случаев. Он делает вид, что твоя судьба ему безразлична, но так не может продолжаться вечно. Я предлагаю тебе свободу. Ты отбрасываешь ее и выбираешь рабство.

Марк резко отвернулся от нее, его глаза пылали гневом. Тяжелый плащ взметнулся и упал.

— Сколько бы мы ни говорили об этом, толку не будет. Лучше помолчим.

Воцарилась продолжительная тишина. Ауриана не двигалась. Отчаяние отняло у нее все силы. «Он презирает меня. Я потеряла его».

Она чувствовала так, словно падала с коня, а земля летела ей навстречу. Предстоящий поединок с Аристосом вызывал у нее куда меньше тревоги, чем гнев этого человека. Однако Ауриане было не впервой преодолевать чувства страха и одиночества.

— Ты не хочешь помочь мне, — сказала она тихим голосом. — Тогда я найду иной способ.

Она придвинулась к Марку и обняла его сзади за плечи. Тело Марка Юлиана казалось бесчувственным как дерево, и тогда Ауриана заговорила нерешительным, робким голосом. Так поступает животное, которое пробует лапой лед на прочность, прежде чем перейти замерзшую реку.

— Не покидай меня, Марк! Пожалуйста! Я не могу ничего изменить.

Он повернулся лицом к Ауриане, и та почувствовала в сердце острую боль. Его глаза, прежде такие прямые и ясные, теперь помутнели от горечи поражения. Он был похож на сильное, гибкое животное, напрягшееся перед прыжком. Но оказалось, что прыгать некуда. У Аурианы возникло ощущение, что она совершила какой-то непростительный поступок. Она потупила свой взгляд, не будучи в состоянии смотреть на мучения Марка Юлиана.

— Мне кажется, что ты уже мертва, — сказал он с горьким сожалением. — Прощай.

— Прощай, — прошептала она, проглотив комок, вставший у нее в горле. Слова Марка были восприняты ею буквально. — Ты расстаешься со мной навсегда?

Она напряженно всматривалась в его глаза. На ее лице отражались противоречивые чувства — мужество и беззащитность.

Марк Юлиан понял всю бесполезность дальнейшего спора. Для нее это не было поединком убеждений, потому что она не отделяла себя от них. Принять его предложение означало отказ от самой себя. Она бы просто перестала быть прежней Аурианой.

— Ну конечно же я не оставлю тебя! — ответил Марк Юлиан с горячей страстностью, привлекая ее к себе и сжимая в объятиях. — Я запрещаю тебе даже думать об этом.

Он почувствовал, как по ее телу пробежала судорога облегчения, и ему стало стыдно своего гнева.

— Ты заслуживаешь лучшей участи, — сказал Марк Юлиан после небольшой паузы. — Какую бы судьбу ты выбрала бы себе, если бы у тебя была возможность?

— Какой странный вопрос! Будто кто-то может выбирать! Теперь, когда мне уже много лет…

— Перестань, тебе не больше двадцати пяти.

— Я уже старая для себя самой. Я бы хотела иметь возможность наблюдать и размышлять о вещах — изучать, как говорите вы, римляне. Я бы хотела понять, почему вещи такие, какие они есть.

— Полюбуйтесь древней как мир иронии судьбы! — произнес Марк Юлиан с грустной улыбкой. — Она взяла душу философа, которая скорее подходила бы молодому аристократу посреди портиков александрийской школы и поселила ее в тело женщины из варварского племени, заключенной в стенах гладиаторской школы!

Он долго смотрел на Ауриану, словно пытался вобрать в себя ее образ.

— Моя любознательная, прилежная овечка со стальными когтями! Нигде больше не найдешь такой.

Он умолк и погрузился в мрачные размышления.

— Тебя раздирают на части люди, преследующие свои цели. И никто из них не способен оценить тебя в целом. Для своих соплеменников ты — богиня без человеческого сердца, которая должна жить и умереть ради них. Для Эрато ты — гладиатор, очень хороший и искусный, но все же только гладиатор. Для Домициана ты — память о его унизительной неудаче и объект мести. Остальные смотрят на тебя лишь как на забаву. Когда каждый из них добьется от тебя своего, что от тебя останется?

В душе Аурианы сейчас не было ничего, кроме щемящей, острой тоски. «А для Деция я была всего лишь умной, способной девочкой-подростком, которая должна была как следует усваивать его уроки и становиться обычной женщиной», — подумала она. В этот миг Ауриане стало ясно, почему между ней и Марком Юлианом существует такое органическое духовное единство: он один пытался видеть ее целиком, со всеми ее достоинствами и недостатками. Это наполняло ее душу радостью, какой она еще никогда не испытывала.

Долгое время они простояли, обнявшись, не желая разговаривать о том, что их разделяло. Им предстояло скорое расставание, и мысль об этом тяжким грузом давила на них обоих.

— Марк, здесь все умеют писать, не только жрецы и хранители могущественных слов…

Он растерянно улыбнулся, пытаясь угадать ее намерения.

— Напиши мое имя.

— Твое имя? Это можно сделать по звукам, из которых оно состоит. Каждый звук будет обозначен своей буквой, — сказал Марк Юлиан, вынимая из складок плаща книгу законодательных актов. Окинув взглядом помещение, он нашел, наконец, то, что искал — кусочек угля. — Учти, это слово чуждо для нас, поэтому разные люди могут написать его по-разному.

Он медленно выводил буквы.

— Это мое имя? — нетерпеливо спросила она. — Неужели для написания такого простого слова требуется столько рун?

— Букв, — поправил он.

— А теперь напиши твое имя.

Марк выполнил и эту просьбу.

— Здесь много одинаковых букв! Наши имена связаны между собой!

— В этом нет ничего удивительного, по правде говоря. Такое случается нередко. Да и вообще, у нас не так уж много букв.

Однако Ауриана не поверила ему. Она долго смотрела на оба имени, выписанных красивой вязью. Ей казалось, что от них исходила какая-то волшебная сила.

— Можно мне оставить этот папирус себе как амулет?

— Нет, мне очень жаль, но риск слишком велик. Мы должны спалить его, чтобы никто случайно не обнаружил наши имена вместе.

Он оторвал клочок папируса с именами и поднес его к пламени светильника. В ту же секунду послышался тихий металлический лязг — это Гарпокрас вставлял ключ в замок.

На глазах Аурианы выступили слезы.

— Но ведь час еще не истек, будь он проклят!

— Наверное, кто-нибудь скоро придет сюда, — Марк схватил ее за плечи и заговорил нежным, проникновенным голосом, в глубине которого чувствовалась железная непреклонность. — Ауриана, я не могу силой заставить тебя уйти отсюда, но хочу предупредить тебя, что я не собираюсь сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как на моих глазах разыгрываются ненужные трагедии. И вполне может случиться так, что твоей веры в вашего главного бога — в месть — не хватит, чтобы помешать мне остановить это безумие. Я намереваюсь сделать так, чтобы у тебя было то, чего по твоим словам ты больше всего хочешь — место, где ты сможешь постигать жизнь, не опасаясь за свою собственную.

— Марк, ты не должен страдать из-за меня! Наши святые говорят, что вся жизнь — это прекрасная паутина, которую непрерывно ткут.

— Ты и в самом деле веришь в это? — печально произнес Марк Юлиан. — Бедная моя, несчастная сирота! Ты умудрилась бы увидеть прекрасное даже в червяках, которыми кишит гнилое мясо!

Раздался жалобный скрип открываемой двери. Ворвавшийся в кладовку сквозняк принялся яростно терзать пламя светильника. Свет и тени заметались по стенам и потолку в какой-то неистовой, жуткой пляске Увидев тесно обнявшихся влюбленных, Гарпокрас пробурчал себе под нос беззлобное ругательство.

Глава 44

На следующий день Марка Юлиана посетила мысль, которую он старался прогнать от себя Решение этой проблемы было простым и жестоким: почему бы не убрать Аристоса, вставшего на пути Аурианы к свободе, организовав его убийство? Тогда ей ничто не помешает бежать. Человек, который сам был закоренелым убийцей еще до того, как судьба забросила его в Рим, уже одним этим заслуживал такой участи, а кроме того, ценой его жизни было спасение Аурианы.

Однако к концу того же дня он преодолел это кратковременное помутнение разума и привел в порядок свои раздраженные мысли. Не так-то просто было умертвить человека, являвшегося неотъемлемой частью огромного механизма для потакания низменным инстинктам толпы. Это могло бы привести к непредсказуемой ситуации. Невозможно было предугадать, кого бы сторонники Аристоса обвинили в убийстве и что бы они предприняли в ответ. Сверхподозрительный Домициан сразу бы воспринял нападение на Аристоса как удар по себе самому. Репрессии, которые он неминуемо бы развязал, могли коснуться всех, виновных и невиновных. Их размах был бы неописуем. Кроме того, Аристоса охраняли так, что и мышь не могла проскочить, поскольку он приносил власти огромную пользу, помогая отвлекать внимание народа от жестокостей, творимых Домицианом. Благодаря ему экономились огромные суммы денег — зрелища с участием Аристоса приводили римских легионеров в такой экстаз, что они забывали о сократившихся выплатах государственных пособий.

Однако в присутствии Марка Юлиана старый Музоний Гета, главный казначей Домициана, утверждал, что Аристос приносил столько же дохода казне, сколько она получала от годовой продажи зебр, редких тигров и месопотамских львов. Дегустаторы пробовали каждое блюдо, подаваемое Аристосу. Во время походов в бордель его сопровождал большой отряд стражников. Телохранители не отходили от него ни на шаг.

Когда наступил вечер, Марк Юлиан разработал иной план действий. Он подумал, что Ауриане вряд ли когда-нибудь удастся сразиться с Аристосом. Поэтому нужно было все усилия сосредоточить на ее освобождении после того, как заговор увенчается успехом. В этот день он выкупит Ауриану из школы. Эрато не посмеет отказать ему. Тогда он подарит ей свободу, а пока необходимо договориться с Эрато о том, чтобы против нее выставляли слабых соперников.

Марк Юлиан вызвал из гладиаторской школы, находившейся в Капуе, некоего Требония, наставника, который разработал специальную методику обучения бойцов, уступавших своим противникам в росте и весе. За приличную взятку этого Требония удалось пристроить в Великую школу. Марк Юлиан приказал Эрато посетить школу Клавдия и понаблюдать за учебными боями фракийца по кличке Персей, чтобы вызнать излюбленные приемы и слабые места этого гладиатора, выбранного Домицианом в соперники Ауриане.

Эрато удивился такому повышенному интересу к Ауриане со стороны могущественного Первого советника, но чувство долга удержало его от разговоров на эту тему с кем бы то ни было, ведь своей беспрецедентной, головокружительной карьерой он был обязан именно этому человеку. Эрато никогда бы и в голову не пришло предать его. Кроме того, проявлять повышенное любопытство к эксцентричным поступкам сильных мира сего было неразумно и небезопасно. Всю свою жизнь он следовал пословице: «Храни хорошенько их тайны, а они сохранят твою жизнь».

* * *

Работа по подготовке убийства Императора двигалась полным ходом, хотя временами случались и досадные задержки. К числу своих крупнейших удач Марк Юлиан относил вербовку влиятельного центуриона преторианцев, который, в свою очередь, привлек на их сторону пять своих подчиненных. Письма Каэнис служили неплохим аргументом при обработке колеблющихся. Когда Марк Юлиан осторожно прозондировал мнение сенаторов относительно возможного преемника Домициана, вторым в этом воображаемом списке шло имя Лициния Галла. Первым же стояло его собственное. Сенаторы продолжали считать его главным кандидатом в Императоры, несмотря на то, что он твердо от этого отказался. Он надеялся убедить Лициния Галла занять императорский трон, побеседовав с ним наедине, однако этот план потерпел фиаско той самой ночью, когда Галл должен был явиться к Марку Юлиану.